ПИСЬМО ПЯТОЕ. К РАЗНЫМ БЕРЕГАМ
Согласно Борхесу, жизнь каждого человека похожа на сад расходящихся тропок, когда на любом, даже самом микроскопическом перепутье своей судьбы он вынужден делать выбор направления, в котором пойдёт. И никому (самому человеку - в первую очередь) не известно, насколько правильным был этот выбор и куда он заведёт в итоге. Лишь потом, спустя кучу времени и уже будучи старым пердуном, индивидуум может запоздало спохватиться и подумать: «Эх, если бы я мог заново переиграть какие-то моменты своего прошлого, тогда ого-го как круто повернулась бы моя планида…» А вот хуй! Каждому остаётся лишь надеяться и веровать в то, что существуют мириады параллельных миров, в которых его жизненный путь сложился намного удачней, а где-то, возможно, - даже идеально.
ОТКРОВЕНИЯ ПЯТИЖЁНЦА
Когда у меня интересуются, сколько раз я был женат, а я отвечаю, что пять, граждане, не избалованные разнообразием блюд в своей семейной жизни, делают брови домиком и говорят тривиальное «О!». Однако стоит разъяснить им, что я понимаю под этим сакральным числом, как нездоровый интерес к моей персоне отчего-то быстро улетучивается.
Бабы - те очень неровно дышат по отношению к законному браку. Предложение, сделанное коленопреклонённым самцом, марш Мендельсона в загсе, белое платье и фата (даже если новобрачную сопровождает целый выводок детишек от предыдущих браков), а также букет невесты - это полный набор придуманных человеками условностей, от которых, тем не менее, у любой девки сносит крышу в произвольном направлении. Синяк, отштампованный загсовой тёткой в паспорте, означает для женщины свидетельство о праве собственности, которое, как она надеется, привязывает к ней её мужчину хлеще, чем купчая - крепостного мужика.
Понимание обычно приходит много позже. Насчёт того, что свидетельство о браке - не более чем одна из многих глупых бумажек, нафантазированных цивилизацией. Насчёт того, что от дверей загса никого не забирают прямиком в рай архангелы, а всего лишь начинается новый этап жизни, не всегда пряничной и исполненной перманентных праздников. Насчёт того, что мужа, когда он по-настоящему хочет уйти из семьи, не смогут удержать ни угрозы самоубийством, ни общие короеды, ни даже хата, купленная в ипотеку.
Я, дважды за жизнь сходив с бабами в загс, уяснил для себя, что официальный брак - не более чем ловушка, созданная государством для своих подданных. Даже обычно выдвигаемые сторонниками брака в качестве аргумента дети и нажитое имущество не имеют никакого значения при нашем законодательстве: короеду в свидетельстве о рождении можно написать любую хуйню, а раздача барахлишка усопшего легко регулируется своевременно написанным завещанием. Поэтому, если раньше в брачный капкан загоняли суровой плёткой в виде налога на бездетность (метко названный в народе налогом на яйца), то сейчас заманивают коврижкой, именуемой «материнский капитал». Фактически же всё, что требуется от регистрации брака государственной машине, - это посчитать своих хомячков, живущих парами, и связать их круговой порукой, ибо человек семейный обременён множеством обязанностей, так что не кинется бузить на площадях, ниспровергать власть и делать прочие неприятные для неё вещи.
Лично я под браком понимаю достаточно длительный период жизни, который проживаю по любви с одной-единственной женщиной. Естественно, что в этот период мы с ней не только ебёмся, но ещё и трогательно заботимся друг о друге, ведём общее хозяйство и строим совместные планы на будущее. Под мою трактовку брака равным образом попадают как традиционная регистрация жизни в паре, так и то, что у мусоров именуется казённым словом «сожительство», а у малограмотных обывателей - гражданским браком. Поэтому, по моим подсчётам, за жизнь я был женат пять раз. Вот только два последних брака официально я не фиксировал, чтобы не оставить государству шансов поймать меня, «яко посреде хожду сетей многих».
Всё остальное - спонтанная разовая ебля, непродолжительные интрижки или почки любовных отношений, по тем или иным причинам так и не распустившиеся в полноценные цветущие ветви.
Последнее - это о тебе.
ДВУХФИГУРНЫЙ ЭНДШПИЛЬ
Спустя два десятилетия после нашего расставания в одном из своих писем ты спросила: «Никак не могу вспомнить, что я такое сказала или не сказала, сделала или, наоборот, не сделала, что расстроило тебя в наш предпоследний день?». Ровным счётом - ничего. Наш разрыв был просчитан мной, как шахматная партия, и это было одним из многочисленных случаев в моей жизни, когда я осознанно расставался с женщиной, которую любил.
Время нашего пребывания в Москве завершалось. В начале ноября слушатели курсов должны были разъезжаться по своим городам и весям огромной империи, которая развалится всего через два года. И мне надо было всерьёз делать для себя выбор: остаюсь с тобой или иду дальше своим путём в одиночку. Всю последнюю неделю я бродил по столице и бессчётное количество раз анализировал ситуацию.
Мне было некуда звать тебя: в областном центре я прожил к тому времени всего год, обитал на съёмной квартире у вонючих стариков, а на студии телевидения только-только успел закрепиться по-настоящему. Срывать тебя с ребёнком из родного города, где ты прожила всю жизнь, в Сибирь, в неизвестность, в неуют - было бы слишком жестоко, тем более, что чуйка сигнализировала мне: страну нашу ожидают очень непростые времена. А в очередной раз менять место проживания самому и переезжать на Урал, снова стремиться зацепиться - но уже там, в совершенно чужой для меня среде, оставляя далеко позади своих родных и шестилетнего сына, в воспитании которого я наивно надеялся участвовать, - не хотелось мне. Было, от чего сломать башку.
Но самым главным аргументом против возможности нашего союза был твой сын Женька. Предыдущие отношения чётко научили меня тому, что в паре «мать и ребёнок» всякий посторонний мужчина будет третьим лишним всегда. Как ни старался я стать незаменимым для своей прошлой женщины (второй из моих жён - к слову сказать), как ни клялась она в любви ко мне, но всякий раз - стоило возникнуть между нами её маленькой дочке Насте - и материнское внимание сразу же переключалось на родную кровиночку, а я ощущал себя выброшенным на обочину чужой семьи, что в конце концов и подкосило нашу совместную жизнь, не успевшую даже толком начаться. Это сейчас девочка Настя выросла во вполне себе ебабельную бабёнку средних лет, а тогда она была маленькой вредной пиздюшкой, немало помотавшей нервы мне.
И вот сейчас мне предлагалось заново пройти тот же самый квест в виде семьи с уже готовым ребёнком. А самая изощрённая гадость судьбы заключалась в том, что наших сыновей звали одинаково, и были они практически ровесниками. Это не помещалось у меня в голове: как это я смогу заместить в своём сердце лично сделанного мной пацана на чужой симулякр, который - если даже я выращу его - никогда не станет моим настоящим сыном? Да и станет ли кем-то вообще: если зачастую даже родные дети забивают хуй на собственных родителей, то сложно было бы ждать какой-то благодарности от отпрыска чужого мужика.
В итоге рассудив, что дважды на грабли способны наступать только дебилы, я решился порвать с тобой. Мне надо было улетать домой, а ты ещё на несколько дней должна была остаться в Москве, чтобы утрясти какие-то свои дела. Наша с пацанами жилая секция моментально опустела, и на последнюю ночь, остающуюся нам с тобой, я переселился к тебе в комнату.
Когда-то давно я прочёл повесть Людмилы Петрушевской «Свой круг», крепко запавшую мне в память своим сюжетом. Героиня, знающая о своей смертельной и неизлечимой болезни, одна воспитывает сына, недалёкого парнишку, ссущегося в постель. Отцу, у которого другая семья, нет нужды до мальчишки, так что после смерти матери пацанчик ожидаемо тронет в жизнь через тернии интернатов. Понимая это, героиня собирает у себя в гостях весь разношёрстный круг своих заклятых друзей, в том числе бывшего мужа и его новую бабу, а потом устраивает беспричинный скандал и при всех смертным боем мудохает в кровь своего сына. Всеобщее возмущение, натюрлих, а отец прилюдно орёт, что забирает сына у матери-ехидны. И героиня отныне спокойна: она знает, что - когда умрёт вскоре - о её ребёнке позаботятся.
Нечто похожее для нашего прощания задумал провернуть и я, без мордобоя, правда. В тот вечер я был мрачен, груб с тобой, в довершение ко всему ни с того, ни с сего сорвался, наорал на тебя, а потом театрально надулся, так что в одну постель мы легли вместе, но спинами друг к другу. Мне необходимо было, чтобы ты напоследок запомнила меня злобным неадекватом, о разрыве с которым и грустить не стоит. Ты будешь ещё несколько недель сердиться на меня, а потом, когда это пройдёт, уже слишком поздно станет исправлять что-то: мы будем слишком далеко друг от друга, и рано или поздно рана в том месте, где был я, зарубцуется.
Наутро я собрал вещи и молча тронул на выход. Ты поехала было со мной, чтобы проводить меня до последней станции метро - «Юго-Западной», откуда шёл рейсовый автобус до аэропорта «Внуково». Мы стояли на движущемся вниз эскалаторе «Рижской», который ещё помнил наши поцелуи на виду у москвичей, и ты глазами, полными слёз, вглядывалась в моё лицо, не понимая, что же произошло. Внизу, на платформе, когда подкатил очередной метропоезд, я резко вырвал свою руку из твоей, сказал, что дальше провожать меня не надо, вскочил, не оглядываясь, в вагон и уехал, оставив тебя одну. Ни своего рабочего телефона, ни адреса я не оставил тебе, да и не было у меня его тогда, постоянного адреса.
Я прилетел в Кемерово и проехал по погруженному в темноту вечернему городу, который - даже после мрачной Москвы - показался мне ещё более нищенским и пришибленным. Но это был уже мой город и мой путь, который я выбрал добровольно.
Через пару дней мне удалось договориться с руководством студии телевидения о том, чтобы мне выделили койко-место в небольшой гостиничке при студии, и с облегчением съехал от хозяев-стариков. Ещё через пару месяцев жизнь моя развернулась тугой спиралью и швырнула меня вперёд, в девяностые - то залихватские и преисполненные надежд, а то нищенские и уркаганские. Через некоторое время я официально женился на своей уже третьей по счёту жене, но ещё долго вспоминал тебя и нашу короткую московскую осень. Не знаю, насколько удалась моя неуклюжая хитрость с расставанием (спросить тебя об этом впоследствии я так и не набрался духу), но очень хочется, чтобы разрыв этот дался тебе малой кровью.
ЗАГЛЯДЫВАЯ В ЗЕРКАЛА
Давным-давно, настолько, что я и не упомню, когда это было, мой выросший сын уехал жить в Новосибирск, напыщенно именующий себя столицей Сибири. Там он успешно не закончил институт, поскитался по множеству съёмных хат, перебрал некоторое количество девок, пробуя их в качестве подруг жизни, пока наконец не остепенился, завёл небольшой бузинесс, сводил в загс некую тётку на несколько лет старше себя и благополучно размножился посредством неё.
Изо всех подружаек его юности с наибольшей теплотой я вспоминаю Наташку, маленькую раскосую татарочку родом откуда-то из Омской области. С ней мой сын прошёл самые трэшовые жилища: студенческие общаги, а потом - даже жизнь в подъезде. Нет, бля, я не прикалываюсь: какое-то время они с Наташкой снимали комнату, представлявшую собой отгороженный от прочих жильцов дома кусочек проходного подъезда на первом этаже, в котором имелись вода и батарея отопления, ванная, совмещённая с кухонькой, и даже крохотная спаленка, где в качестве кровати на полу валялся матрас. Помню, как от подобного аскетизма прихуел я, когда приехал в Сиб навестить молодую пару, а юные голубки представились мне двумя беззащитными детишками, которые прижались друг к другу в мрачных джунглях мегаполиса.
Но это всё - лишь пролог к истории, которую я хочу рассказать тебе. В ту поездку мы не только блуждали по городу, рассматривая немногочисленные блевотные достопримечательности Сиба. Я очень хотел заехать в гости к одной из своих дальних родственниц, тёте Тане Трофимовой. С незапамятных, однако, ещё довоенных времён она жила в Новосибирске, работала на авиационном заводе имени Чкалова, но за всю трудовую жизнь не получила от ебаного государства ничего, кроме комнаты в коммуналке. Единственный её жених погиб в Великую Отечественную, более тётя Таня замуж выйти не пыталась, так и просуществовав одиночкой до самой смерти в восемьдесят три, а последним, кто скрашивал её дни, была глупая мелкая собачонка, лающая на всех подряд и ссущая где попало.
Тётю Таню любила вся наша родня. Один раз в году - в положенный ей отпуск - она не ехала на моря или в дома отдыха, а отправлялась на свою историческую родину, где методично обходила всех родственников, останавливаясь в каждой семье на несколько дней, и каждый мечтал, чтобы тётя Таня оставалась у них чуть подольше. С ней в жизнь приходил праздник: невиданные новосибирские сладости - для детей, хлопоты на кухне и долгие застолья - для взрослых. Однако самым любимым занятием тёти Тани была игра в карты. Не в вист, покер или преферанс - в обычного дурака. Не на деньги - просто на интерес. Но эту игру она освоила в совершенстве и играла божественно. Тётя Таня, как гроссмейстер, ведущий партию вслепую, чётко помнила, какие карты уже вышли из игры, какие ещё остаются в колоде и на руках у других игроков. Оставить её в дураках было совершенно невыполнимой миссией, и время, проводимое за карточным столом, становилось звёздными часами моей тётушки.
Будучи в гостях у сына и его Наташки, я потащил их в гости к тёте Тане. По пути мы купили пошлый тортик и бутылку вина. Надо было видеть, как обрадовалась тётушка нашему приходу! Она уже очень сильно болела, плохо передвигалась, один глаз у неё не видел совсем, а другой - видел лишь отчасти, но тётя Таня тут же засуетилась и начала накрывать на стол, выставляя всякую вкуснятину, какую только могла позволить её микроскопическая пенсия.
Когда пообедали и выпили, мне захотелось сделать тётушке приятное, и я предложил сыграть в карты, от чего она просияла, как девушка на выданье. Сели за стол, и тётя Таня попросила нас: «Ребята, я вижу совсем плохо, так что вы говорите, какую карту бросаете в игре, чтобы я ориентировалась». И что же? Играли мы долго, несколько часов: за это время мы с сыном остались в дураках по несколько десятков раз, хитренькая Наташка смогла ограничиться несколькими разами, и только тётя Таня не проиграла ни разу.
Уже вечером, когда сын с подругой отправились жить в свой подъезд, я остался заночевать у тётушки. Мы гоняли с ней чаи и беседовали о родственниках, я рассматривал её фотоальбомы, как вдруг тётя Таня - вне всякой зависимости от темы нашего разговора - вдруг выдала мне такое, чего я до сих пор забыть не могу и не забуду до самой смерти: «Знаешь, Серёжка, я иной раз подойду к зеркалу, смотрю в него и недоумеваю: что за старая и страшная образина глядит на меня оттуда? Это не я. Я-то знаю, что по-прежнему молодая и красивая, только меня зачем-то запихали в эту сморщенную шкуру». Через пять лет она умрёт…
Спустя двадцатилетие после нашего с тобой расставания в московском метро я отчего-то пренебрёг правилом не возвращаться к былым возлюбленным и начал искать тебя. Наверно, в тот период жизни мне было особенно тяжело, и я хватался в своём прошлом за любые выступы, которые помогли бы мне уцепиться ногтями за край и подтянуться обратно - подальше от бездны. Я чудом нашёл тебя в социальных сетях, написал, и ты ответила мне. Затем - уже по электронной почте - у нас завязалась переписка, продолжавшаяся несколько месяцев, и мы обменялись пятью-шестью посланиями. Я узнал, что ты, пережив некоторое количество любовей разной степени страстности, более ни разу не вышла замуж, вырастила сына, сменила несколько квартир, около двух десятилетий работала на телевидении, а потом ушла в редакторы одного из журналов, где и трудишься посейчас.
Постепенно наша переписка сошла на нет, даже нескольких кратких телефонных разговоров оказалось недостаточно для того, чтобы тоненькая ниточка восстановленной связи стала толстым оптоволоконным каналом. Возможность быть вместе осталась далеко позади, на одном из перепутий сада расходящихся тропок, откуда мы двинулись к разным берегам и за двадцать лет прошли слишком большие индивидуальные пути в сторону смерти, чтобы попытаться сделать крюк и вернуться к точке отсчёта.
Но как в каждом человеке до самого последнего его дня крохотным семечком остаётся ребёнок, которым он был когда-то, так и у нас не отнять нашего совсем краткого общего прошлого в осенней Москве 1989 года. Мне совершенно шизофренически кажется порой, что бэушные скафандры седого дядьки и пожилой тётки, надетые на нас сегодня, однажды развалятся к ебеней матери, и на свет, хохоча, выберемся мы настоящие - молодые и красивые, потому что внутренне, к счастью, мы не изменились. Пусть даже это случится лишь у той черты, где любые тропки сходятся в одной точке…
ПРЕДЫДУЩИЕ ПОСТЫ ЦИКЛА «ПЯТЬ ПИСЕМ В ПРОШЛОЕ»:
ПИСЬМО ПЕРВОЕ. МЕЖ ДВУХ ВРЕМЁН
ПИСЬМО ВТОРОЕ. «Я НЕ УВИЖУ О ТЕБЕ СЧАСТЛИВЫХ СНОВ»
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ. ПОЭМА СМЯТЫХ ПРОСТЫНЕЙ
ПИСЬМО ЧЕТВЁРТОЕ. МИНЕТ НА ГРАНИ ТЬМЫ И СВЕТА