От двух до семи
С возрастом человек склонен к воспоминаниям. Не ахти какой бином Ньютона. Незначительные события прошлых лет выбираются памятью, как очень важные. И, как правило, приятные, - каким я парнем был! Читать мои рассказы будут десятка два знакомых и близких людей. Если в наш интернетный век даже о детских годах Толстого и Аксакова мало кто читает, то вряд ли кого заинтересуют воспоминания обыкновенного российского пенсионера. На это у меня есть неотразимый аргумент, - к нему мы, советские школьники, часто прибегали в оживлённых спорах:
- И чо?
В возрасте до трёх лет мало что помню. Память сохранила краткие и яркие впечатления.
Отец держит меня на руках и поёт. Помню его тёплую грудь, как она поднимается и опускается в такт пению. Остальное мне рассказали много позже. Когда я плакал, отец пел песню «Ванька-ключник». Если начинал другую, я капризничал:
- Не та, не та!
Засыпал исключительно под «Ваньку-ключника». Мама пела колыбельные, но в памяти остались русские народные песни. Их слышал каждый день, можно сказать, что познание Родины началось с них. Самое точное определение русской песни встретил у Георгия Свиридова: «Россия - страна простора, страна песни, страна минора, страна Христа».
Ребёнком я впитывал мою страну через русские народные песни, не осознавая этого. Не помню, как меня крестили в Богоявленской церкви города Белозерска. Рассказывали, что схватил попа за бороду. Думаю, через песни я «схватил» и свою страну. Пафосное объяснение, но ничего не поделаешь, другого нет.
При рассматривании детских фотографий вспоминаются яркой вспышкой забытые вроде моменты жизни.
Мне около трёх лет, сижу посреди комнаты на подаренной лошадке с колёсиками. Тишину прервал негромкий разговор на улице, стук сапог на крыльце. Дверь открылась, и в глубине коридора, подсвеченная уличным светом, возникла фигура папы. Он привёз с рыбалки кусок помятого чёрного хлеба, облепленного мхом и листьями. Рассказал, что гостинец передал заюшко со словами:
- Натко, возьми для Серёженьки.
Доверчиво беру хлебушек в левую руку. Налипшие листья и мох придают ему волшебный вид. Хожу по комнате и пальчиками правой руки отодвигаю мох и жёлтые листики в сторону, чтобы отщипнуть мягкий кусочек. Я не удивляюсь, что заюшко не побоялся папу. Среднего роста, сухощавый, папа напоминает доброго деда лесовичка из сказки. Только что без бороды. Широченные усы приподнимаются при улыбке. В глазах светится весёлый огонёк. Разве такого можно бояться? Стряхиваю остатки листьев на кучку дров, сложенных у лежанки. Доедаю остатки вкуснятины. Мама собирает ужин, за столом сидит папа. Он пахнет рыбой, рыжиками, лесом, и ещё дымом. Этот дым вкуснее, чем из нашей печки. Родители о чём-то разговаривают, кошка нервно бегает из кухни в комнату и обратно. Вечереет. Мама задёрнула белые занавески, свет лампочки усиливает событие. Меня обволакивает тихое счастье.
Мне пятый год. Выхожу гулять, под навесом прикорнули сапоги, отец вчера приехал с рыбалки. Крылечко ещё пахнет рыбой. Манька, наша кошка, с урчанием расправлялась здесь с ёршиками. Я наблюдал, как мама уносила на кухню по отдельности судаков, окуней, лещей. Папа любил пирог из леща, из окуней варили уху. Из плотвичек и окушков делали сущик.
- Городским пошлём, съедят, - говорил отец маме.
Я любил прислушиваться к разговорам взрослых. Рядом с крылечком собачья будка, там живёт Пират, большой чёрный пёс. Он уже старенький, постоянно лежит на солнце во дворе. Глажу жёсткую спину Пирата, но тот даже не поднимает головы. Рядом копошатся белые куры. Посматриваю на петуха, он тоже косится на меня. На дальнем дворе летняя кухня, мама уже растопила печку, из трубы валит дым. За кухней на кочках растёт брусника, срываю несколько ягодок. Попадаются два подберёзовика, отношу маме. За огородом полно черники и голубики, но туда одного ещё не пускают. Мама выпускает из хлева Малютку, - это наша корова. Немного её побаиваюсь, просовываю скипку хлеба между досок забора. Малютка громко дышит, тёплая морда неспешно пережёвывает угощение. Когда она не может давать молока, отец в соседнем посёлке покупает ящик сгущёнки. В нашем магАзине её почему-то нет.
Теперь пора зайти к Наде. В соседнем доме живёт одинокая женщина лет сорока. Она любит держать меня на коленях, и всё время улыбается. У Нади погиб сын, друг моего старшего брата. Тогда я об этом не знал. Беру с собой вицу, предосторожность нелишняя - можно нарваться на клевачего петуха. Открываю дверку на улицу - дорога свободна. Топаю с удовольствием по крылечку, Надя открывает дверь. Изнутри ароматно пахнет горячими блинами. Уплетаю блин, Надя что-то спрашивает, я что-то отвечаю. Забегаю к ней по несколько раз на дню.
Как-то Надя пожаловалась маме, что я таскаю песок на крыльцо. Я подслушал. Меня возмутило такое несправедливое обвинение. Вывалил точнёхонько на середину крылечка ведёрко песка. Почему-то никто мне слова не сказал.
Вскоре Надя уехала в город, от неё остались три фотографии. На одной из них у стены нашего дома, рядом с кустом чёрной смородины, позирует наша семья. Мама с серьёзным выражением лица, одета строго - не любила фотографироваться. Папа в белой майке, упёршись рукой в бок, поглядывает весело и бодро. Мы с Надей широко улыбаемся, я показываю за спиной отца ромашку. Такой же цветок держит Надя. Мы с ней друзья.
Угостившись Надиным блином, направляюсь к подружкам покататься на велике. Они живут с родителями по соседству с Надей. Ребят моего возраста поблизости нет, посему общаюсь с тремя сестрёнками. Младшая только-только начала ходить. Во дворе стоит двухколёсный велосипед, девчонки на нём кататься не умеют. Завидуют моему трёхколёсному, мне же он наскучил. Моё предложение обменяться великами принимается с восторгом. Целый день радуемся удачному обмену. Вечером родители заметили во дворе трёхколесный велосипед и расторгли наш договор. Возник первый конфликт отцов и детей.
Мама иногда берёт меня с собой на Мариинский канал, она предпочитает там полоскать бельё. К нему ведёт лесная тропинка. Спускаемся к воде, мама начинает полоскать. Я сижу на большом камне - контролирую процесс. Замечаю, как бельё опускается на дно, и кричу:
- Тонет, тонет!
Мама ловко цепляет его батогом, я доволен. Спас вещь.
Мама берёт меня и в магАзин, там работает продавщицей Муза Ивановна. Крепкая и энергичная женщина, кровь с молоком, пользуется уважением у покупателей. Народу внутри всегда много. Поселковые женщины, набрав продуктов, не спешат идти домой. Здесь они любят обсудить последние новости, или говоря попросту, вволю посудачить. Мужиков пропускают без очереди, те берут, в основном, папиросы и водку.
В таком сельмаге и обратила на меня внимание Валентина Григорьевна, директор нашей школы.
- Возьми-ка, Серёженька, конфетку, - и положила в ладошку карамельку.
Я повертел в руках, и со словами: «Я такие не ем, только чиколадные», - вернул обратно. Мама потом рассказывала, как густо покраснела моя будущая учительница. Ещё бы, наш короткий диалог слышали все в магазине, а значит, узнает и весь посёлок.
В конфетах я разбирался, их привозили два брата из Ленинграда и сестра из Москвы. Старший Юрий мой крёстный, разница в возрасте у нас 28 лет. Володя старше меня на 16 лет, сестра Нина на 19. Третьего брата Валентина почти не помню, он погиб в автокатастрофе. Все они дети моего папы от первой жены.
Папа берёт меня по субботам в баню, она находится на окраине посёлка, за ручьём. Через него построены деревянные мостки, посередке доска провалилась. На пролом долго никто внимания не обращал, пока начальник из города не оступился. В тот же день доску заменили. Я подслушал, как отцу мужики в бане рассказывали.
Папа один раз взял меня с собой в клуб, шёл военный фильм. Ночью приснился немец, высокий, небритый, без шапки. Я закричал, мама долго меня успокаивала. Засыпая, слышал, как выговаривала отцу:
- Потащил ребёнка в кино для взрослых.
Телевизоров в посёлке ещë не было, посему русские сказки и песни я слышал непосредственно от родителей. Мама читала стихи о непослушных медвежатах, покусанных пчёлами.
Мама мишек в дом ведет,
Знают братья: попадет!
Но уверены два брата,
что они не виноваты,
Виноват душистый мед!
Как это знакомо. Сколько в жизни я встречал людей, привыкших обвинять кого угодно, только не себя! Стишок без явных нравоучений, ведь мама не наказала медвежат:
Мать-медведица малину
Высыпает из корзины
Горсть малины для Топтыжки,
Горсть малины и для Мишки,
Есть еще две горсти -
Приходите в гости!
Мама любила читать и стихи из своего детства, дореволюционного. Все знают мем о вологодских чаёвниках. Я умел сам заваривать чай, мог пить круглосуточно, правда, с пирогами или конфетами. Посему смеялся над слугой, заваривающему чай барину:
Взял я все на скору руку,
Чай весь высыпал в горшок,
На приправу перцу, луку
И петрушки корешок.
Чай мой вышел объеденье,
Раза два прокипятил
И немного, в украшенье,
Сверху маслица подлил.
Ещë нравились книжка Корнея Чуковского «От двух до пяти».
- Когда у нас день, в Америке ночь.
- Так им и надо, буржуям!
Я всецело на стороне мальчишки, тоже буржуев не любил. Правда не знал ещё, кто они такие. Сейчас знаю, но отношение к ним не изменил.
Из всех книжек чаще просил читать о русских богатырях. На красной обложке изображён Илья Муромец. На красавце Бурушке он замер на краю высокого утёса. В левой руке копьё, Илья Иванович смотрит вдаль, охраняя русские рубежи. Многие подвиги Добрыни Никитича, Алёши Поповича я знал почти наизусть. Жалко было Святогора богатыря. Идолище Поганое до сих пор ассоциируется со всеми врагами, нападавшими на мою страну. Недавно ознакомился с книгой от современного издательства «ЭКСМО». Там богатыри показаны трусами и сребролюбцами. Сегодняшние идолища, сменив обличье, остались такими же погаными.
Ещë любил передачу по радио «Театр у микрофона». Папа садился на стул напротив нашего приëмника «Рекорд» и внимательно слушал. Я пристраивался играть рядом на полу. Конечно, не понимал, о чëм идëт речь. После службы в армии увлëкся русской и советской классикой. Некоторые литературные герои оказались давнишними знакомыми, где-то прежде слышанными и забытыми.
В нашем финском доме три комнаты, большая для родителей, в маленькой сплю я. В ней же лежанка, отец топит её метровыми полешками. Третья предназначена для приезжающих, там стоят четыре кровати. Мини гостиницей заведует моя мама, правление сельсовета определяет сюда командировочных. Она уже тогда, при Хрущёве, трудилась на дому. Поначалу в комнате жил кореец милиционер Эдуард Павлович Дё. Мы с ним дружили, он даже подарил книжечку. В ней показаны всевозможные приёмы, помогающие задержать преступника. Конечно, я хотел стать милиционером, когда вырасту. Эдуард Павлович сохранял порядок в трёх окрестных посёлках. У него было смуглое лицо, милицейская форма и жена Татьяна. Она работала учительницей в школе. Соберётся в клуб на танцы, а муж обнимет её и сделает засос в шею. Какие уж тут танцульки. Я слышал, как мама соседке рассказывала.
Папа в свои 65 лет тоже работал дома, он вязал и чинил рыболовные сетки поселковым рыбакам. К нему же несли на ремонт валенки. Отец подшивал к ним дратвой толстую подошву, в таких валенках ходили и весной по мокрому снегу.
Всё-таки правду говорят, что в детстве и трава выше и сугробы белее. Снегу навалит зимой столько, что в огороде видны только верхушки изгороди. Гуляю строго по очерченному маршруту. Отец чистит дорожки к улице, дровянику и хлеву, вокруг высятся огромные сугробы. Весной припекает солнце, после ночных заморозков образовался наст. Осторожно ступаю на него, один шаг, другой. И вот, уже бегу с замиранием сердца вдоль всего огорода. Крепкий, голубой от искрящего солнца наст выдерживает вес моего тела. Разбегаюсь и прыгаю, он ломается. По пояс в снегу пытаюсь выбраться наверх. Добравшись до забора, перекатываюсь на твёрдую поверхность. Ложусь, раскинув руки, на спину. Глаза щурятся от яркого солнца, на небе ни облачка. Отдышавшись, делаю второй круг, третий, четвёртый.
Ухрястаюсь так, что нет сил дома раздеться.
Родители меня не наказывали. Мама избила только один раз. Полотенцем. Говорили, что я сильно орал. Другой раз мама запретила ходить в кино на неделю, я уже учился в школе. Новую кинокартину привозили два-три раза в неделю, но мы с пацанами на интересные фильмы бегали по нескольку раз. Билет стоил пять копеек, для малышни бесплатно. Им места не доставалось, устраивались на полу, вплотную к сцене. Неделя без кино - серьёзная кара.
Папа с улыбкой подначивал:
- Что ты дома сидишь? Сходи в кино.
Я равнодушно, как мне казалось, отвечал:
- Что-то не хочется.
Всего два раза наказали, должен был помнить, за что. Но не помню.
Однажды вдруг открыл, что существительные имеют свой род. Сам! В упоении носился по комнатам, и по дому разносились восторженные крики:
- Стол - он! Кровать - она! Окно - оно!
- А кофе? - спросили взрослые.
- Кофе - оно!
- А вот и нет. Кофе - он!
Ну зачем так разочаровывать ребёнка? Знали бы они, что в разговорной речи допускается средний, и даже женский род. Тогда впервые пережил состояние восторга открытия и горечь ошибки.
Запомнился загадочный случай. К отцу зашёл сосед, они выпивали. Я слушал, как гость рассказывал о своей дочке. Видел только голову мужика, - мешал стол. Рост у меня метр с кепкой, - так папа говорил. Я держался за отцовскую штанину, как вдруг услышал слова гостя:
- Это слово... как его... - Видно, как он пытается вспомнить.
- Мода, - вдруг ни с того, ни с сего выпалил я.
Таких расширенных глаз я ещё не видел.
- Ну у тебя и... - всё, что мужик смог выговорить отцу.
Видимо, я угадал. Ещё успел заметить довольное лицо папы.
Что такое мода, я знать не знал, ведать не ведал. Из каких глубин сознания оно выскочило, Бог весть.
От недостатка общения с ровесниками во мне появилась задумчивость и склонность к размышлениям. Чтобы не разговаривать с самим собой, придумал виртуального товарища, назвал Витькой. С ним обсуждал детские проблемы, в спорах чаще всего побеждал я. Ради справедливости иногда уступал ему. Мой внутренний оппонент куда-то делся, когда привезли на каникулы к соседям из Архангельска Костю, моего первого друга. Он приехал с двумя братьями, мамой и двумя тётками. Осенью Костя собирался идти в школу, я младше его на год. Далеко нас не отпускали, играть приходил к ним во двор. Дед Вася и бабка Катя не разрешали заходить в дом. Оба высокие, как палки, сухощавые, держали внуков в строгости. Дед Вася, насквозь пропитанный табаком, частенько отчитывал нас за шумные игры.
Раз постучал в дверь не вовремя, семья обедала. Одна из тёток пригласила меня за стол, от неожиданности я согласился. Передо мной поставили тарелку супа, я начал есть. Он оказался невкусный, моя мама лучше готовит. Как-то надо выкручиваться из неудобного положения. И я нашёл выход, - чем быстрее съем, тем быстрее всё закончится. Торопливо опростал тарелку и с облегчением рванул из-за стола. Проходя мимо кухни, услышал разговор тёток:
- Его дома вообще не кормят?
После сего конфуза, прежде чем идти к ребятам, смотрел в окно, во дворе ли они. Когда надоедало играть у дома, выбегали на улицу.
- ПДЗ! - неожиданно закричит один из нас и несëтся к отводку, - так называли калитку. (А калитка - круглый пирожок из ржаного теста. Мама начиняла его картофельным пюре). Отталкиваем друг друга, цепляемся за одежду, падаем. Оставшемуся позади всех обидно, - он проиграл. ПДЗ - последний двери закрывает. Бежим за наш огород к мелкому водоёму. Ещё года три назад я там купался под присмотром взрослых ребят, пока в водоёме не появились тритоны и пиявки. На канал Мариинской системы отпускали нас только со старшими ребятами. Летом он глубокий, скрывало с головкой. Раньше по нему ходили суда, построить его задумал Пётр I, чтобы соединить север и юг России водным путём. Дно уложено каменными плитами, берега сильно обвалились, деревья нависали над водой. Здесь я впервые поплыл по-собачьи. Ширина канала около шести-семи метров, только на противоположном берегу осознал, что умею плавать. Прислонился к камню, дожидаясь, пока пройдёт испуг и восторг. Канал теперь казался совсем нешироким.
С течением времени он мелел всё больше и больше. Уже взрослым переходил на другую сторону по камушкам, выложенным местными любителями малины. Сейчас на то место, где я впервые поплыл, никто не ходит. Тропинка меж камней давно заросла кустарником, только виднеется за ним узкая гладь воды.
В конце августа ребята уехали домой, я остался опять один. Отец взял меня на рыбалку с ночёвкой. Впервые я спал в лесной избушке. В печке, сваренной из железных листов, потрескивают дрова. На улице быстро темнеет. Тёплая осень запомнилась разноцветными листьями и вонзающимся в ноздри запахом влажного леса. Последнего комара отец прибил самодельной хлопалкой. Глаза закрываются, и тут же оказываюсь в лодке. Меня покачивает на зыбких волнах, даже слышу плеск рыбы. Открываю глаза, - по стене избушки прыгают отсветы огня из печки. Папа слушает новости по транзистору. Хорошо запомнил это место, в посёлке его любовно называли Ковжская плотинка. Сто лет назад её фотографировал Сергей Прокудин-Горский. Рыбу ловить я так и не полюбил. Каждое лето приезжали мои братья и сестра, они сильно охочи до рыбалки. На озеро с ними не ездил, наконец-то на нашей улице появились сверстники.
В июне мне исполнилось семь лет, осенью наступил второй этап жизни, - учёба в школе.