Статья в РЖ (с двумя добавленными фразами))
Мой Ельцин
Спор о 1990-х
Сергей Митрофанов
* * *
Про Ельцина у меня три личных переживания. Первое, когда накануне принятия Декларации о суверенитете России, я сам оказался в небольшой группе его сторонников - журналистов, и мы куда-то двигались по аллеям вглубь Кремля. А надо сказать, Кремль - это не самое мое любимое место для прогулок, поскольку он не столько музей, сколько саркофаг для гнетущей радиации власти. Во всяком случае, тут не до развлечений. Туда не пойди, сюда не заверни, это не Лувр. Крепость, причем буквально, с засадой и пулеметами.
Однако тогда, в начале девяностых, кремлевские небожители некоторое время ходили по Земле, как простые смертные, а мы, нищие демократы и длинноволосые неформалы, открывали двери в кремлевские палаты чуть ли не ногой. Правда, за каждой дверью при этом все равно стояло по начищенному агенту, но на них мы до поры не обращали внимания.
И вот был некий день, когда Ельцин шел в центре нашей маленькой куча малы и с интонациями эстрадного комика рассказывал, что у него есть магический план, называется «500 дней». Тем временем вечерело… А впереди нас, на металлическом тросе на уровне головы, почти невидимый болтался «кирпич». И вот подходя, передние его как-то замечали и обходили, тем самым подводя Бориса Николаевича ровно к этому «кирпичу», пока он, продолжая разглагольствовать о будущем переустройстве всего и вся, чуть не впаялся в него головой. Так вот Ельцин удивился слегка. И тут же обыграл: здесь будет мемориальный знак! Реприза снова удалась. И самое любопытное, так бы оно наверняка и состоялось, если бы события не понеслись вскачь, а он не забыл бы про этот эпизод…
Второй эпизод, - а я в воспоминаниях двигаюсь задом наперед, - относится к периоду, когда Ельцина сильно били после его выступления на пленуме ЦК КПСС в 1987 году. Само же выступление ходило по народу в распечатках, как самиздат. Отчего, естественно, и обсуждалось в нашем клубе «Перестройка», который инициативно взял на себя труд тиражировать копии. Позже, конечно, выяснилось, что в машинописном виде она была несколько даже радикальней, чем на самом деле, но в любом случае читать «речь Ельцина» тогда было интересным занятием и радостно, как Солженицына. Да и скандал нам хотелось раздуть посильнее - посредством вбивания дальнейшего клина между партийным руководством.
И вот, недолго думая, мы написали коллективное письмо в его защиту и опять же очень небольшой группой перестроечных хунвейбинов (главным, кажется, был Олег Румянцев) двинулись в приемную ЦК, что, конечно, никогда раньше не могло прийти в голову никакому нормальному молодому советскому человеку. Да и я не ожидал от себя такого, что запишусь в защитники крупного цековца.
Интересно, что приняли нас там очень вежливо, если не сказать внимательно. Что кинематографически перекликнулось с ситуацией более-менее «демократических» партийных баталий середины двадцатых годов прошлого века. И похоже, такой нашей «защите» там даже обрадовались, ведь получалось, что неформалы защищали не кого-нибудь, не академика Сахарова, а высокого партийного функционера, своего. Ну, прям, троцкисты в дискуссии о профсоюзах. А это значит, что контроль над массами не утерян. А там чем черт не шутит, - подумали в ЦК, - еще неизвестно, как власть повернется. В общем, поблагодарили, подшили, пожали руки. И ведь как в воду глядели!
Третий эпизод относится к периоду явления Ельцина в Москве, когда его только-только назначили на должность первого секретаря Московского городского комитета (МГК) КПСС. Сильно он всех поразил тем, что отправился «лечиться» в районную поликлинику (тем самым вконец остановив и так не шибко интенсивную ее работу), а затем стал кататься на трамвае вместе с рядовыми москвичами, делая вид, что следом не ползет машина с охраной.
Таких фокусов, которые мы теперь называем публичной политикой, тогда не откалывал никто. Не потому что не могли додуматься, а просто за ненадобностью. Ведь никого же никуда не выбирали! Однако Ельцин с какой-то стати стал этим заниматься, чем снискал себе немалую популярность среди простых москвичей. А вкупе с его знаменитой встречей с невесть откуда вылупившимся (впрочем, известно откуда - из Лубянки) патриотическим движением «Память» - даже и пугающую популярность.
Я тогда написал достаточно типичную для диссидентского мышления (которое склонно всех подозревать, а коммунистов - не любить особенно) статью и опубликовал ее в толстом зарубежном журнале. В свою очередь иностранная редакция решила усугубить и проиллюстрировала ее на обложке известным плакатом: Сталин целится из винтовки в свой народ. На вылетающей пуле они написали уже от себя - «Ельцин». Вот так это виделось тогда со стороны!
Собственно, эти три эпизода иллюстрируют три зримо проявившиеся ипостаси Е.Б.Н: партократ, популист, реформатор, - которые каким-то образом образовали в нем невероятную амальгаму. Каждой из этих сущностей он отдавался безоглядно, чем в конце жизни мог бы, как Хрущев, заслужить еще один такой же черно-белый памятник от Эрнста Неизвестного. Хотя, на самом деле, ему сейчас делают памятник не хуже, - в виде движущейся глыбы. Которая, наверно, откуда-то скатилась с горы, где-то проложила просеку в виде поваленных деревьев, где-то что-то поломала, где-то ноги отдавила, оторвала. В общем, чистый рок и энтузиазм. Верная, эпическая идея!
И далее мы кончаем с воспоминаниями и входим в область уже многократно повторенных банальностей. Ельцин - такой-сякой, сложная противоречивая личность.
При этом, если при Горбачеве говорили: «У нас есть только один танк - Горбачев». Горбачев отдал Германию! То в постгорбачевское время эта сентенция распространилась также и на Ельцина. Ибо, действительно, Ельцину досталась роль - с какой целью она бы ни игралась - успешного разрушителя быстро дряхлеющей тирании коммунистической номенклатуры. И он же был единственным демиургом «новой либеральной политики» на протяжении следующего десятилетия.
Однако в том, в этой единственности, и состояла огромная проблема. Поскольку такой мировой катаклизм, который в результате получился, требовал, конечно, несколько иных интеллектуальных трат, чем те, на которые был способен свердловский мужичок с хитринкой. Это была его роль в театре теней, поскольку затеянная им революция по сути никуда потом не двинулась, крутясь, как очумелый бульник, по просторам России.
После августа 1991 год в Москве прошел в банкетах при пустелых офисах «правительства реформ», хотя в либеральных кругах до сих пор поют дифирамбы Егору Гайдару. «500 дней» выкинули на помойку, и я сам видел, как в Белом доме гулял ветер, а буфет торговал столовскими сосисками. «Революционеры», по-видимому, были заняты распределением должностей.
Впрочем, Гайдар с санкции Е.Б.Н., как и хотел, действительно довольно быстро и довольно основательно разрушил старосоветские производственные отношения, но никто, он в том числе, не нашел в себе сил заняться настройкой отношений новых. Чуть позже определенным «Рубиконом» стал 1993 год, про который есть версия определенной вынужденности примененного тогда насилия над мятежным парламентом. Однако как расценить попутное полное уничтожение зародившегося в начале 1990-х годов самоуправления? Советы приказали жить, и сотни тысяч вовлеченных в реформу энтузиастов перестройки оказались не у дел.
Тем не менее, по мнению сторонников Ельцина, Борис Николаевич вполне годился для режима единоличной власти, который монтировался все последующее десятилетие, поскольку считалось, что в определенных принципах - и в частности, в отношении свободы слова, - он был покрепче, чем весь демократический слой целиком. Он был стеной, и это - правда. Однако у режима личной власти оставался один неизбывный недостаток - удобный правитель когда-нибудь уходит, а на его место когда-нибудь садится «темная лошадка».
«Темные лошадки» плотно окружили Ельцина уже во второй половине 1990-х годов. Это и пресловутая олигархия, и персонажи такого замечательного эксперимента от 1996 года, когда в государственную власть кратковременно вошли управлять активами представители «большого бизнеса». Вошли и - вышли. Что взяли с собой - никому не известно.
Ноу-хау 1996 года можно считать также и «гарантированность» результатов выборов, на которую демократическое общество, в общем-то, посмотрело сквозь пальцы. Ведь таким образом бегемотоподобный коммунист Зюганов вместо того, чтобы стрелять из «Авроры», попадал в долгий на всю жизнь офсайд. Насколько мне известно, избирательные бюллетени тогда были попросту уничтожены, чтобы их невозможно было пересчитать. Что тоже показалось «смешным… Россия превращалась в страну Марк Твена и О’Генри.
Удивительно, как за семь эпохальных лет Ельцин превратился из героя на танке в персонажа насмешек и полную развалину. Безусловно, его «отдых» на посту президента дорого обходился стране. Но в какой-то степени в его оправдание можно сказать и то, что попросту не существовало таких «здоровых сил», которым бы он мог препятствовать спасать страну.
Наоборот, «уходя работать с документами», он сдерживал многие негативные процессы. Ведь к управлению тихой сапой возвращались оправившиеся представители свергнутого класса, а к ним прибавлялись ушедшие в бизнес спецслужбисты. А из другой, патриотической стороны, наоборот, время от времени раздавался клич «повоевать с Америкой». Примаков, вот, развернулся над Атлантикой. Российский десант бросился рейдом на Приштину. Лужков горел желанием оттяпать назад Крым и Севастополь.
По сути, Россию охватил массовый суицидный синдром апломба («мы все можем, нам море по колено - что война, что финансы»), расточительства, поедания себя, что в 1998 году вылилось в дефолт. Накануне ко мне в «Независимую газету», а я тогда возглавлял отдел экономики, приходили авторы с текстами-предупреждениями. Тексты печатали. То есть все всё видели. И продолжали двигаться к краху.
В 1999 году в общих чертах была подготовлена и судебная реформа. Обществу морочили голову институтом присяжных заседателей. Но это «народный суд» уходил в историю, а на его место под аплодисменты вставал «басманный»…
Ельцин был великаном, потому что ему досталось великанское дело. Однако бремя ответственности, ответственности без реализации, в конце концов сломало и его, а челядьпопросила на выход. И я думаю, Ельцин был абсолютно искренним, когда напоследок сказал своему сменщику: «Берите Россию». То была не поза, он все же думал о ней, связанный общей кровяной системой.
А сменщик был просто… специалистом.
31.01.11 13:31
Спор о 1990-х
Сергей Митрофанов
* * *
Про Ельцина у меня три личных переживания. Первое, когда накануне принятия Декларации о суверенитете России, я сам оказался в небольшой группе его сторонников - журналистов, и мы куда-то двигались по аллеям вглубь Кремля. А надо сказать, Кремль - это не самое мое любимое место для прогулок, поскольку он не столько музей, сколько саркофаг для гнетущей радиации власти. Во всяком случае, тут не до развлечений. Туда не пойди, сюда не заверни, это не Лувр. Крепость, причем буквально, с засадой и пулеметами.
Однако тогда, в начале девяностых, кремлевские небожители некоторое время ходили по Земле, как простые смертные, а мы, нищие демократы и длинноволосые неформалы, открывали двери в кремлевские палаты чуть ли не ногой. Правда, за каждой дверью при этом все равно стояло по начищенному агенту, но на них мы до поры не обращали внимания.
И вот был некий день, когда Ельцин шел в центре нашей маленькой куча малы и с интонациями эстрадного комика рассказывал, что у него есть магический план, называется «500 дней». Тем временем вечерело… А впереди нас, на металлическом тросе на уровне головы, почти невидимый болтался «кирпич». И вот подходя, передние его как-то замечали и обходили, тем самым подводя Бориса Николаевича ровно к этому «кирпичу», пока он, продолжая разглагольствовать о будущем переустройстве всего и вся, чуть не впаялся в него головой. Так вот Ельцин удивился слегка. И тут же обыграл: здесь будет мемориальный знак! Реприза снова удалась. И самое любопытное, так бы оно наверняка и состоялось, если бы события не понеслись вскачь, а он не забыл бы про этот эпизод…
Второй эпизод, - а я в воспоминаниях двигаюсь задом наперед, - относится к периоду, когда Ельцина сильно били после его выступления на пленуме ЦК КПСС в 1987 году. Само же выступление ходило по народу в распечатках, как самиздат. Отчего, естественно, и обсуждалось в нашем клубе «Перестройка», который инициативно взял на себя труд тиражировать копии. Позже, конечно, выяснилось, что в машинописном виде она была несколько даже радикальней, чем на самом деле, но в любом случае читать «речь Ельцина» тогда было интересным занятием и радостно, как Солженицына. Да и скандал нам хотелось раздуть посильнее - посредством вбивания дальнейшего клина между партийным руководством.
И вот, недолго думая, мы написали коллективное письмо в его защиту и опять же очень небольшой группой перестроечных хунвейбинов (главным, кажется, был Олег Румянцев) двинулись в приемную ЦК, что, конечно, никогда раньше не могло прийти в голову никакому нормальному молодому советскому человеку. Да и я не ожидал от себя такого, что запишусь в защитники крупного цековца.
Интересно, что приняли нас там очень вежливо, если не сказать внимательно. Что кинематографически перекликнулось с ситуацией более-менее «демократических» партийных баталий середины двадцатых годов прошлого века. И похоже, такой нашей «защите» там даже обрадовались, ведь получалось, что неформалы защищали не кого-нибудь, не академика Сахарова, а высокого партийного функционера, своего. Ну, прям, троцкисты в дискуссии о профсоюзах. А это значит, что контроль над массами не утерян. А там чем черт не шутит, - подумали в ЦК, - еще неизвестно, как власть повернется. В общем, поблагодарили, подшили, пожали руки. И ведь как в воду глядели!
Третий эпизод относится к периоду явления Ельцина в Москве, когда его только-только назначили на должность первого секретаря Московского городского комитета (МГК) КПСС. Сильно он всех поразил тем, что отправился «лечиться» в районную поликлинику (тем самым вконец остановив и так не шибко интенсивную ее работу), а затем стал кататься на трамвае вместе с рядовыми москвичами, делая вид, что следом не ползет машина с охраной.
Таких фокусов, которые мы теперь называем публичной политикой, тогда не откалывал никто. Не потому что не могли додуматься, а просто за ненадобностью. Ведь никого же никуда не выбирали! Однако Ельцин с какой-то стати стал этим заниматься, чем снискал себе немалую популярность среди простых москвичей. А вкупе с его знаменитой встречей с невесть откуда вылупившимся (впрочем, известно откуда - из Лубянки) патриотическим движением «Память» - даже и пугающую популярность.
Я тогда написал достаточно типичную для диссидентского мышления (которое склонно всех подозревать, а коммунистов - не любить особенно) статью и опубликовал ее в толстом зарубежном журнале. В свою очередь иностранная редакция решила усугубить и проиллюстрировала ее на обложке известным плакатом: Сталин целится из винтовки в свой народ. На вылетающей пуле они написали уже от себя - «Ельцин». Вот так это виделось тогда со стороны!
Собственно, эти три эпизода иллюстрируют три зримо проявившиеся ипостаси Е.Б.Н: партократ, популист, реформатор, - которые каким-то образом образовали в нем невероятную амальгаму. Каждой из этих сущностей он отдавался безоглядно, чем в конце жизни мог бы, как Хрущев, заслужить еще один такой же черно-белый памятник от Эрнста Неизвестного. Хотя, на самом деле, ему сейчас делают памятник не хуже, - в виде движущейся глыбы. Которая, наверно, откуда-то скатилась с горы, где-то проложила просеку в виде поваленных деревьев, где-то что-то поломала, где-то ноги отдавила, оторвала. В общем, чистый рок и энтузиазм. Верная, эпическая идея!
И далее мы кончаем с воспоминаниями и входим в область уже многократно повторенных банальностей. Ельцин - такой-сякой, сложная противоречивая личность.
При этом, если при Горбачеве говорили: «У нас есть только один танк - Горбачев». Горбачев отдал Германию! То в постгорбачевское время эта сентенция распространилась также и на Ельцина. Ибо, действительно, Ельцину досталась роль - с какой целью она бы ни игралась - успешного разрушителя быстро дряхлеющей тирании коммунистической номенклатуры. И он же был единственным демиургом «новой либеральной политики» на протяжении следующего десятилетия.
Однако в том, в этой единственности, и состояла огромная проблема. Поскольку такой мировой катаклизм, который в результате получился, требовал, конечно, несколько иных интеллектуальных трат, чем те, на которые был способен свердловский мужичок с хитринкой. Это была его роль в театре теней, поскольку затеянная им революция по сути никуда потом не двинулась, крутясь, как очумелый бульник, по просторам России.
После августа 1991 год в Москве прошел в банкетах при пустелых офисах «правительства реформ», хотя в либеральных кругах до сих пор поют дифирамбы Егору Гайдару. «500 дней» выкинули на помойку, и я сам видел, как в Белом доме гулял ветер, а буфет торговал столовскими сосисками. «Революционеры», по-видимому, были заняты распределением должностей.
Впрочем, Гайдар с санкции Е.Б.Н., как и хотел, действительно довольно быстро и довольно основательно разрушил старосоветские производственные отношения, но никто, он в том числе, не нашел в себе сил заняться настройкой отношений новых. Чуть позже определенным «Рубиконом» стал 1993 год, про который есть версия определенной вынужденности примененного тогда насилия над мятежным парламентом. Однако как расценить попутное полное уничтожение зародившегося в начале 1990-х годов самоуправления? Советы приказали жить, и сотни тысяч вовлеченных в реформу энтузиастов перестройки оказались не у дел.
Тем не менее, по мнению сторонников Ельцина, Борис Николаевич вполне годился для режима единоличной власти, который монтировался все последующее десятилетие, поскольку считалось, что в определенных принципах - и в частности, в отношении свободы слова, - он был покрепче, чем весь демократический слой целиком. Он был стеной, и это - правда. Однако у режима личной власти оставался один неизбывный недостаток - удобный правитель когда-нибудь уходит, а на его место когда-нибудь садится «темная лошадка».
«Темные лошадки» плотно окружили Ельцина уже во второй половине 1990-х годов. Это и пресловутая олигархия, и персонажи такого замечательного эксперимента от 1996 года, когда в государственную власть кратковременно вошли управлять активами представители «большого бизнеса». Вошли и - вышли. Что взяли с собой - никому не известно.
Ноу-хау 1996 года можно считать также и «гарантированность» результатов выборов, на которую демократическое общество, в общем-то, посмотрело сквозь пальцы. Ведь таким образом бегемотоподобный коммунист Зюганов вместо того, чтобы стрелять из «Авроры», попадал в долгий на всю жизнь офсайд. Насколько мне известно, избирательные бюллетени тогда были попросту уничтожены, чтобы их невозможно было пересчитать. Что тоже показалось «смешным… Россия превращалась в страну Марк Твена и О’Генри.
Удивительно, как за семь эпохальных лет Ельцин превратился из героя на танке в персонажа насмешек и полную развалину. Безусловно, его «отдых» на посту президента дорого обходился стране. Но в какой-то степени в его оправдание можно сказать и то, что попросту не существовало таких «здоровых сил», которым бы он мог препятствовать спасать страну.
Наоборот, «уходя работать с документами», он сдерживал многие негативные процессы. Ведь к управлению тихой сапой возвращались оправившиеся представители свергнутого класса, а к ним прибавлялись ушедшие в бизнес спецслужбисты. А из другой, патриотической стороны, наоборот, время от времени раздавался клич «повоевать с Америкой». Примаков, вот, развернулся над Атлантикой. Российский десант бросился рейдом на Приштину. Лужков горел желанием оттяпать назад Крым и Севастополь.
По сути, Россию охватил массовый суицидный синдром апломба («мы все можем, нам море по колено - что война, что финансы»), расточительства, поедания себя, что в 1998 году вылилось в дефолт. Накануне ко мне в «Независимую газету», а я тогда возглавлял отдел экономики, приходили авторы с текстами-предупреждениями. Тексты печатали. То есть все всё видели. И продолжали двигаться к краху.
В 1999 году в общих чертах была подготовлена и судебная реформа. Обществу морочили голову институтом присяжных заседателей. Но это «народный суд» уходил в историю, а на его место под аплодисменты вставал «басманный»…
Ельцин был великаном, потому что ему досталось великанское дело. Однако бремя ответственности, ответственности без реализации, в конце концов сломало и его, а челядьпопросила на выход. И я думаю, Ельцин был абсолютно искренним, когда напоследок сказал своему сменщику: «Берите Россию». То была не поза, он все же думал о ней, связанный общей кровяной системой.
А сменщик был просто… специалистом.
31.01.11 13:31