Житие святых
Жаба бородавчатая под солнцем жарится. Тело дряблое, будто желе дрожит. Живот с аппендицитным шрамом из купальника вываливается. Волосы жиденькие, груди жухлые, вены наружу, будто жгутом перетянуты, - жалко старуха выглядит.
Файв о'клок. Старуха пьет жасминовый чай из тонкокожего фарфора, вставной челюстью пытается раздробить желуди. Испепеляет тебя пожелтевшим белком глаз. Что-то рассказывает, cлова во рту жамкает. Голос у старухи скрипучий, жестяночный. Жестикулирует руками-жердочками.
Спросишь: "Как живете-можете?" Она час тебе будет о здоровье рассказывать: "Таблетки закидываю горстями в жерло, пью желчегонное, запариваю корень женьшеня. Желчь приливает в желудочек". Да что вы, матушка, уже из горла плещется! Вулканическое желчеотделение!
Старуха жалуется на сердечное жжение: "Cын уже взрослый жеребенок. Пора бы женитьбу Фигаро разыгрывать, но жилищные условия... а на его жалованье..." Пресловутая материнская жертвенность, аж желваки на желатиновом лице играют.
Когда нет благодарных слушателей, старуха пишет мемуары из серии: "На берегу Женевского озера познакомилась с одним жокеем. Он моими чувствами жонглировал-жонглировал... Или, помню еще, в Париже кутили с жандармами. Я ведь была красивее Жаклин Кеннеди! Cверкала, cловно нитка жемчуга". С предельной серьезностью пишет, словно житие святых.
Если старуха не с того костыля встала или просто так жеребьевка выпала, она строчит жалобы, мол, живность под окнами воет - отстрелить бы надо. Это она еще журит ласково!
Старуха - жир, кости да продукты жизнедеятельности. Жучок-короед уже изнутри подтачивает. Со дня на день не жилец, а жмурик. А ты, как ни тяни жребий, вытянешь старость. Тогда и позлорадствуешь...