Отец
Автобус остановился. Я кивнул водителю, дверь за мной закрылась. Икарус уплыл в сентябрьский туман, я пересёк наискось шоссе к лесной дороге. Жёлтые осенние листья усыпали землю. Они шуршат под ногами. Вдоль дороги заросли кустарника, за ним шумит лес. Душистый запах соснового бора вызывает в памяти образы детства. Люблю эту дорогу, она обещает встречи с родными. Из леса вышел дедок, на вид лет восьмидесяти, с полной корзиной белых грибов. Небритое лицо под выцветшей панамой знакомо, наш, поселковый. Здороваемся.
- С рейсового?
- Ага, - отвечаю, пытаясь вспомнить имя деда.
- В отпуск? - он тоже признал земляка.
- Нет, денька на три, давно к двоюродным братьям не заезжал.
Дед смотрит внимательнее.
- А вы, случАем, не дяди Саши Смирнова сын?
Киваю с улыбкой. От знакомой фразы защемило сердце. Часто её слышал от старших односельчан, когда приезжал домой в отпуск. Разговор длился недолго, на развилке мы расстались. Я остался наедине с воспоминаниями.
Мне около четырёх лет, сижу посреди комнаты на подаренной лошадке с колёсиками. Тишину прервал негромкий разговор на улице, стук сапог на крыльце. Дверь открылась, и в глубине коридора, подсвеченная уличным светом, возникла фигура папы. Он привёз с рыбалки кусок помятого чёрного хлеба, облепленного мхом и листьями. Рассказал, что гостинец передал заюшко со словами:
- Натко, возьми для Серёженьки.
Я доверчиво беру хлебушек в левую руку. Налипшие листья и мох придают ему волшебный вид. Хожу по комнате и пальчиками правой руки отодвигаю мох и жёлтые листики в сторону, чтобы отщипнуть мягкий кусочек. Я не удивляюсь, что заюшко не побоялся папу. Среднего роста, сухощавый, папа напоминает доброго деда-лесовичка из сказки. Только что без бороды. Широченные усы приподнимаются при улыбке. В глазах светится весёлый огонёк. Разве такого можно бояться? Стряхиваю остатки листьев на кучку дров, сложенных у лежанки. Доедаю остатки вкуснятины. Мама собирает ужин, за столом сидит папа. Он пахнет рыбой, рыжиками, лесом, и ещё дымом. Этот дым вкуснее, чем из нашей печки. Родители о чём-то разговаривают, кошка нервно бегает из кухни в комнату и обратно. Вечереет. Мама задёрнула белые занавески, свет лампочки усиливает событие. Меня обволакивает тихое счастье.
Отец мой, Александр Васильевич Смирнов, родился в 1896 году на Воздвиженье. Детство прошло в деревне Верегонец, в шести километрах от Белозерска. Единственный мальчик среди пяти сестер. Воевал в первую мировую, наградили медалью. Никогда не упоминал ни о революции, ни о гражданской войне. Упорное нежелание вспоминать тяжёлые времена я встречал и позже у маминого брата, Василия Ивановича.
Уже с семьёй отец поселился в селе Александровское Вологодской области. Когда началась война, получил бронь. Работал электриком, в обязанности входили проверка и ремонт линий электропередач от Анненского Моста до Вытегры. В середине июня эти места привлекли внимание финских разведчиков. Они собирали сведения о дорогах и Мариинском канале, совершали диверсии. В октябре сорок первого финско-фашистские войска остановили у села Ошта, что в пятидесяти километрах от наших мест.
У отца четверо детей от первого брака. Старшему Юре в 1941 году исполнилось 13 лет, младший родился осенью. Сестра Нина рассказывала, что в мае 1945 года Вовка, трёхлетний брат, в рубашонке и без штанов прыгал на кровати и приговаривал:
- Господи-прегосподи! Сделай так, чтобы завтра война кончилась.
Утром по радио Левитан объявил о Победе.
- Не забуду, как кричали в этот день женщины, не дождавшиеся родных с фронта, - продолжала Нина.
Ей самой исполнилось тогда семь лет.
В 1951 году построили новый посёлок Павшозеро. Для первых жителей привезли и собрали финские домики. Туда и переехал отец с семьёй. Жители посёлка работали в леспромхозе, лес отправляли на баржах по Волго-Балтийскому водному пути. На противоположной стороне канала расположилось село Петровское. Император Пётр Первый задумал создать судоходный путь от Санкт-Петербурга к Волге. Мария Фёдоровна, жена его внука, через 100 лет воплотила идею; прорыли канал, соединяющий реки Вытегра и Ковжа. На горке, где царь помышлял о судоходстве, поставили стелу. На одной грани выбита надпись: - "Петрову мысль Мария свершила", на другой: - "В ознаменование любви к отечеству канал сей наименован Мариинским". 28 деревянных шлюзов, два десятка плотин, подъёмные мосты, - этот уникальный комплекс получил в Париже всемирную премию. Шлюзы и плотины носили имена русских святых. Вдоль Мариинской водной системы проезжал Сергей Прокудин-Горский, от него осталось полторы сотни цветных фотографий.
За два века обелиск не изменился. Даже в позорные девяностые годы устоял, хотя какой-то варвар пытался выломать одну грань. Местные жители проходят к автобусной остановке мимо памятника.
После смерти жены, Анны Назаровны, отец познакомился с моей мамой, ей исполнилось 42 года. Муж погиб на фронте, две девочки умерли в годы войны. Мама, Анна Ивановна, приехала из Каргополя в Павшозеро, где и вышла замуж. Так появился я. Жили мы втроём, братья и сестра с семьями приезжали в отпуск.
Шёл мне шестой год, когда отец взял на рыбалку с ночёвкой. Впервые я спал в лесной избушке. В печке, сваренной из железных листов, потрескивают дрова. На улице быстро темнеет. Тёплая осень запомнилась разноцветными листьями и вонзающимся в ноздри запахом влажного леса. Последнего комара отец прибил самодельной хлопалкой. Глаза закрываются, и тут же оказываюсь в лодке. Меня покачивает на зыбких волнах, я даже слышу плеск рыбы. Открываю глаза, - по стене избушки прыгают отсветы огня из печки. Папа слушает новости по транзистору. Вдруг что-то незнакомое и тревожное промелькнуло в его глазах. Вскоре сон меня сморил, утром забыл о вчерашнем смятении. Позднее узнал о Карибском кризисе, о напряжённых событиях в мире и вспомнил о первой ночёвке. Что тогда чувствовал отец, переживший три революции и пять войн, представить страшно. Второй и последний раз видел его таким потерянным, когда сообщили о гибели сына Валентина в аварии. Мама собирала вещи, папа ходил из угла в угол. Я с испугом посматривал на его посеревшее лицо. Из памяти надолго изгладилось такое нехарактерное состояние папы. Эти два случая вспомнились мне уже после службы в армии. В детском возрасте удивлялся, почему некоторые люди такие смурные.
Весёлый, аки монах, - таким привыкли видеть отца односельчане. Они первые улыбались при встрече.
Поселковый народ любил перемолвиться словечком:
- Александр Василич! В клуб идёшь сегодня?
- А что за кино привезли?
- По рассказу Чехова "Анна на шее".
- У меня у самого вторая Анна на шее.
Отец сыпал прибаутками, смысл коих я не понимал:
- Вот, дали ему год, отсидел два, выпустили досрочно.
- Прямо восемь, а кругом шесть.
Повезло сидельцу или нет? Ясно, что не о расстоянии речь идёт. А о чём?
А поди знай, как у нас говаривали.
Отец рассказывал байки с серьёзным лицом. Слушатели часто недоумевали:
- Дядь Саш, никогда не поймёшь, шутишь ты или всерьёз.
- Это ещё что, - продолжал отец. - Вот у нас на Ковжском озере один мужичок на полпуда ерша поймал.
Чем приводил в ступор даже взрослых, в основном, городских. Стандартность мышления, свойственная большинству людей, не позволяла догадаться, что речь идёт о мужичке, а не о ерше.
Отец не любил спорить. От шибко упёртого собеседника отделывался шуткой:
- Кому нравится поп, кому попадья, а кому попова дочка.
Пьяным отца не видел, хотя и трезвенником не был. Соседка окликала возвращавшегося рыбака:
- Александр Василич! Заходи чай пить.
- Ой, любушка, чай без вина пей без меня.
Всех женщин, даже незнакомых, называл любушками. В Вытегре работал тогда хирург Волков, его уважали во всём районе. Отец с удовольствием рассказывал о беседе с врачом:
- Сердце не болит?
- А я и не знаю, с какой стороны у меня сердце.
- Как так?
- А никогда не болит.
- Вам нельзя пить красные вина, самогонку, пиво, - советовал врач.
- А Подмосковные вечера? - Имелась в виду сорокоградусная водка.
- Это можно.
- А после баенки с чайком?
- Очень хорошо.
Дома отец пил водку только с чаем, иногда добавлял дольку лимона.
В город ходил свой автобус. Так называли потому, что лесопункт выделял бесплатный автобус для жителей посёлка. Отец приезжал домой слегка навеселе, мама выказывала недовольство. Отец добродушно отшучивался:
- Всякая скотина знает свой двор, а я же человек.
Каждый раз мне внушал:
- Знай, как пить, с кем пить и сколько пить.
- Ещё и ребёнка учишь, - встревала мама.
Отец не лез за словом в карман:
- У нас в деревне был телёнок. Пока пил, жил. Пить не стал и околел.
Мама с улыбкой махала рукой:
- Тебя не переговоришь.
Односельчане часто приглашали его на семейные торжества. Знали, что с дядей Сашей будет весело. Он с удовольствием играл на балалайке и пел частушки. Не помню ни одной матерной, хотя и невинными их не назовёшь.
Ой, милашка, скинь рубашку,
На нагую погляжу.
Ничего не буду делать,
Только рядом посижу.
Отец любил слушать радиопостановки. Впервые с русской классикой я ознакомился по нашему приёмнику Рекорд. Мне нравилась картинка на шкале настройки. Вдоль реки по обеим сторонам высятся деревья, над водной гладью летит птица, вдалеке белеют горы. Неподвижная картинка вкупе с голосами актёров будила воображение.
- Отны-ыне я ве-ечный стра-анник.
- В таком случае приятных вам странствий.
На этом месте отец усмехнулся. Я наблюдал за его реакцией, так легче понять смысл диалогов.
Отец в зимние вечера любил отдыхать на выкрашенной в синий цвет лежанке. Тёплые кирпичи грели спину, он вскоре засыпал. В доме разносился храп, мама кричала из кухни:
- Иди поспи на кровать-то. Отец спросонья бормотал:
- Я не сплю, я не сплю. Мама не понимала прелести отдыха на жёстких кирпичах. Я с удовольствием читал книжку на лежанке. Кошка Манька лихо запрыгивала на печку, степенно устраивалась на свободном месте. Вскоре комнату заполняло довольное мурчание в унисон храпу.
Поселковые мужики приносили чинить рыболовные снасти. В сельмаге они не продавались, посему отец вязал и новые сети. Работал днём на кухне в очках. Садился на табурет у окна, на нём развешены сети. Нитки для них отцу привозили сыновья из Ленинграда. За работой пел русские народные песни, я подпевал про себя. Судьба бродяги, месть коварному изменщику, убийство соперника, благородство и предательство, - на этих песнях я вырос.
Тут рассерженный князь
Саблю выхватил вдруг...
Голова старика
Покатилась на луг.
Придя из школы, быстро делал уроки, на столе ждала очередная книга. Многие песни знал наизусть. Но когда из кухни доносилась любимая, останавливал чтение.
- Трансвааль, Трансвааль, страна моя,
Ты вся горишь в огне...
Отец любил эту песню, ему исполнилось пять лет, когда закончилась англо-бурская война. В начале ХХ века песню пела вся Россия.
Сынов ведь десять у меня,
Троих уж нет в живых.
И за свободу борются
Шесть юных остальных.
А младший сын, 13 лет,
Просился на войну.
Но я ответил: «Нет, нет, нет!», -
Малютку не возьму.
Песня завораживала, я представлял себя этим малюткой. Досада брала, что родился в столь негероическое время.
За кривду Бог накажет нас,
За правду наградит.
Не сразу возвращался к чтению; думы о далёкой африканской стране и мужестве буров овладевали сознанием. Невзлюбил я англичан.
Жители посёлка ездили в Ленинград к родственникам. Рейсовый автобус тащился до Питера 11 часов. Раз в день летал самолёт ЯК-40. Довольный обладатель билета на работе хвастался:
- Завтра в Питер лечу.
- Что, за калбасой? - подкалывали мужики.
В посёлке почти все держали скотину, но съездить в Ленинград и не привезти колбасы? Вологодский говор характерен оканием, посему намеренное "калбаса" выглядело насмешкой.
В клубе гости из Москвы подшутили над отцом:
- Вологодские робята зободали комора. - Тут же получили ответку:
- Жила в Маскве, пашла па даске, упала в грезь.
К досмотру в аэропорту относились формально. Пересчитают по головам пассажиров, и приглашают на посадку. Отец вёз гостинцы в любимом рюкзаке: сущик, ягоды, солёные и сухие грибы.
- Дед, что в мешке? - спрашивала сотрудница аэропорта.
- Пулемёт, - невозмутимо отвечал отец, чем приводил окружающих в весёлое настроение.
За грибами мы ходили в сосновый бор, городские сюда не приезжали в отсутствие асфальтовой дороги. Мой двоюродный брат собирал белые грибы на мотоцикле. Правда, собирала жена Берта, а Петро трудился водителем. Он подъезжал по зову жены, она вываливала боровики в коляску. Ехали дальше. Спустя час Берта чистила грибы на крылечке.
На Воздвиженье спозаранку мы собрались в лес. Я перешёл в восьмой класс, отцу исполнилось 75 лет. В сосновом бору я нашёл 25 рублей. Фиолетовая сухая бумажка лежала на мхе, с него ещё не сошла роса. Без удивления протянул отцу деньги:
- Папа, это тебе на день рождения.
Только потом задумался: откуда рано утром сухая четвертная? Именинник откликнулся любимой фразой:
- Вот говорят нет Бога. Есть Бог.
Павшозёра рыбачат на здешних озёрах. Самое крупное, Ковжское, по форме напоминает человека. Он в панике удирает, голова повернута назад. На носу устроился глухарь, вот-вот клюнет в темечко извечного врага-охотника. Лапы птички образуют километровую протоку, она перетекает в Кужозеро. Местные рыбаки называют его Мосинским, по фамилии некогда жившего на берегу озера бобыля Мосина. Безымянная речушка никого не интересовала. Я нарёк её Московской.
Каждое утро из посёлка уходил тепловоз с рабочими на лесозаготовки в район Мосинского озера. Вместе с ними в вагонах ездили местные грибники и рыбаки. Особенную прелесть доставляла поездка на мотовозе. Рабочая площадка его оборудована под перевозку людей.
Мы с отцом предпочитаем ездить на открытом воздухе. Проплывающие мимо деревья, бодрящий ветерок в лицо, разговоры мужиков под перестук колёс, вводят меня в состояние тихого восторга. Спустя час мы идём пешком по заброшенной узкоколейке до озера. Расшатанные шпалы на разном друг от друга расстоянии заставляют смотреть в оба. Я успеваю за отцом. Ничего удивительного, если не вспоминать, что ему далеко за семьдесят.
Отец не хвастался уловом, что меня удивляло. Рыбаки с гордостью показывали с чёрно-бурыми полосками судаков, золотистых лещей, представительных в своём количестве окушков. При неудачной рыбалке мужики пробирались к дому окольными путями. Из раздутого кошеля выглядывала голова рыбины. Нутро кошеля заполнено разной всячиной: одеждой, грибами, мхом. Рыбаки сами рассказывали. Про других. Самым успешным добытчиком считался Андрюха-Гитлер, он всегда возвращался с богатым уловом. Это прозвище получил, когда выпивал в компании и неточно выразился:
- Я Берлин защищал!
- Ты, что, сука, за немцев воевал? - расхохотались приятели.
Правда, он обижался, но если прицепилось прозвище, то навсегда.
В июле 1973 года в отпуск приехали братья и сестра с семьями. Вместе с детьми набралось десять человек. По традиции перед рыбалкой фотографируемся на крылечке. Там нет свободного места. Брат Володя в кепочке с пластмассовым козырьком показывает пустой ещё кошель. Рядом устроился я с довольным лицом, теперь и у меня новенькая кепка с надписью "Ленинград". На мои плечи опирается сестра Нина в мужской рубашке и модняцкой куртке. На верхних ступеньках позируют остальные рыбаки. Все смеются. С Володей приехала жена Ира, ленинградка. Она только что спросила:
- А воду вы почему не взяли?
- Зачем? - спросил кто-то.
- А пить что будете?
Рядом со мной, на краю ступеньки примостился отец. Он выглядит усталым. В мае его укусил клещ, появилась одышка и хриплый кашель. Единственная фотография, где он не улыбается. К собачьей будке прислонены удочки для зятя Юры. Для баловства, как говорил отец. Признавал он только сети, их у нас 10 штук. Ещё 13 сетей и алюминиевую плоскодонку одолжил папин друг из приозёрной деревни.
Через два часа мы с переполненными рюкзаками подходим к озеру. Вёслами гребём поочерёдно, чтобы на городских задницах не образовалась короста. На двух лодках пересекли Мосинское озеро. От речки Московской вдоль берега плывём ещё три километра до Григорьева мыса. Мыс головой собаки врезается в озеро на 400 метров, подчёркивает шею паникёра охотника с глухарём. Рядышком когда-то стояла деревенька Григорьевка с часовней Николы Угодника. Плещется рыбёшка в камышах, истошно кричат чайки, свежий запах озера возбуждает всю компанию. С носа лодки наблюдаю лица родных. Их переполняет нетерпение. Отец смотрит на всех, как на расшалившуюся детвору. Две недели отдыха в увлекательной работе промелькнули незаметно. Я работал курьером. Раз в три дня доставлял на Григорьев мыс продукты и всё необходимое. Домой отвозил сущик, вяленую, копчёную рыбу, свежую маме на ушицу. Дома читал "Тихий Дон", на озере в палатке "Вечный зов" Иванова. Погружение в мир книжных героев доставляло больше радости, чем ловля рыбы. Отец изредка выезжал ставить сети. Чаще латал их на берегу, его неизменная весёлость куда-то пропала.
Долго ещё, вспоминая отпуск, братья и сестра закатывали глаза в блаженном восхищении. К нему примешивалось щемящее чувство: - это была последняя рыбалка. В январе отец попал в районную больницу, врачи признали астму. Я заканчивал десятый класс в соседнем посёлке. В субботу днём за учениками отправляли автобус, полтора дня я жил дома. Мама готовила рыбный пирог, любимое кушанье отца. В воскресенье утром на рейсовом автобусе я отвозил пирог в больницу. Отец выглядел бодрым, или мне хотелось это видеть. В палате глаза мужиков искрились весельем, обычное состояние окружавших отца людей. Через двадцать минут я спешил обратно на автобус, следующий только вечером.
В третью субботу к нам пришли Берта и Лида, племянница мамы. Она, помолчав, тихо выговорила:
- Крёсна, надо, наверное, подать телеграммы.
Я ушёл к себе в комнату. В голове крутилась одна фраза: "Эти двадцать минут, эти двадцать минут..." Хоронили отца на четвёртый день. Племянники мамы несли гроб по главной улице мимо школы. Учителя останавливали урок, девочки подходили к окнам, мальчишки выбегали на улицу. С высоты сугроба они смотрели на лицо дяди Саши. У деревенских жителей открытость смерти не вызывает ужаса. ПОжил человек. Погоревали, и будет. Похороны помню смутно, память словно выбросила детали тягостной церемонии.
Володя и зять Юра следующим летом съездили на Ковжское озеро. Вернулись тем же вечером, притихшие. Волны перевернули лодку на середине озера. Крики незадачливых отпускников услышали с берега рыбаки. Озеро помянуло отца, забрав в свои недра сети и мотор.
От мыслей отвлёк собачий лай, вдалеке показались крыши домов. Я прошёл три километра с папой, ведь связь с родными не прекращается. Общаемся с ними по-иному: во снах, в молитве или в воспоминаниях. Мне грустно, на душе тепло. Ушедшие близкие делают нас лучше. У Бога мёртвых нет. У Него все живые.