Недомолвки Витгенштейна 18. Познающее притязание.
149. Представим себе игру, любую игру. И вдруг в игре происходит заминка. Эта заминка и есть приглашение к игре, к настоящей игре, не к замкнутому и обусловленному, а к свободному заглядывающему за предел. Это рассказ о том, что может быть не только завтра, но что может быть вообще. Заминка в игре.
150. Уверение как причуда. Я играю сам с собой и начинают себя в чем-то убеждать, по своему и от своего. Откуда это? Причуда? Причуда, как манера сложения чего-то более важного чем привычка. Мы пусты, потом наполняемся и привыкаем, вокруг нас игра привыкания. Мы привыкаем ко всему. Это можно услышать в изменении нашего языка. И вот сложилась привычная игра и эта привычная игра ждет причуды. А в привычке, тот кто нас приучал, то что стояло кругом и служило приучению заложили "легкое сомнение". С языком привычного был заложен язык причуды. Сама "возможность сомнения" звучала внутри причуд вталкивающих нас в привычное. И это не только наши учителя и родители. Причуда жила внутри самого бытия здесь и сейчас и закладывалась, как обязательный кирпичик - "возможность сомнения".
151. Граница самооценки стоит в области "легкого сомнения". Сомнение в себе - это важное начало преодоление привычного. Синий цвет у англо-саксов - это с одной стороны привычное, но с другой стороны - это одновременно заложенное сомнение во всем человеческом. Для понимания. Синий цвет - это привычное, но он разный для всех народов. Мы вытолкнули мир в привычное обозначенное словом "синий". Привычное - это когда за ничего не значащим есть общее согласие, которое настолько же ничего не значит. Это даже не договоренность. Потому что видимое видится по разному, переживаемое переживается по разному, слышимое слышится по разному. Это такое общее стояние в области похожего, но эта похожесть на каком-то более менее общем внутреннем уровне. И покинуть эту область похожести можно довольно легко при этом никуда не выходя.
152. Как только мы начнем договариваться, то тут же сомнение разрушает все, в чем мы были на интуитивном уровне, на уровне просто стояние наших культур рядом.
153. Т.е. контекст играет больше смысла, чем фундамент. Контекст и есть фундамент. Если две культуры будут находится рядом, два языка, две обрядовости, они по своему соседству будут находится в области сомнения, в области конфликта и так же в области общего контекста, в области сближающей самим стоянием рядом. Психологи бы наверное тут же заметили, что конфликты и притяжение в стоянии рядом заложены. Рядом стоящие языки убивают друг друга и творят друг друга.
154. Мы учимся контексту. Не языку, не культуре, на способу мышления, ни поведению, мы учимся только понятному контексту. Мы учимся тому что и убивает и творит. Мы даже не учимся мы создаем новое привычное. Причуда, это новое привычное. "Научившись употреблению слова" мы научаемся всему контексту в целом. Мы овладеваем привычным и причудами, а отголоски этого укладываются в то, что мы называем правилами, правом. Получается, что если мы научаемся контексту, то мы научаемся и правилам, вернее мы их творим, каждый раз заново.
155. Контекст - это не то, что окружает привычное, как может показаться, контекст - это и есть само по себе центр. Это не периферия. Он уже увидел центр, но пока не ощущает периферию. Центр определяется по другому центру и чувство границы возникает по осознанию центров. Раньше государства выглядели именно так. Граница была относительна центров. Но если это разглядывать в смысле контекстов, то получается, что два контекста рождают границу? Центры контрастны и чем ближе мы к границе тем контрастность слабее. А на самой границе контраст - это насаждаемая вещь, привнесенная граница. Переход черты - осознаваем через осознание центров. Мы как бы все время оглядываемся и нащупываем центр, что бы не оказаться за пределами. Солгать не возможно. Вообще переход границы не возможен, если я не оглянусь на то, что считаю правдой, относительного другого центра правды. Предать невозможно, пока не осознаешь центры, какой из них ты теряешь и какой приобретаешь.
156. Еще тут одна сложность, я не могут говорить о центрах в плане центров, которые были здесь и сейчас. Это ускользаемо. Я могу лишь говорить о первоначальности центра, о превоначальности истины. Достоверное превоначально и именно поэтому научное, как и истинная вера разворачивают действительное в первоначальное. Научное здание, как вера восстают против времени. Тут все дело в контрасте. Отсутствии полутонов действительности здесь и сейчас. Витгенштейн говорит об "истинности о своем тогдашнем состоянии". Лучше сказать не возможно. Не "в", не "для", а именно "о". Как будто Сущее написало огромный свиток "о" жизни от начала до конца, свернула его, а мы движемся в первоначальное, вневременнОе состояние свитка, забытое Сущим в пыльном углу.
157. Контекст, как наполнение, возникает потом, как, впрочем, и осознание границы. И так я стою перед неведомым мне. Где центр, который потом будет контекстом, который родит границы? Мы знаем, но только не контекст, который из-за обреченной периферии после обречен на сомнение. Первоначально мы знаем как нечто противоположное контрасту. Контраст в нас впихнут для упрощенного. Так легче подниматься, так легче научится вообще что-то делать. Контраст, правда, потом будет очаровывать нас всю жизнь, как и контексты, и границы. Это все область контраста. И задача на следующий шаг вырваться из этого очарования контраста.
158. Когда мы стоим перед неведомым мы требуем имени, мы требуем контраста. Помните чуть выше я сказал, что невнятное названо невнятным. Но этого мы требуем. Для нас - это условие познания. Упрощение основное условие познания. Мы совершаем суицид, убийство части себя. Отрезаем. Убиваем познаваемое в малом. Отделение, отрезание чего-то от целого. Нам надо отрубить голову лошади, что бы понять как она движется и неважно, что она уже никуда не пойдет после этого. Я выломал руль, что бы познать автомобиль и он едет не управляем. Нам бы ужаснутся, но это обязательное условие, контрастность обязательное условие, ведь автомобиль катится и вокруг нас иллюзия продолжающегося движения.
159. Но рождается ли знание о достоверном при ясном отличии одного от другого? Витгенштейн утверждает: "Знание начинается лишь на более поздней ступени". Знание начинается на стадии взаимодействия, а не на стадии отсечении. Отличил, назвал и ... пути как бы расходятся, первый путь - познание, второй путь - через действие познающего. Я идут от центра к границе, которую даже не возможно пересечь. Я пойму что я что-то пересек, когда моя голова упрется в другой центр. Я иду в контексте и натыкаюсь а другой контекст.
160. Бывают отличия, которые сами по себе толкают к именам. Контексты, столкнувшись в моей голове, рождают образ. Контраст рождает ассоциацию в виде образа, опрокинутого на привычное. Образ должен повторяться, повторяться, повторяться. Повторение переживания вырвавшееся в образ рождает язык, рождает культуру. Т.е. контраст рождает переживание, которые по сути и есть жизнь в культуре, в контексте, который рождается этими переживаниями. И не важно что мы по этому поводу думаем, как мы живем в этом. Если это не будет притязания моего, это само создаст культуру, но к достоверному не будет иметь значения. Я к этому достоверному еще не готов. Достоверно лишь то, на что я имею притязание, только лишь это. Притязание как единственный путь к знанию.
161. Притязание мыслителя не обязано быть направлено на достоверное. Это не обязательное условие. Притязание мыслителя может быть довольно далеким и случайным. Незнание не может на это влиять, или может, но в очень не значительной степени.
162. Притязание может вылиться через контекст в зависимости от шакалы компетентности либо в веру, либо во встречу с так называемым научным достоверным. Притязание может быть очень сильным и вера может приблизится к достоверному очень близко, даже при минимальной компетентности, обыденной компетентности. И крик громкий со стороны: "Откуда он это знает?". Не надо задавать этот вопрос, он неуместен. Цитирую Витгенштейна: "Притязание - это долговое обязательство, которым обременена сила мысли философа".
163. Долговые обязательства берутся в привычном контексте, в контексте подсказывающем, а разрешаются долговые обязательства в области причуды, в области заминки. Но тут надо осознавать, что контекст - это как нахождение в сознании. Лунатик бредет вне контекста, а нам надо осуществляем притязания в состоянии осознанного контекста здесь и сейчас, пусть даже он непривычный и не подсказывающий? И контекст, как привычный так и не привычный, к сожалению, становится частью нашего утверждения, как точке в притязаниях. Но к достоверному - это уже не имеет ни какого отношения, хотят сама эта грань встречи двух контекстов нащупана может быть. Но достоверное ли это?
150. Уверение как причуда. Я играю сам с собой и начинают себя в чем-то убеждать, по своему и от своего. Откуда это? Причуда? Причуда, как манера сложения чего-то более важного чем привычка. Мы пусты, потом наполняемся и привыкаем, вокруг нас игра привыкания. Мы привыкаем ко всему. Это можно услышать в изменении нашего языка. И вот сложилась привычная игра и эта привычная игра ждет причуды. А в привычке, тот кто нас приучал, то что стояло кругом и служило приучению заложили "легкое сомнение". С языком привычного был заложен язык причуды. Сама "возможность сомнения" звучала внутри причуд вталкивающих нас в привычное. И это не только наши учителя и родители. Причуда жила внутри самого бытия здесь и сейчас и закладывалась, как обязательный кирпичик - "возможность сомнения".
151. Граница самооценки стоит в области "легкого сомнения". Сомнение в себе - это важное начало преодоление привычного. Синий цвет у англо-саксов - это с одной стороны привычное, но с другой стороны - это одновременно заложенное сомнение во всем человеческом. Для понимания. Синий цвет - это привычное, но он разный для всех народов. Мы вытолкнули мир в привычное обозначенное словом "синий". Привычное - это когда за ничего не значащим есть общее согласие, которое настолько же ничего не значит. Это даже не договоренность. Потому что видимое видится по разному, переживаемое переживается по разному, слышимое слышится по разному. Это такое общее стояние в области похожего, но эта похожесть на каком-то более менее общем внутреннем уровне. И покинуть эту область похожести можно довольно легко при этом никуда не выходя.
152. Как только мы начнем договариваться, то тут же сомнение разрушает все, в чем мы были на интуитивном уровне, на уровне просто стояние наших культур рядом.
153. Т.е. контекст играет больше смысла, чем фундамент. Контекст и есть фундамент. Если две культуры будут находится рядом, два языка, две обрядовости, они по своему соседству будут находится в области сомнения, в области конфликта и так же в области общего контекста, в области сближающей самим стоянием рядом. Психологи бы наверное тут же заметили, что конфликты и притяжение в стоянии рядом заложены. Рядом стоящие языки убивают друг друга и творят друг друга.
154. Мы учимся контексту. Не языку, не культуре, на способу мышления, ни поведению, мы учимся только понятному контексту. Мы учимся тому что и убивает и творит. Мы даже не учимся мы создаем новое привычное. Причуда, это новое привычное. "Научившись употреблению слова" мы научаемся всему контексту в целом. Мы овладеваем привычным и причудами, а отголоски этого укладываются в то, что мы называем правилами, правом. Получается, что если мы научаемся контексту, то мы научаемся и правилам, вернее мы их творим, каждый раз заново.
155. Контекст - это не то, что окружает привычное, как может показаться, контекст - это и есть само по себе центр. Это не периферия. Он уже увидел центр, но пока не ощущает периферию. Центр определяется по другому центру и чувство границы возникает по осознанию центров. Раньше государства выглядели именно так. Граница была относительна центров. Но если это разглядывать в смысле контекстов, то получается, что два контекста рождают границу? Центры контрастны и чем ближе мы к границе тем контрастность слабее. А на самой границе контраст - это насаждаемая вещь, привнесенная граница. Переход черты - осознаваем через осознание центров. Мы как бы все время оглядываемся и нащупываем центр, что бы не оказаться за пределами. Солгать не возможно. Вообще переход границы не возможен, если я не оглянусь на то, что считаю правдой, относительного другого центра правды. Предать невозможно, пока не осознаешь центры, какой из них ты теряешь и какой приобретаешь.
156. Еще тут одна сложность, я не могут говорить о центрах в плане центров, которые были здесь и сейчас. Это ускользаемо. Я могу лишь говорить о первоначальности центра, о превоначальности истины. Достоверное превоначально и именно поэтому научное, как и истинная вера разворачивают действительное в первоначальное. Научное здание, как вера восстают против времени. Тут все дело в контрасте. Отсутствии полутонов действительности здесь и сейчас. Витгенштейн говорит об "истинности о своем тогдашнем состоянии". Лучше сказать не возможно. Не "в", не "для", а именно "о". Как будто Сущее написало огромный свиток "о" жизни от начала до конца, свернула его, а мы движемся в первоначальное, вневременнОе состояние свитка, забытое Сущим в пыльном углу.
157. Контекст, как наполнение, возникает потом, как, впрочем, и осознание границы. И так я стою перед неведомым мне. Где центр, который потом будет контекстом, который родит границы? Мы знаем, но только не контекст, который из-за обреченной периферии после обречен на сомнение. Первоначально мы знаем как нечто противоположное контрасту. Контраст в нас впихнут для упрощенного. Так легче подниматься, так легче научится вообще что-то делать. Контраст, правда, потом будет очаровывать нас всю жизнь, как и контексты, и границы. Это все область контраста. И задача на следующий шаг вырваться из этого очарования контраста.
158. Когда мы стоим перед неведомым мы требуем имени, мы требуем контраста. Помните чуть выше я сказал, что невнятное названо невнятным. Но этого мы требуем. Для нас - это условие познания. Упрощение основное условие познания. Мы совершаем суицид, убийство части себя. Отрезаем. Убиваем познаваемое в малом. Отделение, отрезание чего-то от целого. Нам надо отрубить голову лошади, что бы понять как она движется и неважно, что она уже никуда не пойдет после этого. Я выломал руль, что бы познать автомобиль и он едет не управляем. Нам бы ужаснутся, но это обязательное условие, контрастность обязательное условие, ведь автомобиль катится и вокруг нас иллюзия продолжающегося движения.
159. Но рождается ли знание о достоверном при ясном отличии одного от другого? Витгенштейн утверждает: "Знание начинается лишь на более поздней ступени". Знание начинается на стадии взаимодействия, а не на стадии отсечении. Отличил, назвал и ... пути как бы расходятся, первый путь - познание, второй путь - через действие познающего. Я идут от центра к границе, которую даже не возможно пересечь. Я пойму что я что-то пересек, когда моя голова упрется в другой центр. Я иду в контексте и натыкаюсь а другой контекст.
160. Бывают отличия, которые сами по себе толкают к именам. Контексты, столкнувшись в моей голове, рождают образ. Контраст рождает ассоциацию в виде образа, опрокинутого на привычное. Образ должен повторяться, повторяться, повторяться. Повторение переживания вырвавшееся в образ рождает язык, рождает культуру. Т.е. контраст рождает переживание, которые по сути и есть жизнь в культуре, в контексте, который рождается этими переживаниями. И не важно что мы по этому поводу думаем, как мы живем в этом. Если это не будет притязания моего, это само создаст культуру, но к достоверному не будет иметь значения. Я к этому достоверному еще не готов. Достоверно лишь то, на что я имею притязание, только лишь это. Притязание как единственный путь к знанию.
161. Притязание мыслителя не обязано быть направлено на достоверное. Это не обязательное условие. Притязание мыслителя может быть довольно далеким и случайным. Незнание не может на это влиять, или может, но в очень не значительной степени.
162. Притязание может вылиться через контекст в зависимости от шакалы компетентности либо в веру, либо во встречу с так называемым научным достоверным. Притязание может быть очень сильным и вера может приблизится к достоверному очень близко, даже при минимальной компетентности, обыденной компетентности. И крик громкий со стороны: "Откуда он это знает?". Не надо задавать этот вопрос, он неуместен. Цитирую Витгенштейна: "Притязание - это долговое обязательство, которым обременена сила мысли философа".
163. Долговые обязательства берутся в привычном контексте, в контексте подсказывающем, а разрешаются долговые обязательства в области причуды, в области заминки. Но тут надо осознавать, что контекст - это как нахождение в сознании. Лунатик бредет вне контекста, а нам надо осуществляем притязания в состоянии осознанного контекста здесь и сейчас, пусть даже он непривычный и не подсказывающий? И контекст, как привычный так и не привычный, к сожалению, становится частью нашего утверждения, как точке в притязаниях. Но к достоверному - это уже не имеет ни какого отношения, хотят сама эта грань встречи двух контекстов нащупана может быть. Но достоверное ли это?