Помогает ли культура росту общественного богатства?
Когда-то для ответа на вопрос о причинах промышленного и финансового возвышения европейских стран в XVIII и XIX вв. достаточно было указать на некие априорные преимущества западной культуры. Спустя десятилетия от такого подхода отказались ввиду его очевидной ненаучности. Тем не менее сегодня ученые вновь задаются вопросом: могут ли культурные различия делать одни страны бедными, а другие - богатыми? Читайте об этом в отрывке из книги Марка Коямы и Джареда Рубина «Как разбогател мир».
Марк Кояма, Джаред Рубин. Как разбогател мир: исторические истоки экономического роста. М.: Издательство Института Гайдара, 2024. Перевод с английского Андрея Ф. Васильева. Содержание
Культура имеет значение еще и в силу того, что культурные представления могут влиять на функционирование институтов. С этой точки зрения культурные представления имеют значение потому, что они объясняют, почему люди делают то, что они делают, и, следовательно, почему институты поощряют определенные модели поведения в одних контекстах, но не в других. Это может объяснить, например, почему демократии так трудно закрепиться на Ближнем Востоке, даже после событий «арабской весны». Если демократические нормы подотчетности и уважения к результатам выборов не привились достаточно прочно, демократические институты вряд ли будут функционировать так, как задумано.
Прежде чем продолжить, мы хотим пояснить, что, говоря о влиянии культуры на то, «почему разбогател мир», мы не имеем в виду (и тем более не поддерживаем) европоцентристский взгляд на историю. Эта точка зрения, распространенная среди историков начала XX века, приписывает западной культуре превосходство в некоторых отношениях, таких как трудолюбие, новаторство или готовность идти на риск, и видит в них причину многого из того, что мы ценим в современном мире. Мало того что многие взгляды подобного толка оскорбительны, они еще и неудовлетворительны с научной точки зрения. Даже если мы считаем, что общества различаются между собой такими культурными характеристиками, почему эти различия вообще возникли?
Большинство предполагаемых культурных различий, на которые указывалось в начале XX века, возможно, не меньше отражали культурные нормы самих западных наблюдателей, чем нормы предмета их исследований. Например, в конце XIX века европейцы и американцы, жившие в Японии, отмечали праздность и лень японских работников. По словам Ха-Джун Чанга, «в своей книге 1903 года „Развитие японцев“ американский миссионер Сидней Гулик отмечал, что многие японцы „производят впечатление… ленивых и совершенно безразличных к течению времени“». Гулик не был случайным наблюдателем. Он прожил в Японии 25 лет (1888-1913), в совершенстве овладел японским языком и преподавал в японских университетах. После возвращения в США он выступал за расовое равноправие от имени американцев азиатского происхождения. Тем не менее он получил достаточно подтверждений культурного стереотипа японцев как людей «беспечных» и «эмоциональных», которым присущи такие качества, как «легкомыслие, отсутствие малейшей заботы о будущем, жизнь по большей части сегодняшним днем». Но к концу XX века аналогичные наблюдатели утверждали, что дисциплина, трудолюбие и пунктуальность японцев отражают глубоко укоренившуюся конфуцианскую культуру.
Неприятие таких культурных стереотипов по понятным причинам заставило экономистов конца XX века отвергнуть культуру как причину экономических различий между обществами. Тем не менее зайти слишком далеко в противоположном направлении, возможно, было ошибкой. Исследования, проведенные за последние 25 лет, показали, что изучение культуры дает много ценного. В этой главе мы сосредоточимся на недавних исследованиях, которые предложили более тонкое понимание того, как и почему определенные культурные черты различаются в разных обществах и что это означает для экономического развития. К таким культурным чертам относятся те, которые связаны с доверием, структурой семьи, индивидуализмом и (возможно, самое главное) религией. Ни в одном из этих случаев один набор культурных черт не «превосходит» другие, хотя некоторые из них действительно влияют на экономический рост не так, как другие.
Может ли культура объяснить возвышение Европы?
Было ли что-то в европейской культуре, что позволило ей разбогатеть раньше остального мира? Это коварный вопрос. С одной стороны, он толкает к этноцентрическим или расистским теориям: к той мысли, что в европейцах есть что-то, что просто «лучше». Эти аргументы, как правило, оказываются ошибочными даже при самом поверхностном рассмотрении, и мы не будем разбирать их в этой книге. С другой стороны, это не должно уводить нас от вопроса о том, существуют ли культурные атрибуты, которые могли способствовать возвышению Европы в XVIII и XIX веках. Последние исследования показывают, что культура может играть огромную роль в самых разнообразных экономических результатах. Мы не должны исключать возможность того, что культура сыграла роль и в возвышении Европы.
Ответ на вопрос, вынесенный в заголовок этого раздела, зависит от нашего подхода к тому, как и почему начался современный экономический рост. Если считать начало устойчивого экономического роста общеевропейским явлением, то культурные факторы, которые нам следует изучать, будут общими для всей Европы или, по крайней мере, для Западной Европы. Но если считать, что современный экономический рост начался в Северо-Западной Европе, особенно на Британских островах, то следует интересоваться прежде всего теми культурными чертами, которые были характерны для Британии, но не для остальной Европы.
Насколько важны ценности для экономического потенциала того или иного общества? Могло ли общество развиваться экономически в отсутствие ценностей, ставящих во главу угла усердный труд, риск и накопление богатства? Дейдра Макклоски утверждает, что такие ценности сыграли ключевую роль во взлете Северо-Западной Европы в XVII и XVIII веках. По Макклоски, одним из основных исторических препятствий для роста было то, как люди думали и говорили о труде и прибыли. Для древних греков и римлян, например, работа любого типа считалась одним из наименее ценимых занятий. Богатство ценилось потому, что оно давало свободу и свободное время. Средние классы - буржуазия - в античном обществе не имели престижа. Если вы хотели добиться успеха, вы должны были стремиться завладеть земельным имением и жить за счет доходов с него. Праздность - вот к чему стремился амбициозный римлянин.
Общество с такими культурными ценностями вряд ли будет иметь устойчивый экономический рост. Как мы увидим, технологические инновации необходимы для сохранения роста в долгосрочной перспективе. Но инновации требуют детального знания производственных процессов и того, что может сделать производство более эффективным. Если в обществе презирают усердный труд, то вряд ли в нем появится мощный слой новаторов. Если в обществе пренебрежительно относятся к финансам, то вряд ли в нем возникнет процветающий предпринимательский класс или будут значительные инвестиции в капитал. Хотя в Римской империи имелась сложная рыночная экономика и развитая сеть дорог, в ней не наблюдалось устойчивого экономического роста.
Системы культурных ценностей, пренебрегающие трудом, сохранялись в средневековый период, особенно среди европейской элиты. Если элита и должна была пачкать в чем-то руки, то это касалось войны, а не труда. Те немногие счастливчики из низших классов, которые смогли подняться по экономической лестнице, должны были использовать свое богатство для приобретения положения в обществе - скажем, получив дворянский титул. Став дворянином, человек должен был жить за счет плодов своей земли, оставив профессию, которая принесла ему его богатство. Макклоски утверждает, что в Северо-Западной Европе в XVII и XVIII веках эти культурные ценности изменились. В Нидерландах, а потом и в Англии буржуазное стремление к прибыли стало приветствоваться, а не демонизироваться. Риторика в отношении буржуазного подняла финансистов, новаторов и торговцев до уровня, когда люди стали стремиться к этим профессиям. Возвышение по экономической лестнице поднимало человека выше и на социальной - оно не было просто средством достижения социального престижа. Эти культурные перемены, в свою очередь, побудили лучших и умнейших заняться продуктивной деятельностью. Появился класс зажиточных торговцев, финансистов и фабрикантов, которые вошли в состав британской элиты - такие люди, как сэр Роберт Пиль (1750-1830), сделавший состояние в текстильной промышленности, прежде чем войти в парламент и стать баронетом, или Джозеф Чемберлен (1836-1914), который до того, как стать политиком, был обувным фабрикантом.
На другом полюсе - Китай. На протяжении большей части последних двух тысячелетий Китай был мировым лидером в области науки и техники. Но к 1850 году он, несомненно, отстал от Европы в технологиях, науке и инженерном деле. Это породило знаменитую «загадку Нидэма», получившую это название в честь великого британского химика и историка Джозефа Нидэма. Каким образом Китай из мирового научного лидера в древности и Средневековье превратился в технологического «отстающего» к XIX веку?
Один из основных ответов на этот вопрос - культура. Дэвид Ландес резюмировал эту линию аргументации, отметив, что одна из причин, по которым Китай не смог «реализовать экономический потенциал накопленных научных знаний, связана с более широкими ценностями общества». Хотя Ландес указывает и на институциональные факторы, такие как отсутствие политической конкуренции, чрезмерную власть государства и отсутствие институтов, обеспечивающих возможности для свободного обсуждения проблем, он останавливается прежде всего на культурных различиях между Китаем и Европой. Он утверждает, что Китаю не хватало «этой специфически европейской радости открытия… Этого удовольствия от нового и лучшего… Этого культа изобретательства».
Насколько правдоподобно это объяснение? Факты плохо согласуются с предположительным культурным неприятием изобретательства в Китае. Во-первых, оно не объясняет загадку Нидэма. Китай был мировым лидером в инновациях на протяжении большей части последних двух тысячелетий! В любом случае доказательств в поддержку утверждения Ландеса мало. Основным свидетельством, которое он приводит, является миссия Джорджа Макартни в империю Цин в 1793 году. Цинский Китай ограничивал торговлю с Западом, и цель миссии состояла в том, чтобы убедить императора Цяньлуна в преимуществах более широкой торговли с Великобританией. Когда Макартни представил новейшие промышленные товары, чтобы произвести впечатление на императора, Цяньлун, как известно, остался совершенно равнодушен, ответив: «Меня не интересуют странные и дорогие вещи… У нас есть все. Я не придаю значения странным или искусно сделанным предметам, и мне нет дела до изделий вашей страны». Однако, как отмечает Платт, это заявление не обязательно отражало негативные культурные установки по отношению к науке и инновациям:
«В частном порядке… Цяньлун проявлял глубокий интерес к западным изобретениям. [У него] была заветная коллекция из семидесяти замысловатых английских часов, собиравшаяся в течение многих лет, и он писал стихи о красоте иностранного стекла, а также несколько стихотворений о телескопах. Он периодически отдавал распоряжения таможенному уполномоченному в Кантоне с требованием присылать в столицу европейские товары или ремесленников. Он покровительствовал католическим миссионерам, которых держал при дворе в качестве астрономов и картографов, и, хотя давал им мало свободы, ценил их навыки. Когда Джеймс Динвидди занимался сборкой научного оборудования, которое Цяньлун позже так публично отвергнет, он не знал, что император на самом деле приказал миссионерам внимательно следить за тем, что делает Динвидди, чтобы они могли воспроизвести его работу после его отъезда».
Проблема с доводами Ландеса не в том, что нет никаких свидетельств культурного неприятия инноваций или новых идей в Китае XVIII века. Но Ландес не дает систематического объяснения различий в стимулах правителей и интеллектуалов в Китае по сравнению с Европой. Ни один европейский правитель XVIII века не поступил бы так, как император Цяньлун. Но это может лучше объясняться геополитикой, чем культурой. В конце XVIII века Китаю еще не нужно было опасаться серьезного военного соперничества. Цяньлуна заботило прежде всего поддержание порядка внутри своей империи. Как потомку маньчжурских завоевателей, ему важнее было выступать гарантом традиционной конфуцианской культуры, чем приобретать технологии у иностранной державы.