(no subject)
Тайна избрания Иуды и его предательства
С годами могут возникать насчет фигуры Иуды недоуменные вопросы, которые изначально при чтении Евангелия не приходят в голову. Если Бог есть любовь, если Иисус, избирая Иуду на апостольство, знал с самого начала, что тот предаст Его; если, зная, что есть в каждом человеке (как у Нафанаила, например), Ему были наверняка открыты слабости Иуды, его сребролюбие (и при этом ему же все-таки доверено было заведовать денежным ящиком!), зачем всё-таки состоялось избрание его на апостольское служение?
Если мы, служители Христа, настоятели храмов не в последнюю очередь, знаем о ком-то, что он/она подвержен(а) страти сребролюбия, мы не будем доверять ему/ей бухгалтерию или кассу. Если кто-то страдает алкоголизмом, мы не будем спешить всякий раз предложить ему рюмку… А здесь?
Нет, не так просто всё с Иудой. Вариант первый. Если пути непостижимые для нас пути Промысла навели Иуду на путь предательства, в том числе потому, что просто надлежало исполниться Писанию, тогда на Иуде нет той ответственности, которую в разные времена на него старались возложить богословы и гимнографы (в частности, богослужебных текстов Великой Среды и Пятка), начиная с апостола и Евангелиста Иоанна. Иуда стал орудием этого таинственного Промысла, сам не вполне понимая, что он делает.
Вариант второй, дополняющий первый. Иисус НЕ ЗНАЛ с самого начала, что Иуда предаст Его, КАК ЧЕЛОВЕК. Он узнал и прознал об этом немного позже, что и зафиксировал евангелист Иоанн, притом надеясь на лучшее, надеясь, что светлые стороны характера Иуды всё же возобладают (а они в нём, конечно же, были, - исчадие ада нельзя было избрать для такого служения изначально). Думаю, в этой мысли нет ничего особо еретического, если учесть, что реальный кенозис, самоумаление или, дословно, опустошение Божества в Иисусе, могло простираться до того, что как человек, Иисус мог, действительно, чего-то не знать или знать не постоянно, как всеведущий Бог. Тем более, что Иисус как человек прошел все стадии человеческого развития, начиная с беспомощного младенчества. Как остроумно пишет в одном месте митр. Иерофей (Влахос), ссылаясь на Иоанна Дамаскина, «мудрость Христа проявлялась в соответствии с возрастанием Его тела, иначе бы Христос выглядел не младенцем, а чудовищем». Но даже после завершения физического возрастания тела Иисус мог сказать, что, например, о дне и часе кончины мира никто не знает, ни ангелы, ни Он Сам, но только Отец…
Очень интересный психологический портрет Иуды вместе с раскрытием мотивов предательства даёт о. Сергий Булгаков в своём исследовании «Иуда-Искариот, апостол-предатель» (журнал «Путь», №26).
«…Сколько радости и удовлетворения в любви своей получал ученик от своего Учителя, слыша слова Его, а еще более видя дела Его. В них он прозревал знамение силы для создания мессианского царства и для воцарения в нем. Разве этот Чудотворец не умножает хлебы и не насыщает ты¬сячи по одному Своему слову? Разве Он не исцеляет больных и не воскрешает мертвых? Разве Он не может нужную Ему монету указать в только что пойманной рыбе? Разве Он не являет Свою царственную силу царским входом в Иерусалим? Все, что видит Иуда, распаляет его мысль и заставляет искать большего. Он хочет Его видеть на престоле Израилевом, открывающим царство Своему народу, утоляющим всякую скорбь и исцеляющему всякий недуг и всякую болезнь в людях, a затем и мировым владыкой. Кажется, все есть для этого возможности, но нет воли, нет решимости, почему-то Он медлит. И даже больше того: из уст Его раздаются эти слова о предстоящем страдании и смерти и, стало быть, верной неудаче Его дела. Иуда молча переживает это, не прекословя Ему, как Петр, но от этого он не менее противится в душе своей этим расслабляющим мыслям, потому что он не понимает этого, а он не может принять того, чего он не понимает. Между ним и Учителем воздвигается стена непонимания, которое для него становится все мучительней. И вдруг его охватывает какой-то холодный восторг. Словно некое вдохновение вопило в его истерзанную душу вместе с мыслью: это он, Иуда, призван помочь Учителю, совершить с Ним и чрез Него Его дело. Это его любви ждет Учитель и ее искушает Своим бездействием и этою как бы обреченностью. Иуда знает, что делать: он явит любовь свою ценою собственной души, ибо больше сей любви никто не имеет, как если предаст душу свою. Это Он сам сказал. Он возьмет на себя этот страшный духовный риск, ибо нет твор¬чества без риска. Он заставит Его стать самим Собой, хотя бы ценою предательства, он поставит Его в безысходное положение, из которого Он может выйти, только явив Себя царем. И Он Сам ожидает для этого жертвенной помощи своего друга Иуды. В душе Иуды поднялась сатанинская буря: все его человеческое естество восставало против предательства, направленного на того, Кого он любил больше себя, больше своей жизни, больше своей души. Но то его идея, его призвание и его избрание: он должен спасти Друга, выведя Его из бездействия. И в холодном восторге нашедшего вдох¬новения продолжал раскрываться пред ним путь его подвига. Иуда чувствовал себя во власти этого мчавшегося потока спорящих между собою мыслей и чувств. Да, это будет акт дружбы, а не предательства. Разве может быть на самом деле предан Тот, Кто имеет власть над жизнью и смертью? Разве Его можно удержать человеческой силой? И Иуда вспоминал те многочисленные случаи, когда враги Иисуса, пришедши, не могли Его взять, а Он, проходя через них, удалялся: ведь это случилось еще в самом начале служения Его в Назарете (Лк. 4. 28-30), когда Его хотели свергнуть с горы. Это было после чудесного насыщения народа, когда хотели схватить и сделать Его царем (Ио. 7. 30), у сокровищницы (8. 20), в храме, когда «взяли каменья, чтобы бросить в Него, но Иисус скрылся и вышел из Храма, прошел посреди них» (Ио. 8. 59), и еще раз после слов о Себе и Отце (Иο. 39), и, наконец, уже по воскрешении Лазаря и после явления эллинов, «Иисус отошел и скрылся от них» (12, 36) И разве не может Он в свою защиту вызвать легион ангелов (Мф. 26. 53)? Иуда, при этом уже не замечал, что сам он хочет совершить насилие над Учителем, вдохновляемый какою-то ему неве¬домой силой. Это духовный вихрь разрывает его существо, и тогда он невольно ищет покоя около Него: Его видеть, Его слышать, Ему поклоняться, Его любить. А между тем атмосфера все сгущается, события приближаются. Каким торжеством явилось это воскрешение четверодневного мертвеца! А еще большим торжеством был Его царственный вход во святой град! Как он любил Его тогда, как вопиял он: осанна! Ему показалось на одно мгновение, что его мечта, его идея накануне осуществления: Его Учитель, его Друг, принял, наконец, власть, воцарился в Иерусалиме. Но к вечеру того же дня Он оставил Иерусалим с тем, чтобы в следующие дни речами своими довершить свой разрыв с законными вождями того народа, во главе которого Он должен был бы стать. Мечта, приблизившись на мгновение, обманула. Каплей, переполнившей чашу, явились впечатления на вечери в Вифании в доме Симона Прокаженного».
…«Итак, что же происходило на вечери у Симона Прокаженного, что окончательно склонило Иуду вступить на путь предательства? То, что здесь он услышал от Господа снова слова, которые окончательно убили в нем ожившую было после царского входа надежду. Это была воскресшая в нем надежда, что Иисус явит Себя мессианским царем и откроет мессианское царство, в котором уже не будет ни нищеты, ни порабощения. Вместо этого Иуда слышит: «нищих всегда имеете с собою, Меня же не всегда, она приготовила Меня к погребению». Эти слова прозвучали для него, как решительный отказ от мессианского воцарения и непо¬нятное для него упорство в мысли о неизбежности страдания и смерти. Этого Иуда не может больше выносить, он призван к действию. Каково же это действие? Видимо, это есть тайный пока переход во враждебный лагерь, туда, где Иисуса считали врагом народа, навлекающим на него новые опасности от римлян (Ио. 11. 48), и поэтому положили убить Его (Ио. 11. 53) уже после воскрешения Лазаря, особенно же после входа Господня в Иерусалим (Мф. 14, 1, Мр. 26. 4, Лк. 22. 1). Убийство Иисуса было решено и должно было совершиться, как это было указано и самим Господом: «Сын Человеческий идет, как писано о Нем» (Мр. 14. 21, Мф. 26. 24, Лк. 22. 22: «по предназначению»). Но оно предполагалось «не в праздник, чтобы не произошло возмущения в народе» (Мр. 14. 2, Mф. 26. 3), и предложение Иуды позволяло совершить это в первый день Пасхи. Судя по указанию Лк. 22. 6, Иуда выразил свое идейное согласие с ними: исповедал (ἐξωμοδιογησεν слав. исповеда), изложил какое-то credo, которое выразило, конечно, лишь одну сторону его души, его недоумений и сомнений. В чем же состояло это искушение Иуды, жертвою которого он пал? В Евангелии от Луки, в виде общего заключения о существе предательства Иуды, которое описывается у других синоптиков лишь исторически, сказано, что «вошел в него сатана» (Лк. 22. 3), а в Евангелии Иоанна: «диавол вложил в сердце Иуде Симонову Искариоту предать Его» (Ио. 13. 2). Этим свидетельствуется, во первых, что Иуда сделался орудием самого сатаны. Его внешнее положение, близость ко Христу, а не его личные свойства привлекают к нему сатану, который ранее пытался сделать своим орудием ведь еще и другого апостола, - Петра; «отойди от Меня, сатана! Ты Мне соблазн». Мф. 16. 23 Личные свойства Иуды, как апостола, могли так¬же не соответствовать такому вселению в него сатаны, как не соответствовали ему и личные свойства гадаринского бесноватого, который, по изгнании из него насиловавшего и мучившего его легиона бесов, хотел быть лишь у ног Иисуса (Мр. 5. 18. Лк. 8. 38). В этом смысле «сын погибели»(ὁ υἱὸς τῆς ἀπολείας Ио. 17. 12), погибший апостол, не сможет быть сближаем с «человеком беззакония», также «сыном погибели» (2. Фесс. 2. 3), «противящимся и превозносящимся выше всего, называемого Богом и святынею, так что в храме Божием он сядет, как Бог, выдавая себя за Бога» (2. 11), ибо Иуда не антихрист, в нем совершенно нет противления святыне, как и хулы на Духа Святого, хотя и есть противление Христу. Это противление происходит на почве его искушения о Нем, личного и религиозного. Это-то искушение, которое имеет источник в его личности и мировоззрении, и является той дверью, которою вошел в душу его сатана. Ибо Иуда не стал бесноватым от вхождения в него сатаны, но он сделался послушным его орудием, потеряв способность различать свою собственную мысль от сатанинских вдохновений. Сам сатана! Чрез Иуду он еще раз пытается погубить Христа, ему не дает покоя Его присутствие на земле, и он неотступно следует за Ним. Он хочет снова искусить Нового Адама, так как он уже искусил первого Адама, обманом заставить Его поклониться себе, сделать Его своим или погубить. Сатана сам искушал Его в пустыне трижды, тремя идейными искушениями, которые только и были достойны Его. Ибо Он недоступен тем греховным искушениям, пред которыми под воздействием бесовским бессильно падают сыны Адама. Но сатана предлагал Ему стать царем мира сего во благо этого мира: устра¬нить навсегда бедность и голод, взять власть и явить знамение чудес, пленить и тело, и душу, и дух человечества. И Христос отвергнул эти искушения, ибо Он пришел творить волю пославшего Его Отца. Тогда отошел от Него диавол до времени - ἃχρι καιροῦ(Лк, 4. 13), и этого времени он ждал, чтобы возобновить свои искушения, пользуясь всякой воз¬можностью. Но он приступает теперь к Нему, уже не прямо (хотя но неясному церковному преданию он и лично приступал ко Христу в Гефсиманскую ночь), а чрез вдохновляемых им людей. Первая попытка была сделана через старейшину апостолов, который представлял собою весь апостольский лик: позвав и исповедав во Христе Сына Божия (то, в чем еще сомневался диавол в пустыне, вопрошая: «если Ты еси Сын Божий»), он прекословит Ему отно¬сительно Его крестного пути, призывая Его, следовательно, на путь, на который звал Его и князь мира сего, и Христос отвечает ему теми же словами, что и диаволу: ὓπαγε ὀπισω μου Σατανᾶ отойди от Меня, сатана». (Мф. 16. 23). Но Петр лишь мимолетно отдался диаволову искушению и сделался его орудием. Хотя в собственном сознании он, как и другие апостолы, находил слишком много отзвуков для соблазнов мессианского царства, но подвижность его характера, легкость и быстрота переходов от одного настроения к другому помогли ему освободиться от опасных мыслей. Не то было с Иудой. Он не имел ни удобоподвижности, ни экспансивной впечатлительности Петра. Он был однодум, которым овладевала мысль, как навязчивая идея, делая его маниаком, и это его маниакальное состояние все обострялось в нем и делало его все более восприимчивым к диавольским вдохновениям. Чего хотят от Него, в сущности, все Его апостолы, хотя робея и не решаются настаивать? Чего хочет весь народ, истомленный от бедности и порабощения? Чего он сам ждет от своего мессии, сыздавна воспитанный в верованиях иудейской апокалиптики и о чем ревнуют ревнители, зилоты, социальные реформаторы, социалреволюционеры, большевики? Они хотят дать хлеб народу, освободить его от римского ига, восстановить престол Давидов иявить «рай на земле», царствие Божие, приближение которого Учитель сам возвещал. И Он может все это сделать. И если Он еще этого не делает, то не потому, что не может, но потому, что не х о ч е т, по какому-то непостижимому заблуждению, в котором Его никто не понимает, не понимают и апостолы. Но они подчиняются Ему в какой-то слепоте, а он, Иуда, не может и не хочет этому более подчиняться. Он заставит Его стать самим Собою или. . . уйти из жизни, а не поднимать опасного волнения в народе. Иуда оказался внемлющим внушениям искусителя, потому что они находили отзвук в его собственной душе. Он был ослепляем утопией, которая осуществляется насилием над человеком, и даже насилием над Сыном Божиим, если Он сам не хочет этого сделать добровольно. До сих пор в Иуде, вместе со всеми апостолами, над всем побеждала вера в Него и любовь к Нему, Все Его учение и для него было Он Сам, путь и истина и жизнь. Но теперь он не может удовлет¬вориться этой сосредоточенностью на Нем Самом, ему нужно д е л о, ему нужно спасти народ свой и весь мир, с Ним и чрез Него, но, если нужно, то и вопреки Ему, помимо Него, Если Он становится препятствием для мирового спасения, Он должен быть устранен.
В душе Иуды зазвучали те сатанинские наваждения, кото¬рые потом в устах еврейского народа выра¬жались в воплях его: если Ты еси Сын Божий, сниди со креста, и мы уверуем Тебе. Однако, насколько для Иуды ясно было, что Мессия должен быть им возведен из состояния бездействия, настолько же он претыкался о вторую возможность,- Его смерти: ее никогда не принимало его сердце, в котором не угасала любовь к Нему. И его согласие с первосвященниками, как и «исповедание», было лишь временным, недовыясненным практическим соглашением"" . . .
Спасибо pretre_philippe !
С годами могут возникать насчет фигуры Иуды недоуменные вопросы, которые изначально при чтении Евангелия не приходят в голову. Если Бог есть любовь, если Иисус, избирая Иуду на апостольство, знал с самого начала, что тот предаст Его; если, зная, что есть в каждом человеке (как у Нафанаила, например), Ему были наверняка открыты слабости Иуды, его сребролюбие (и при этом ему же все-таки доверено было заведовать денежным ящиком!), зачем всё-таки состоялось избрание его на апостольское служение?
Если мы, служители Христа, настоятели храмов не в последнюю очередь, знаем о ком-то, что он/она подвержен(а) страти сребролюбия, мы не будем доверять ему/ей бухгалтерию или кассу. Если кто-то страдает алкоголизмом, мы не будем спешить всякий раз предложить ему рюмку… А здесь?
Нет, не так просто всё с Иудой. Вариант первый. Если пути непостижимые для нас пути Промысла навели Иуду на путь предательства, в том числе потому, что просто надлежало исполниться Писанию, тогда на Иуде нет той ответственности, которую в разные времена на него старались возложить богословы и гимнографы (в частности, богослужебных текстов Великой Среды и Пятка), начиная с апостола и Евангелиста Иоанна. Иуда стал орудием этого таинственного Промысла, сам не вполне понимая, что он делает.
Вариант второй, дополняющий первый. Иисус НЕ ЗНАЛ с самого начала, что Иуда предаст Его, КАК ЧЕЛОВЕК. Он узнал и прознал об этом немного позже, что и зафиксировал евангелист Иоанн, притом надеясь на лучшее, надеясь, что светлые стороны характера Иуды всё же возобладают (а они в нём, конечно же, были, - исчадие ада нельзя было избрать для такого служения изначально). Думаю, в этой мысли нет ничего особо еретического, если учесть, что реальный кенозис, самоумаление или, дословно, опустошение Божества в Иисусе, могло простираться до того, что как человек, Иисус мог, действительно, чего-то не знать или знать не постоянно, как всеведущий Бог. Тем более, что Иисус как человек прошел все стадии человеческого развития, начиная с беспомощного младенчества. Как остроумно пишет в одном месте митр. Иерофей (Влахос), ссылаясь на Иоанна Дамаскина, «мудрость Христа проявлялась в соответствии с возрастанием Его тела, иначе бы Христос выглядел не младенцем, а чудовищем». Но даже после завершения физического возрастания тела Иисус мог сказать, что, например, о дне и часе кончины мира никто не знает, ни ангелы, ни Он Сам, но только Отец…
Очень интересный психологический портрет Иуды вместе с раскрытием мотивов предательства даёт о. Сергий Булгаков в своём исследовании «Иуда-Искариот, апостол-предатель» (журнал «Путь», №26).
«…Сколько радости и удовлетворения в любви своей получал ученик от своего Учителя, слыша слова Его, а еще более видя дела Его. В них он прозревал знамение силы для создания мессианского царства и для воцарения в нем. Разве этот Чудотворец не умножает хлебы и не насыщает ты¬сячи по одному Своему слову? Разве Он не исцеляет больных и не воскрешает мертвых? Разве Он не может нужную Ему монету указать в только что пойманной рыбе? Разве Он не являет Свою царственную силу царским входом в Иерусалим? Все, что видит Иуда, распаляет его мысль и заставляет искать большего. Он хочет Его видеть на престоле Израилевом, открывающим царство Своему народу, утоляющим всякую скорбь и исцеляющему всякий недуг и всякую болезнь в людях, a затем и мировым владыкой. Кажется, все есть для этого возможности, но нет воли, нет решимости, почему-то Он медлит. И даже больше того: из уст Его раздаются эти слова о предстоящем страдании и смерти и, стало быть, верной неудаче Его дела. Иуда молча переживает это, не прекословя Ему, как Петр, но от этого он не менее противится в душе своей этим расслабляющим мыслям, потому что он не понимает этого, а он не может принять того, чего он не понимает. Между ним и Учителем воздвигается стена непонимания, которое для него становится все мучительней. И вдруг его охватывает какой-то холодный восторг. Словно некое вдохновение вопило в его истерзанную душу вместе с мыслью: это он, Иуда, призван помочь Учителю, совершить с Ним и чрез Него Его дело. Это его любви ждет Учитель и ее искушает Своим бездействием и этою как бы обреченностью. Иуда знает, что делать: он явит любовь свою ценою собственной души, ибо больше сей любви никто не имеет, как если предаст душу свою. Это Он сам сказал. Он возьмет на себя этот страшный духовный риск, ибо нет твор¬чества без риска. Он заставит Его стать самим Собой, хотя бы ценою предательства, он поставит Его в безысходное положение, из которого Он может выйти, только явив Себя царем. И Он Сам ожидает для этого жертвенной помощи своего друга Иуды. В душе Иуды поднялась сатанинская буря: все его человеческое естество восставало против предательства, направленного на того, Кого он любил больше себя, больше своей жизни, больше своей души. Но то его идея, его призвание и его избрание: он должен спасти Друга, выведя Его из бездействия. И в холодном восторге нашедшего вдох¬новения продолжал раскрываться пред ним путь его подвига. Иуда чувствовал себя во власти этого мчавшегося потока спорящих между собою мыслей и чувств. Да, это будет акт дружбы, а не предательства. Разве может быть на самом деле предан Тот, Кто имеет власть над жизнью и смертью? Разве Его можно удержать человеческой силой? И Иуда вспоминал те многочисленные случаи, когда враги Иисуса, пришедши, не могли Его взять, а Он, проходя через них, удалялся: ведь это случилось еще в самом начале служения Его в Назарете (Лк. 4. 28-30), когда Его хотели свергнуть с горы. Это было после чудесного насыщения народа, когда хотели схватить и сделать Его царем (Ио. 7. 30), у сокровищницы (8. 20), в храме, когда «взяли каменья, чтобы бросить в Него, но Иисус скрылся и вышел из Храма, прошел посреди них» (Ио. 8. 59), и еще раз после слов о Себе и Отце (Иο. 39), и, наконец, уже по воскрешении Лазаря и после явления эллинов, «Иисус отошел и скрылся от них» (12, 36) И разве не может Он в свою защиту вызвать легион ангелов (Мф. 26. 53)? Иуда, при этом уже не замечал, что сам он хочет совершить насилие над Учителем, вдохновляемый какою-то ему неве¬домой силой. Это духовный вихрь разрывает его существо, и тогда он невольно ищет покоя около Него: Его видеть, Его слышать, Ему поклоняться, Его любить. А между тем атмосфера все сгущается, события приближаются. Каким торжеством явилось это воскрешение четверодневного мертвеца! А еще большим торжеством был Его царственный вход во святой град! Как он любил Его тогда, как вопиял он: осанна! Ему показалось на одно мгновение, что его мечта, его идея накануне осуществления: Его Учитель, его Друг, принял, наконец, власть, воцарился в Иерусалиме. Но к вечеру того же дня Он оставил Иерусалим с тем, чтобы в следующие дни речами своими довершить свой разрыв с законными вождями того народа, во главе которого Он должен был бы стать. Мечта, приблизившись на мгновение, обманула. Каплей, переполнившей чашу, явились впечатления на вечери в Вифании в доме Симона Прокаженного».
…«Итак, что же происходило на вечери у Симона Прокаженного, что окончательно склонило Иуду вступить на путь предательства? То, что здесь он услышал от Господа снова слова, которые окончательно убили в нем ожившую было после царского входа надежду. Это была воскресшая в нем надежда, что Иисус явит Себя мессианским царем и откроет мессианское царство, в котором уже не будет ни нищеты, ни порабощения. Вместо этого Иуда слышит: «нищих всегда имеете с собою, Меня же не всегда, она приготовила Меня к погребению». Эти слова прозвучали для него, как решительный отказ от мессианского воцарения и непо¬нятное для него упорство в мысли о неизбежности страдания и смерти. Этого Иуда не может больше выносить, он призван к действию. Каково же это действие? Видимо, это есть тайный пока переход во враждебный лагерь, туда, где Иисуса считали врагом народа, навлекающим на него новые опасности от римлян (Ио. 11. 48), и поэтому положили убить Его (Ио. 11. 53) уже после воскрешения Лазаря, особенно же после входа Господня в Иерусалим (Мф. 14, 1, Мр. 26. 4, Лк. 22. 1). Убийство Иисуса было решено и должно было совершиться, как это было указано и самим Господом: «Сын Человеческий идет, как писано о Нем» (Мр. 14. 21, Мф. 26. 24, Лк. 22. 22: «по предназначению»). Но оно предполагалось «не в праздник, чтобы не произошло возмущения в народе» (Мр. 14. 2, Mф. 26. 3), и предложение Иуды позволяло совершить это в первый день Пасхи. Судя по указанию Лк. 22. 6, Иуда выразил свое идейное согласие с ними: исповедал (ἐξωμοδιογησεν слав. исповеда), изложил какое-то credo, которое выразило, конечно, лишь одну сторону его души, его недоумений и сомнений. В чем же состояло это искушение Иуды, жертвою которого он пал? В Евангелии от Луки, в виде общего заключения о существе предательства Иуды, которое описывается у других синоптиков лишь исторически, сказано, что «вошел в него сатана» (Лк. 22. 3), а в Евангелии Иоанна: «диавол вложил в сердце Иуде Симонову Искариоту предать Его» (Ио. 13. 2). Этим свидетельствуется, во первых, что Иуда сделался орудием самого сатаны. Его внешнее положение, близость ко Христу, а не его личные свойства привлекают к нему сатану, который ранее пытался сделать своим орудием ведь еще и другого апостола, - Петра; «отойди от Меня, сатана! Ты Мне соблазн». Мф. 16. 23 Личные свойства Иуды, как апостола, могли так¬же не соответствовать такому вселению в него сатаны, как не соответствовали ему и личные свойства гадаринского бесноватого, который, по изгнании из него насиловавшего и мучившего его легиона бесов, хотел быть лишь у ног Иисуса (Мр. 5. 18. Лк. 8. 38). В этом смысле «сын погибели»(ὁ υἱὸς τῆς ἀπολείας Ио. 17. 12), погибший апостол, не сможет быть сближаем с «человеком беззакония», также «сыном погибели» (2. Фесс. 2. 3), «противящимся и превозносящимся выше всего, называемого Богом и святынею, так что в храме Божием он сядет, как Бог, выдавая себя за Бога» (2. 11), ибо Иуда не антихрист, в нем совершенно нет противления святыне, как и хулы на Духа Святого, хотя и есть противление Христу. Это противление происходит на почве его искушения о Нем, личного и религиозного. Это-то искушение, которое имеет источник в его личности и мировоззрении, и является той дверью, которою вошел в душу его сатана. Ибо Иуда не стал бесноватым от вхождения в него сатаны, но он сделался послушным его орудием, потеряв способность различать свою собственную мысль от сатанинских вдохновений. Сам сатана! Чрез Иуду он еще раз пытается погубить Христа, ему не дает покоя Его присутствие на земле, и он неотступно следует за Ним. Он хочет снова искусить Нового Адама, так как он уже искусил первого Адама, обманом заставить Его поклониться себе, сделать Его своим или погубить. Сатана сам искушал Его в пустыне трижды, тремя идейными искушениями, которые только и были достойны Его. Ибо Он недоступен тем греховным искушениям, пред которыми под воздействием бесовским бессильно падают сыны Адама. Но сатана предлагал Ему стать царем мира сего во благо этого мира: устра¬нить навсегда бедность и голод, взять власть и явить знамение чудес, пленить и тело, и душу, и дух человечества. И Христос отвергнул эти искушения, ибо Он пришел творить волю пославшего Его Отца. Тогда отошел от Него диавол до времени - ἃχρι καιροῦ(Лк, 4. 13), и этого времени он ждал, чтобы возобновить свои искушения, пользуясь всякой воз¬можностью. Но он приступает теперь к Нему, уже не прямо (хотя но неясному церковному преданию он и лично приступал ко Христу в Гефсиманскую ночь), а чрез вдохновляемых им людей. Первая попытка была сделана через старейшину апостолов, который представлял собою весь апостольский лик: позвав и исповедав во Христе Сына Божия (то, в чем еще сомневался диавол в пустыне, вопрошая: «если Ты еси Сын Божий»), он прекословит Ему отно¬сительно Его крестного пути, призывая Его, следовательно, на путь, на который звал Его и князь мира сего, и Христос отвечает ему теми же словами, что и диаволу: ὓπαγε ὀπισω μου Σατανᾶ отойди от Меня, сатана». (Мф. 16. 23). Но Петр лишь мимолетно отдался диаволову искушению и сделался его орудием. Хотя в собственном сознании он, как и другие апостолы, находил слишком много отзвуков для соблазнов мессианского царства, но подвижность его характера, легкость и быстрота переходов от одного настроения к другому помогли ему освободиться от опасных мыслей. Не то было с Иудой. Он не имел ни удобоподвижности, ни экспансивной впечатлительности Петра. Он был однодум, которым овладевала мысль, как навязчивая идея, делая его маниаком, и это его маниакальное состояние все обострялось в нем и делало его все более восприимчивым к диавольским вдохновениям. Чего хотят от Него, в сущности, все Его апостолы, хотя робея и не решаются настаивать? Чего хочет весь народ, истомленный от бедности и порабощения? Чего он сам ждет от своего мессии, сыздавна воспитанный в верованиях иудейской апокалиптики и о чем ревнуют ревнители, зилоты, социальные реформаторы, социалреволюционеры, большевики? Они хотят дать хлеб народу, освободить его от римского ига, восстановить престол Давидов иявить «рай на земле», царствие Божие, приближение которого Учитель сам возвещал. И Он может все это сделать. И если Он еще этого не делает, то не потому, что не может, но потому, что не х о ч е т, по какому-то непостижимому заблуждению, в котором Его никто не понимает, не понимают и апостолы. Но они подчиняются Ему в какой-то слепоте, а он, Иуда, не может и не хочет этому более подчиняться. Он заставит Его стать самим Собою или. . . уйти из жизни, а не поднимать опасного волнения в народе. Иуда оказался внемлющим внушениям искусителя, потому что они находили отзвук в его собственной душе. Он был ослепляем утопией, которая осуществляется насилием над человеком, и даже насилием над Сыном Божиим, если Он сам не хочет этого сделать добровольно. До сих пор в Иуде, вместе со всеми апостолами, над всем побеждала вера в Него и любовь к Нему, Все Его учение и для него было Он Сам, путь и истина и жизнь. Но теперь он не может удовлет¬вориться этой сосредоточенностью на Нем Самом, ему нужно д е л о, ему нужно спасти народ свой и весь мир, с Ним и чрез Него, но, если нужно, то и вопреки Ему, помимо Него, Если Он становится препятствием для мирового спасения, Он должен быть устранен.
В душе Иуды зазвучали те сатанинские наваждения, кото¬рые потом в устах еврейского народа выра¬жались в воплях его: если Ты еси Сын Божий, сниди со креста, и мы уверуем Тебе. Однако, насколько для Иуды ясно было, что Мессия должен быть им возведен из состояния бездействия, настолько же он претыкался о вторую возможность,- Его смерти: ее никогда не принимало его сердце, в котором не угасала любовь к Нему. И его согласие с первосвященниками, как и «исповедание», было лишь временным, недовыясненным практическим соглашением"" . . .
Спасибо pretre_philippe !