Фундаментально забытый Павел Катенин
Биография Павла Александровича Катенина в целом была стандартна. Участвовал в войне с Наполеоном - для офицера и дворянина 1792 года рождения странно было бы не участвовать. Служил на Кавказе - многие там служили. Был членом Союза Спасения (самой первой декабристской организации) - но уже в Союз Благоденствия не вошел. В отставку вышел генерал-майором - хороший чин, но ничего экстраординарного.
Самый драматичный эпизод биографии Катенина был и самым фарсовым. В ноябре 1822 года Катенин был выслан из Петербурга с запрещением въезда в столицы за то, что в театре громко «шикал» актрисе Азаричевой, любовнице генерал-губернатора Милорадовича. (Опала продолжалась несколько лет.) Катенин был «почетный гражданин кулис», один из неофициальных наставников актеров и глава одной из театральных «партий». В их борьбу он вкладывал весь свой огромный темперамент...
Впрочем, нет, не весь. Бретер и гуляка, серьезно пьющий человек, Павел Александрович в то же время был эрудитом, начетчиком, «педантом» и увлеченным участником литературной полемики своего времени. И тут - еще один биографический «анекдот». Довольно общеизвестный. 20 августа 1830 года умер поэт Василий Львович Пушкин. Пару недель спустя его великий племянник так описал его кончину в письме своему другу, поэту и критику Плетневу: «Приезжаю к нему, нахожу его в забытьи, очнувшись, он узнал меня, погоревал, потом, помолчав: как скучны статьи Катенина! и более ни слова. Каково? вот что значит умереть честным воином...»
Василий Львович принадлежал к лагерю карамзинистов, обновителей литературного языка, приблизивших его к разговорному языку «хорошего общества», дворянских гостиных. К этому лагерю принадлежали и Жуковский, и Батюшков, и молодой Александр Пушкин. С ними спорили «архаисты», сторонники одического стиля и славянизмов. Это учат в школе, сейчас, кажется, в девятом классе.
Катенин и те несколько поэтов, которых ему удалось повести за собой, бросили карамзинизму вызов с другой стороны: они противопоставили гладкому слогу гостиных шершавый народный язык, чуждый жеманства, не приспособленный к передаче тонких и неуловимых чувств, но живой и прямой. Этот народный язык через голову анемичного дворянского слога смыкался со «славенским» языком церкви. Это тоже общеизвестно, - если не школьникам, то студентам. «Молодых архаистов» открыл Тынянов. В сущности, их было трое. И имена двух, Грибоедова и Кюхельбекера, ныне известны всем. А Катенин, их учитель, их вдохновитель - в тени. Он собран, издан и не раз изучен. Но, вспоминая поэтов пушкинской эпохи - Вяземского, Дельвига, Языкова и других, - Катенина если и называют, то обычно под конец списка. Ни один текст его не присутствует в сознании неспециалистов, как, к примеру, «Соловей» Дельвига или «Русский бог» Вяземского.
Между тем помнить есть что. В ответ на «Людмилу» Жуковского - благозвучное и нежное переложение «Леноры» Бюргера - Катенин предложил свою версию той же баллады (у него она называется «Ольга»), напугавшую, шокировавшую и заинтересовавшую современников:
Казни столп; над ним за тучей
Брезжит трепетно луна;
Чьей-то сволочи летучей
Пляска вкруг его видна.
«Кто там! сволочь! вся за мною!
Вслед бегите все толпою,
Чтоб под пляску вашу мне
Веселей прилечь к жене».
Если Жуковский радовал читателей мягким, туманным, мечтательным, обескровленным и обычно космополитическим романтизмом, то романтизм Катенина всегда предельно земной, конкретный и очень русский. Он пытается придумывать русские сюжеты, соответствующие знаменитым балладам Шиллера и Гёте. У вас «Лесной царь»? - у нас будет «Леший». У вас «Ивиковы журавли»? - у нас «Убийца»:
В селе Зажитном двор широкий,
Тесовая изба,
Светлица и терем высокий,
Беленая труба.
Ни в чем не скуден дом богатой:
Ни в хлебе, ни в вине,
Ни в мягкой рухляди камчатой,
Ни в золотой казне.
«Архаист» Катенин был провозвестником той эпохи... когда его просто забыли. В «Убийце» и «Инвалиде Гореве» он - предшественник Некрасова. «Мстислав Мстиславич» заставляет вспомнить о балладах Алексея Константиновича Толстого - хотя стиховое мастерство Катенина смелее и изощренней:
Как ток реки,
Как холмов цепь.
Врагов полки
Просекли степь.
От тучи стрел
Затмился свет;
Сквозь груды тел
Прохода нет.
Их пращи - дождь,
Мечи - огонь.
Здесь - мертвый вождь,
Тут - бранный конь.
Там - воев ряд,
А там - доспех:
Не может взгляд
Окинуть всех.
Это уже чуть ли не Цветаева.
Формально-стихотворческое искусство Катенина - отдельная тема. Кто из его современников так смело и свободно обращался с античными размерами? Ну, понятно, Пушкин, Жуковский. Гнедич, само собой (возглавлявший, кстати, противоборствующую театральную «партию»). Дельвиг. Но Катенин отличается от всех них той дерзостью и свободой, с которой гекзаметр и пентаметр сочетаются у него с «исконно-русскими», простонародными оборотами:
Говор в народе, спросы, и суды, и ряды:
Знай вертись, служивый, на все на четыре.
Пушкин сложно относился к «молодым архаистам» - и соглашался, и не соглашался с ними. Подробности - в той же знаменитой тыняновской статье. Лично же Катенина Пушкин... пожалуй, что и любил. Катенин незадолго до смерти вспоминал о том, как молодой Александр Сергеевич пришел к нему с тяжелой тростью и полушутя сказал: «Побей, но выучи». Что ж, учить Катенин любил. И Пушкина оценивал строго и придирчиво, как старший. Возмущался, например, клеветой на Сальери. Есть версия, что он, эрудит, педант, строгий «ремесленник» в искусстве, узнал в Сальери себя. Могло такое быть? Могло, конечно. Но в 1826 году Пушкин писал Катенину - и это уже всерьез! - вот это: «Многие (в том числе и я) много тебе обязаны; ты отучил меня от односторонности в литературных мнениях, а односторонность есть пагуба мысли». В другом письме он вспоминает «один из лучших вечеров своей жизни», проведенный в обществе Катенина «на чердаке князя Шаховского» (драматурга и режиссера, директора петербургских театров).
И в заключение - два голоса. Один - мемуариста Макарова (Николай Петрович Макаров - лексикограф, гитарист, писатель и полицейский агент):
«Из множества его цинических или кощунских выходок расскажу об одной, известной в Чухломском уезде как „Вход в Иерусалим“.
Собрал он однажды своих крепостных крестьян и дворовых обоего пола, и даже детей, и расставил их в два ряда между своей усадьбою и ближайшей деревнею, на протяжении нескольких сот шагов. Приказал он им взять в руки по вербной ветке. А сам, усевшись на кляче, проезжал шагом из деревни в усадьбу, между двумя рядами своих подданных, которые махали на него вербными ветками».
А начиналось когда-то с шиканья в театре.
Но закончим все же на иной ноте - голосом самого поэта, мужественным, строгим, сдержанным, как будто несовместимым с этими «богохульными» эксцентриадами:
Кто принял в грудь свою язвительные стрелы
Неблагодарности, измены, клеветы,
Но не утратил сам врожденной чистоты
И образы богов сквозь пламя вынес целы;
Кто терновым путем идя в труде, как пчелы,
Сбирает воск и мед, где встретятся цветы, -
Тому лишь шаг - и он достигнул высоты,
Где добродетели положены пределы...
По материалам