Партизанские зарисовки
Военные сборы. Кого из мужчин оставит равнодушными эти слова, разве только вообще не служивших в армии. Правда, воспоминания различаются. Одни мечтательно закатывают глаза.
- Ох, и попито-то!
Другие воспринимают сборы, как наилучший отпуск, третьи считают это время потерянным для жизни.
В середине июля 1982 года из военкомата принесли мне повестку на военные сборы. Срочную отслужил пять лет назад в Забайкалье радистом. Знакомые напевы морзянки отстучали в голове приглашение к сеансу:
- Романтика самолёт айда юлиана бежит катенька, что означает - как слышите меня?
Я уже представлял себя за телеграфным ключом, лихо отбивающим добытые сведения о противнике в Центр. Два месяца поработать радистом, - неплохая командировка. Однако, рано радовался. По завершении медкомиссии меня покрутили на кресле, врач написал на справке заключение: «Годен в ВДВ». Вскоре я вместе с полусотней партизан, так в народе звали резервистов, оказался в лесном лагере у деревеньки Подборовье Псковской области.
Капитан, высокий подтянутый мужчина лет сорока, уверенной походкой провёл нас на плац. С иронией окинул взглядом сборище мужиков в потрёпанной форме старого образца и пригрозил:
- Будем делать из вас разведчиков.
Выбить гражданскую дурь из отслуживших уже в армии мужиков очень непросто. А дури хватало. Сразу проявилась часть резервистов, приехавших водку попьянствовать, как они говорили. Предыдущий призыв отличился драками с деревенскими ребятами и ночными попойками. О самых отпетых командование информировало по месту работы о поведении, недостойном советского солдата. Это была самая страшная кара. Проштрафившихся лишали среднего заработка за весь период службы. Возраст солдат разнился от двадцати двух лет до тридцати. Треть резервистов женаты, многие имели детей, на них командир и ориентировался, как на людей ответственных. Пять-шесть раздолбаев в первые же дни получили жёсткие втыки. Присмиревшие, они даже бухали только после отбоя. Остальные три десятка будущих разведчиков припоминали армейскую дисциплину. Каждый день выделяли работников на кухню в помощь двум поварам. Они имели привилегированное положение, освобождались от занятий. Поначалу служба происходила интенсивно, мы бегали кроссы, учили теорию. Командир не давал нам роздыха, попытки сбегать в деревню за водкой жёстко пресекались. Казалось, невозможно обучить за два месяца навыкам разведчика эдакий контингент.
Неделю спустя капитан дал нам передышку, вечером уезжал в Псков, к молодой жене. Посему сон наш он не тревожил. Я оказался в группе ребят, которые просыпались рано утром. Сосновый ночной воздух насыщал городские лёгкие кислородом, молодые силы требовали потратить энергию. После разминки на спортплощадке и пробежки купались в речке, ощущение свободы подпитывало наши тренировки. Ведь никто не заставлял нас. А что может быть приятнее в армии, чем осознанный выбор. Возвращались в казарму свежими и довольными, из неё выбредали сонные партизаны. Дисциплины в отсутствие командира вообще не было. Он приезжал утром, и после завтрака мы собирались в классной комнате. Лекции порядком надоели, все хотели экстрима. Наконец дождались практических занятий.
Офицер собрал нас у лесной тропинки и мы послушали вводную о захвате языка.
- Первым делом организуем засаду, - начал капитан.
- Вы двое, - указал пальцем на бойцов, - прячьтесь справа от тропинки. Ты, - кивнул третьему, - маскируешься слева. С появлением неприятеля сухой палкой резко бьёшь по дереву. Вероятный пленный оборачивается на источник стука. Двое подбегаете сзади, заламываете руки, ты затыкаешь кляп в рот. Понятно? По местам!
Первая тройка разведчиков скрылась в лесу.
- А языком у нас будет, - вдруг на лице командира промелькнула хулиганская улыбка. - Отставить! Вот он и будет нашим пленным. - Рядовой из соседнего взвода свернул на тропку, насвистывая весёлый мотивчик. Мы оценили план и с любопытством ожидали развязки.
Наши диверсанты сработали слаженно, язык ахнуть не успел. Распознав чужого бойца, ослабили хватку. Тот отпрыгнул, как Трус от палки-змеи в комедии «Кавказская пленница». Мы покатились со смеху. Довольный командир громко крикнул:
- Языка допросить и ликвидировать!
Новый взрыв смеха заглушил нецензурные словечки очухавшегося партизана. Хороший день.
Однажды взвод построился на плацу для очередного задания. Капитан прочитал краткую лекцию о взрывчатых веществах, и мы двинулись в путь. Вскоре отряд пришёл к пересохшему ручейку, через канаву лежали три брёвнышка. За ними и справа болотина, слева на окраине поля виднелась просёлочная дорога. Мостик выглядел подозрительно свежим, судя по всему, это был местный полигон.
- Вот этот стратегический объект и будем взрывать, - серьёзно произнёс капитан.
Одного бойца направил в оцепление к просёлку. Часовой получил приказ не пускать к месту взрыва возможных грибников. Мы с интересом наблюдали за неторопливыми действиями инструктора. Он прикопал взрывчатку в землю, кругом установилась любопытная тишина. Её прервал шипящий звук, - загорелся бикфордов шнур. Само это слово ласкает слух, хотя давно уже его называют огнепроводным.
- В укрытие! - крикнул командир, и подрывники залегли за холмиком. И вдруг... За время прохождения военных сборов это - и вдруг - случалось два-три раза в неделю.
На дороге появились две женщины с корзинками, их звонкие голоса заполонили пространство. Мы заорали во всю ивановскую, да где там, - слишком увлечённо они разговаривали. До взрыва оставались секунды, у меня ёкнуло сердце, в животе защекотало. Командир ёмким матом и пинками уложил вскочивших подрывников на землю. И тут грянул взрыв...
Брёвнышки разлетелись по сторонам, полтора десятка голов вынырнули из-за пригорка. Женщины стояли как вкопанные, их испуганные лица казались нам уже забавными. Грибники наконец поняли, что живы, корзинки полетели на землю. Вскоре только пыль над дорогой да затихающие крики мирного населения напоминали о случившемся. Осколки до поля не долетели, но капитан всыпал разгильдяю по первое число. И правильно сделал. Надо отдать ему должное, командир умел разговаривать с подчинёнными, его уважали даже разгильдяи. Секрет прост: занятия проходили столь интересно, что все хотели проверить себя.
Постепенно служивые разбились на небольшие группы по интересам. На третий день я сдружился с двумя резервистами, пренебрегавшими выпивку и курение. Юра, низенького роста крепыш двадцати двух лет, всегда что-то эмоционально рассказывал. С таким легко поддерживать разговор на любые темы. Валентин, обстоятельный крестьянин из деревеньки под Гатчиной, резко отличался от товарища. На вопросы отвечал не сразу, в его слегка наклонённой голове явно происходил мыслительный процесс. После чего он выдавал уже продуманное решение. Единственный среди призыва ни разу не ходил в самоволку. В компании он чаще молчал, но тет-а-тет пространно пересказывал только что прочитанную книжку. Валентин был на голову выше Юры, особенно забавно они смотрелись вместе. Чисто Пат и Паташон. Мне комфортно с новыми друзьями. Я был средним, по эмоциям, росту да и по возрасту. И так и сяк, как в сказке Ершова. Даже в составе большой группы наша троица держалась вместе. Капитан периодически гонял нас по лесам, марш-броски занимали иногда полдня. Отряд заходил в ближайшие деревни, местные жители угощали яблоками. И правильно делали, всегда найдётся два-три пофигиста, которые залезут в огород на яблоню. Юра в каждой деревне общался с местными жителями, после очередного разговора он поделился информацией:
- Ты знаешь, что в Псковской области много деревень, связанных с именем Петра I?
- Откуда такие данные?
- Мужики в деревне рассказали.
Я уже сталкивался с подобными легендами в других местах. Чего только не выдумает народ, лишь бы поднять значимость своей деревни перед заезжими гостями. Возможно, и правда, спорить не стал. Сам я родился в Вологодской области недалече от деревни Петровское. Там установили стелу в честь посещения Петра I. На этом месте сидел царь и думу думал о судоходном пути от Санкт-Петербурга к Волге. Его внучка, Мария Феодоровна воплотила идею, прорыли канал между реками Вытегра и Ковжа. Так бы и закончился экскурс в историю, но Юра стал подробно рассказывать о деревне Мараморочка:
- Пётр I с Меншиковым ехали по дороге, - начал повествование мой этимолог.
- За ними лошадь везла цистерну из-под молока. То есть, деревянную бочку, - поправился Юра, - где перевозили раньше молоко. Но теперь в этой бочке везли спирт. По пути царь с помощником прикладывались к выпивке. Наприкладывались так, что язык у царя стал заплетаться. Пётр I и говорит Меншикову:
- Мало молочка. А получилось - маро морочка. Так и назвали потом это место Мараморочка.
- Кто тебе такую ерунду наплёл? - возмутился я.
- Почему ерунду? Император зело неравнодушен был к выпивке.
- Какой смысл возить молоко в бочке? Я ещё могу поверить, что у Меншикова язык стал заплетаться, но у царя? Пётр I пил наравне с матросами, а потом ещё и колотил их.
Вопросы сыпались один за другим, но Юра молниеносно находил ответы. Я подозревал, что он и сам уже не верит в эту байку. Валентин не вмешивался в нашу перепалку. Он еле сдерживался, чтобы не заржать в голос. Заметил мой взгляд и со смехом крикнул:
- Ничья!
Каждую субботу капитан собирал нас для инструктажа.
- Я уезжаю в Псков, вы тоже можете посетить семьи. Моё условие - попадётесь военному патрулю или милиции, я вас отмазывать не буду. Добирайтесь как хотите, хоть по лесам. Вы же разведчики, а одно из качеств разведчика - дерзость. В понедельник всем быть в строю, даже бензовозам.
Так звали солдат, привозивших с работы талоны на бензин. Спустя час в резервистском лагере оставалось от силы 3-4 человека вместе с кухонными работниками. Я голосовал на трассе в форме, солдатиков подвозили бесплатно. На руке лежал длинный плащ, ещё отец ходил в нём в сосновый лес за белыми грибами. При появлении милицейской или военной машины я накидывал плащ на плечи, скрывая хэбэшку. Удивительно, но за всё время ни одного самовольщика не задержали. Но судя по рассказам отпускников, дома они куролесили на всю катушку.
Капитан занимался с нами неформально, каждый день получали новые вводные. Самые частые -ориентирование на местности. Отряд из пяти человек должен пройти по карте к шести точкам, в каждой появление разведчиков фиксировал дежурный боец. Офицер, получивший звание по окончании института с военной кафедрой, вёл группу по компасу. Замыкающий считал расстояние, 1000 шагов равнялись 700 метрам. Я только успевал закрываться рукой от хлеставших по лицу веток, несколько раз провалился в какие-то ямы. Пятеро взрослых мужиков охвачены азартом, мы шустро продвигались к цели, будто за выполнение задания в кратчайшие сроки нас ожидало награждение орденами. Это нам почти удалось, подвёл дежурный в шестой точке. На месте его не обнаружили, капитан выслушал наш рапорт с большим сомнением. Казалось, что нас обманули, на лице Юры читалась детская обида. Валентин хмурился, старший группы безмолвно матерился. Вслух излил возмущение позже, когда мы разделись догола и неистово вытряхивали из одежды лесных блох. В этих местах их тьма-тьмущая. В какой-то момент, посмотрев друг на друга, мы расхохотались. Прохладная водичка речки Стремутки вовсе унесла быстрым течением накипевшую досаду.
В очередной день, уже под вечер, три десятка диверсантов отвезли на машине за 70 километров от части. За двое суток разведгруппы должны найти по карте «вражескую» ракету и уничтожить. Пыль ещё не осела на землю от уехавшей машины, как старшие групп скомандовали:
- Достать сухпаёк.
На расстеленную плащ-палатку каждый вывалил по две банки тушёнки и перловой каши. Два ходока, предварительно содрав наклейки с каши, направились в местный сельмаг. Распределив по группам принесённые бутылки с вином, защитники отечества озаботились ночлегом. Наш отряд приютила на сеновале крестьянская семья. Запах душистого сена напомнил детство. Я лежал, раскинув руки и переговаривался с Валентином и Юрой. Где-то стрекотали кузнечики, на улице у костра колобродили партизаны, уничтожая вино. Даже в нелёгкой работе диверсанта случаются приятные события.
Утром засобирались в путь. Сын хозяев, ещё неиспорченный мальчишка лет шестнадцати, бросил прощальную фразу:
- Думал, хоть в армии порядок...
За деревней наша группа в количестве восьми человек вышла на дорогу. Карта указывала направление и расстояние до стратегического объекта. Ракета представляла собой надутое воздухом резиновое изделие в несколько метров высотой, называемое партизанами нехорошим словом. Мы должны найти её и отметиться у часовых о выполнении задания. Ни в коем случае не делать что-нибудь ещё. Видимо, ранее самые рьяные диверсанты уже пытались уничтожить ракету в прямом смысле. Можно только представить, что они могли придумать: уронить, утащить, проколоть, поджечь, спустить воздух наполовину.
Первая же машина у трассы оказалась с нашей части. Водитель ехал без сопровождения офицера, посему спустя пару минут мы расположились в кузове. Проехали уже две деревни, июльское солнце на безоблачном небе пригрело уставших от ночных возлияний разведчиков. Вскоре их одолел сон. Юра даже в кузове не мог усидеть спокойно, всю дорогу стоял, держась за борт. Вдруг он забарабанил по кабине, машина остановилась. Проснувшиеся резервисты недовольно забурчали. Довольный Юра показывал левой рукой в сторону леса. Вдали, за кустарником посреди сосен чернела верхушка ракеты. Дежурные бойцы записали в журнал время «уничтожения» ракеты, наша группа оказалась первой. Вот что значит нестандартное решение поставленной задачи! Однако, впереди ещё целый день и ночь. Посовещавшись, решили малыми группами просачиваться к нашему лагерю. В километре от него партизаны облюбовали мелкое озёрко, здесь они частенько переводили дух от тягот военной службы. Ближе к вечеру на озере отдыхало всё наше войско, уставшее от ночной попойки, палящего июльского солнца и диверсионной работы. Денег ни у кого не было, посему разведчики высыпались, купались, загорали и травили байки. Ночью дремали у костра на плащ-палатках. Я проснулся от холода. Все спали, тишину прерывало потрескивание догоравших полешек. Вот чего не хватало мне на сборах, - так это тишины. Я размялся, прошёлся к сосновому лесу, вдыхая грудью пьянящий аромат, надо мной раскинулось звёздное небо. Нашёл Большую и Малую Медведицу, вспомнил Маяковского:
- Ведь если звёзды зажигают, - значит - это кому-нибудь нужно?
Хорошо-то как. А завтра вновь суета: построения, команды, мат, беготня по лесу. Надо бы потренироваться на телеграфном ключе, несколько дней не заходил в учебный класс. Я обнаружил его на окраине лагеря. В сбитом из досок помещении стояли четыре стола с телеграфными ключами. Судя по всему, здесь давно никто не появлялся. Но сигнал работал, только наушников не было. По вечерам я уединялся за ключом, скорость передачи мало-помалу росла. Рука-то помнит! Я подбросил дров в костёр, проснулся Юра. Эко я неосторожно. Он тут-же стал что-то рассказывать. Он говорил, говорил, я же проваливаясь в сон, подумал:
- Вот бы ещё веток можжевеловых...
Мы готовились к главному экзамену, прыжкам с парашютом. Капитан рассказывал о его устройстве и технике прыжка. На тренировках спрыгивали с двухметровой тумбочки, смешно прижимая руки к груди, будто держали в них ребёнка. На лётном поле каждую операцию по укладке парашюта инструктор заставлял повторять дважды. Два парашюта собирали с напарником три часа. Я ждал прыжковый день с опаской и нетерпением. Отказался прыгать только один из поваров.
Ранним утром нас привезли на военный аэродром, выдали парашюты. Высота стандартная для новичков - 800 метров, офицеры прыгали с 2000 метров. На поле ещё свежо, на небе ни облачка, трава покрыта утренней росой. На прошлой неделе отметили день десантника. Мимо деловито пробежали инструкторы.
Наша группа из двенадцати человек ждёт посадки в Аннушку, так называют АН-2. Ребята вяло переговариваются, настроение тревожное. Подходит бравый прапорщик, своей мощью напоминает артиста Бориса Андреева. Таким же басом обращается к нам:
- Бойцы, у вас первый прыжок?
- Да, нехотя проронили будущие десантники.
- Что же такие кислые? Я вас поддержу. Случай у нас был: с горящего самолёта прыгнул лётчик, парашют не раскрылся. Пилот приближается к земле. Навстречу снизу вверх летит другой человек.
- Друг, я попаду на аэродром? - спрашивает лётчик.
- Не знаю, я сам с порохового склада.
Прапорщик с интересом смотрит на изменившиеся лица, видимо, это его любимая шутка. Вроде взрослый дяденька, а всё хиханьки да хаханьки. Мы натужно смеёмся. Позже узнали, что такому испытанию подвергались все новички. Очередной раз убедился в мудрости русской пословицы: «Клин клином вышибают».
Прозвучала команда на посадку. С обречённостью идущего на казнь, в полном молчании, опираясь на познание объективной необходимости, направляемся к трапу.
Прапорщик в самолёте проводит инструктаж:
- Подходите к двери, я кладу руку на плечо. Команда: «Пошёл!» Прыгаете. Упираться не советую, выкину, как щенков.
Весьма доходчиво. «Мне инструктор помог - и коленом пинок», - вспоминается песня Высоцкого. Физически ощущаю этот пинок, столь убедительна угроза. Мы уселись на сиденья. В полёте угрюмо молчу, Юра крутит головой и торопливо рассказывает какую-то историю. Слышу команду: «Зацепить карабины», прапорщик внимательно отслеживает её выполнение. Нам рассказывали случай, когда один боец защёлкнул карабин не на трос, тянущийся к двери, а к неподвижной части в самолёте. Надо прыгать, а горе-десантника с места не оторвать. Становится весело, на секунду забываю о пинке.
Запикал сигнал, десантники направляются к выходу, поочерёдно исчезая в люке.
- Пятый пошёл, шестой пошёл, седьмой...
Дальше не слышу. Из страха быть выброшенным очертя голову кидаюсь в раскрывшуюся бездну.
Эмоции переполняют, - испуг, восторг, лёгкость, гордость. Забываю дёрнуть вытяжное кольцо. Страховочное устройство срабатывает через три секунды, я слышу резкий хлопок. Болтанка прекращается, меня словно подбрасывает вверх, небо над головой закрывает полотнище парашюта. Я в воздухе! Мандраж улетучивается, ещё не вполне владею собой, - зачем-то выдёргиваю кольцо. Меня окружает звенящая тишина, после шума мотора и порывов ветра она пленяет неземным спокойствием. Прислушиваюсь. Над головой ветер колышет ткань парашюта. Осматриваюсь.
Вдалеке, на идеально голубом небе, парашюты напоминают белые облачка. Слева вижу наших разведчиков, узнаю Валентина, прыгнувшего передо мной. Даже в воздухе мы вместе! Тяну правую стропу, после левую, - парашют слушается! Вот только кольцо куда-то делось. И сапоги подозрительно себя ведут, будто хотят отделиться от хозяина. Правой ногой подпихиваю вверх подошву левого сапога, аналогично повторяю операцию с правым. Весь полёт удерживаю обувь, приподняв фаланги пальцев. Опять развеселился. Смотрю вниз. В центре раскинулся аэродром, за ним виднеются крохотные сельские домики, рядом зеленеет гладь леса. Сколько раз наблюдал такую картину в иллюминатор самолёта. Но такую красивую и родную землю вижу впервые. Нашу землю, мою землю. Извечная и благословенная, она начинается в местах моего детства. Расстилается там, где живу сейчас, где бываю наездами. Продолжается там, где я никогда не был, да, скорее всего, и не буду. Жизни не хватит объездить такую огромную территорию. От Бреста до Камчатки, от Мурманска до Кушки. Территорию, где церковные службы никогда не прерываются, где живут незнакомые тебе люди, но с таким знакомым и щемящим чувством к своей необъятной Родине. Эко меня понесло, так и заплакать недолго. Да хоть и заплачу, не заметит никто.
Восторг постепенно уступает место волнению. Пора приземляться. Полусогнутые ноги вместе, лицо прикрыто локтями рук, всё, как учили. Главное - правильно встретить набегающую землю. Удар. Мягко заваливаюсь на бок, лёжа проще гасить купол. Так лежал бы и лежал. Солнечные лучи согревают обветренное лицо, небо одобрительно приглашает к новым полётам. Мы собираем парашюты, на лицах товарищей замечаю счастливо-идиотское выражение. Инструктор за кольцо не ругал. Оказывается, их время от времени собирают на поле местные бойцы. Чего только не находят: кольца, штык-ножи, зимой даже валенки. Нас прямо-таки распирает от радости. Мы десантники!
- Тащ прапорщик, а можно затяжным прыгнуть? А ночным?
И ведь прекрасно знаем, что партизанам не разрешены сложные прыжки. В тот момент мы способны на всё. Не обошлось без приключений. Один боец застрял на дереве, снимали всем взводом. По приезде в лагерь отмечаем первый в жизни прыжок на берегу речки Стремутки. Прыгнули все, посему эмоции зашкаливают.
Через две недели прыгаем второй раз, с вертолёта МИ-6. Страх охватывает при посадке. Колонной по двое заходим в чрево огромной машины через грузовой люк, как в гигантский гроб. Кажется, этому не будет конца, около сотни парашютистов идут и идут. Когда за нами закрылась дверь, по телу прокатился озноб, в животе защекотало. Взлетаем. Меня накрывает отупляющее спокойствие. Как будет, так и будет. Зато сам прыжок на удивление получается отменно, видимо, отбоялся заранее. Звучит команда: «Пошёл», отталкиваюсь ногами от порога вертолёта. В отличие от прошлого раза не забываю вести отсчёт, - 501, 502, 503... Дёргаю за кольцо, тут же прячу за пазуху. Знакомый хлопок, и снова меня охватывает ликование. Подо мной белеют несколько десятков куполов, вдали они сгруппировались в маленькие точки. Кажется, что время замедлилось. Кручу головой во все стороны, пытаясь всё разглядеть. Странно, но эмоции почти не запомнились. Ощущаю себя уже матёрым десантником. Всë ж таки два прыжка, - это не фунт изюму. Конечно, понимаю явную натяжку сей формулировки, но мысли эти гоню подальше, не желая слезать с приятной волны довольства собой.
Закончился август, до конца сборов осталось десять дней. В первых числах сентября нас перевели в воинскую часть №64044 города Пскова. Теперь мы жили в палатках, командиром назначили старшего лейтенанта Чмырëва. Он вполне оправдывал свою фамилию. Даже внешний вид его не сулил ничего хорошего: невысокий, подтянутый, с суровым выражением лица, в палатке старлей появлялся всегда неожиданно. Посыпались замечания, некоторые раздолбаи уже получили командировку на губу. Один неудачно перелез через забор, другого заметили пьяным, третий не явился на утреннюю поверку. Правда, гауптвахты не боялись, партизан туда не отправляли, но в блокнотике старшего лейтенанта добавлялись фамилии подопечных и количество суток губы. К такой жизни под прицелом добавилось вынужденное безделье. Командование не чаяло дождаться того дня, когда избавится от навязанных постояльцев. В субботу резервисты разъехались по домам. В палатках осталось несколько человек, самые отпетые и самые дисциплинированные. Среди последних оказался я с Валентином, мне всё больше он нравился крестьянской рассудительностью. В понедельник товарищ Чмырёв объявил самовольщикам по трое суток гауптвахты. Заканчивался пятидесятый день военных сборов, терпеть друг друга нам осталось пять суток. Самоволка по Пскову стала единственным нашим развлечением.
Я любил гулять по городу, заходил в Псковский Кремль, Троицкий собор. Непременно останавливался на середине Ольгинского моста через реку Великую, тогда он назывался Мост Советской Армии. Я смотрел вниз на чёрную воду с восьмиметровой высоты до того момента, когда захочется прыгнуть. Резко отходил, ведь десантнику кроме дерзости нужно уметь не давать волю эмоциям. Так нас капитан учил.
Последним нарушителем воинской дисциплины оказался я. Юра с тремя ребятами отправились по ночному Пскову на поиски приключений, я вернулся в расположение части. С двумя бутылками пива скрытно преодолел забор. Но, видно, от судьбы не уйдёшь. Я заметил Зил-157, в кунге машины размещалась приёмопередающая радиостанция Р-157. На такой служил пять лет назад в Забайкалье. Я постучал в дверь.
Дежурный радист обрадовался гостю, мы рассказали друг другу о нелёгкой службе разведчика. Подошло время сеанса. Саша, так звали радиста, уступил место за ключом. Пока он угощался пивом, я вошёл в связь с корреспондентом, телеграмма состояла из пятидесяти групп цифрового текста. Не зря я тренировался в учебном классе, корреспондент принял донесение без запроса о повторении. Мы обменялись неуставными фразами радиожаргона, я добавил - ДМБ-77. Закончив сеанс, обернулся к Саше, и...
В проёме открытой двери на фоне светящих фонарей в ночи маячила фигура дежурного по части. Офицерская форма, особенно красная повязка на руке, явились вопиющим диссонансом нашей спонтанной вечеринке. Я замер, не в силах пошевелиться, Саша, глотнув пива, так и остался сидеть с бутылкой в руке. Что было дальше, не хочется вспоминать.
Утром старший лейтенант Чмырёв объявил мне трое суток гауптвахты, даже его ковбойские усы показывали разочарование. Мне тоже было неудобно. Сашу сняли с дежурства. В гарнизонной столовой увидел, как он уносит посуду на кухню. Извинился, на что тот ожидаемо усмехнулся:
- Да ладно, сам виноват. Зато пива попили.
Ранним утром наш командир собрал подчинённых в гарнизонном помещении.
- За нарушения воинской дисциплины задерживаю всех на сутки, - чëтко и с паузами произнëс Чмырëв.
Возмущённый гул быстро стих, мы понимали справедливость наказания. Чего уж там.
- А как же Коньшин Валентин? Разве у него есть нарушения? - не выдержал я.
Чмырёв заглянул в блокнотик. Качнул головой.
- Коньшин может собирать вещи, остальным разойтись.
Определëнно, старлей нравился мне больше и больше. С таким не страшно и в разведку. Да и ему пригодился опыт командования своевольными резервистами.
С появлением интернета поинтересовался судьбой сослуживцев. Полковник Чмырёв воевал в Афгане, четыре года командовал 5-ой отдельной бригадой специального назначения в Белоруссии. Одно время я переписывался с его женой Людмилой на сайте «Одноклассники». Передал ему привет.
Воспитательные меры, принятые старлеем, командование части не одобрило. Через три часа в полном составе партизан отправили домой. От греха подальше. Поезд на Ленинграда мы взяли штурмом. Проводницы сначала пытались как-то обуздать натиск трёх десятков безбилетников, но безрезультатно. Поезд шёл мимо Гатчины без остановки. Мы решили выпрыгивать на ходу, десантникам не пристало ездить туда-сюда. Шесть человек рассредоточились в тамбурах, проводницы благоразумно отсиделись в отдельных купе. Повезло, на перроне не было людей. Сначала на него летел мешок, следом хозяин. Коснувшись ногами платформы, я завалился набок. Как учили. За время десантирования никто не пострадал.
Вот уже сорок лет не прыгаю с парашютом, но полюбил окунаться в святые источники. Испытываю похожий трепет души и тела, когда подбегаю к купели. На мгновение останавливаюсь, чтобы перекреститься, и с замиранием сердца шлёпаю на первую ступеньку. Вода обжигает. Сигаю вниз, успев поймать момент облегчения от совершённого прыжка. Меня переполняет страх, восторг и желание скорее выскочить наверх. Заставляю себя окунуться три раза. Ведь от человека получится толк, когда он научится заставлять себя. Этому нас тоже капитан учил, жаль так и не запомнил его имя и фамилию. Каждый раз, окунаясь в святой источник, я как бы окунаюсь в молодость, в те далёкие беззаботные времена, когда простительно куролесить, когда вся жизнь впереди и недосуг задумываться о серьёзных вещах, - в те спокойные времена, когда всё кажется ясным и понятным, и собственное мнение ещё непоколебимо. Ледяная вода пронизывает всё тело огненными точками, заползая аж до самого нутра. Выхожу из купели другой, освежённый и чуть гордый собой, чего уж там. Накрывает состояние умиротворения и тихой радости, состояние, когда желание покуролесить остаётся в прошлом, а в сердце поселяется это слово в исходном значении: «Кирие элейсон». Опять вспоминаются марш-броски по псковским лесам, свист ветра за бортом самолёта, раскрытый белоснежный купол, капитан с Чмырёвым, партизанская романтика. Невзирая на возраст, память сохраняет позитивные эмоции. И это хорошо.