Марк Ричард. "Её любимая история " из сборника "Лёд на Дне Мира".
Я пока и не нашёл издателя. Новые переводы будт (надеюсь) только ближе к осени следующего года. А так как сегодня день рождения, хочу сделать вам подарок.
Её любимая история Автор: Марк Ричард
Перевод с английского: Sergey Toronto
Это место индейцы зовут, Там где молнии сходят с небес. Я думаю, что они не ошиблись. Гроз тяжёлые воды, бурля, крест-накрест текут к побережью залива, и оползни рушатся вниз с прибрежных обрывов. Длинные росчерки пламени, цвета кости слоновой мечутся меж сосновых вершин, обрывая им ветви и кроны их расщепляя. После вспышки, звенит от грома раскатов в ушах, и воздух пахнет озоном и опалённой смолой. Вот, что происходит здесь днем и это сердце твоё заставляет загнанно биться в груди, а ночью ты слышишь посвист шипящий, рассекающей воздух ветви́, летящей невидимо вниз, и во мраке ночном она ударяет о землю так сильно и близко, что воздух упруго толкает в лицо и почва дрожит у тебя под ногами.
То, что я делаю здесь, в этом месте, там, где молнии сходят с небес, всё это связано с тем, что случилось со мной и Марго́, в то время, когда мы с ней жили в паре сотен метров отсюда, вверх по теченью. Мой дом, он на самом деле стоит за третьим изгибом реки, если срезать и пойти напрямик, и мне кажется, что живут там сейчас только мыши, а еноты и черные змеи туда забираются чтобы устроить охоту на них. Я представить себе не могу, что хоть кто-то позарится взять что угодно из этого дома, увидев те колеи, что промыты приливом на три мили от дома до самой дороги в город ведущей. Я проплывал как-то мимо - всё казалось было в порядке, лишь торчал там застрявшего дерева ствол, воткнутый в крышу, да стекло на двери кто-то выбил, наверное, выстрелом, с проплывающей лодки. Пёс с большой головой, тот которого я притащил для Марго́, куда-то удрал, я думаю, вернулся обратно он в город.
Город, откуда я его взял, одним был из тех, где водители траков обычно, возят с собою бейсбольные биты, и там мне сказали, что этот пес захудалый. Но, пёс с большой головой был неплох, хотя косоглазил, а косоглазие это вовсе не то, что нужно собаке, если ей должно выслеживать дичь или мчаться по следу. Те водители траков, как-то они напились - это было в пятничный вечер - и избили этого пса с большой головой, бейсбольными битами так, что кровь текла у него из ушей и стекала с хвоста, а затем швырнули они его у границы тех доков которыми Шекельфорд Расти владеет. Псу повезло, что тогда был отлив, и сознание он потерял в полуметре от края воды. Мне не было дела до тех водителей траков, которые возят с собой бейсбольные биты, но пёс был не мёртв, и ждала его тяжкая смерть, в тёмной, холодной воде, остывшей в последние дни, так что я, избитого пса на рыбацкую сеть положил, что лежала на дне моей лодки и отвез к нам домой.
Дома, открыл я дверцу духовки и пса уложил на нее, поближе к жаровне, чтоб его обсушить и согреть, но он, первым делом, очнувшись, попытался вцепиться мне в руку и затем гонялся за мной вокруг дома, пока, наконец, на стол меня не загнал, тот который стоял у нас в зале, а сам он под ним, лаял и щелкал зубами, весь окутанный паром, что поднимался от шкуры его согретой духовкой, и был он похож на собаку из ада.
Я так и не понял, что было такого в Марго́, что смогла она успокоить этого пса с большой головою, такого свирепого пса, каким он являлся, его, который урчал как щенок когда она была рядом, того, кто мне не давал голос свой на неё повышать, рыча с того места где обычно он спал - из-под пе́чи с духовкой. Просто, такой уж она уродилась, и была она таковой со всеми парнями и псами подобными им. Красоткой она не была, но это было не важно, для них, которые в городе даже, не говорили о её красоте, хотя я мог бы сказать, по тому как Шекльфорд Расти и Дэни, и даже Черпак косили глазами своими, в просвет ее блузки, под мышки, видя, что всё её тело покрыто загаром, по крайней мере, вверху, и я мог бы сказать что их, в городе, это сводило с ума. То, что городом я называю, когда говорю это слово, по правде было лишь магазином продуктов морских, которым Шекельфорд Расти владеет, стоящий в конце прогнившего дока, где были колонки для газа с бензином. Город был там, где у Расти имелся подъемник, который он взял с буровой установки, бетонный ангар и машина для льда, а он разместил между ними, там где опору можно было найти, не провалившись сквозь доски гнилые и трухлявые стены, офисный стол - и это он называл кабинетом, то место где спал на окне в картонной коробке кот по кличке Рыбья Башка. Вот место, где если тебе вдруг письмо приходило, ты мог бы его там забрать, скорее всего, уже вскрытым и Расти прочитанным каждому вслух, во время попойки в пятничный вечер, в месте, что городом я называю.
Это был город, где еще до Марго́, я мог утолить свою тягу к общенью с людьми, заплывая туда, подгоняемый ветром попутным вслед за прили́вным теченьем, для того чтоб набить свою лодку, сетями, которые я отыщу в магазине - те которые нужно чинить.
Расти брат полуродный, Эрл Шекельфорд Хэйс, был моим лучшим клиентом, я видел как рвет постоянно он свои снасти, форель пытаясь поймать в заливе корней [1], хотя все и знали какое плохое там дно, и Расти ему говорил: Как ты думаешь, брат, почему это место назвали заливом корней? И затем, уже глядя на нас, говорил, Эрл мне лишь брат полуродный, он полуродный, он полуродный, он всего лишь мне брат полуродный…
А когда наступала зима, после покупок и починки сетей, я помогал им в ангаре - упаковывал в ящики рыбу, летом же я, для хранения рыбы им лёд разбивал, и всегда приезжал я к ним в пятницу вечером выпить. Черпак и Шекльфорд Дэни пили так много, что они избивали друг друга, если не было там водителей траков - тех, с кем можно было б подраться, я же в драку включался за них, когда они были. Я мог бы денно и нощно торчать в этом месте, которое городом я называю, свои совершая дела, и драться со всеми, пока ожидаю, когда время морского отлива наступит. Вот это и было городом тем, куда я потом, иногда, Марго́ свою привозил, не сильно красивую, нет, но, сводившую этих грубых мужланов с ума, тем самым загаром, что покрывал ее тело, с ума сводившую их, помогающих ей, выйти из лодки причалившей к пирсу, когда мы сюда приплывали, и она подобно Индейской принцессе, сети меня нести оставляла, те которые я починил, к магазину, а она же была такой как обычно, смотря на мужланов, в доках места того, что городом я называю.
То как она на меня повлияла, Шекльфорд Расти сказал, было видно по чистой рубашке и моим расчесанным патлам. Я думаю, он не ошибся, он видел, что я изменился. Я так стал далёк от мира того, где шёл я по илистой отмели берега голым, лишь плечи и мужское моё естество были замазаны глиной, чтоб уберечься от солнца, хищной птицы перо заткну́то за ухо, и это был я, когда повстречал Марго́ я впервые, её, что искала реликты для штата, её узнавшую, что, там, где я жил было место летних стоянок Индейцев в давнее время, её прошедшую многие мили вдоль грязного берега моря во время отлива, и всё лишь затем чтоб добраться туда, где она смогла бы наполнить мешки и карманы кусочками битых горшков и курительных трубок, которых у меня было столько, что я специально на них наступал, чтоб услышать, как они разобьются. Она мне сказала, что тяга к Индейцам, её ко мне повлекла, когда поднявши глаза, она меня увидала совсем без одежды, покрытого грязью местами, с пером в волосах и так далеко от дороги, а у меня уже не было женщин лет шесть или восемь, и в этом был мой особый резон, что проявил себя ростом, и засохшая глина стала чешуйками падать мне прямо на ступни, так Марго́ влияла всегда на меня, когда её я окидывал взглядом.
Чего ещё не знал Шекельфорд Расти, о том как она на меня повлияла, это то, как когда оставаться со мною она стала после копанья реликтов для штата, веранду она начала вычищать от того барахла, которое я притащил к себе в дом. Первой исчезла гора разломанных панцирей крабов, козлы, где киль новой лодки стоял, той, что я думал построить в три года последних, четыре бочки со всяческим хламом, поленница досок которые все изъели термиты, те, что хранил я для растопки камина и груда древесного бруса, того, который я приготовил, чтобы однажды поправить крыльцо. Ради неё я даже убрал все рубанки и пилы в сарай, хотя она и не знала, как люблю я что-то пилить и строгать внутри дома. Остался лишь стол раскладной, чтоб на нем танцевать, когда мы были пья́ны и аргентинское танго звучало, и еще там осталось моё любимое старое кресло и подставки под сети, чтоб я мог их тянуть и чинить. Она повесила шторы снова на окна, для того чтобы птицы в дом не влетали и не путались в се́тях калеча сами себя. Мы даже почистили старый камин, и в те утра, когда прилив вместе с ветром подходил почти к дому, и дождь молотил нам по крыше, и тысячи чаек сидели у нас на лужайке за домом, мы могли растянуться на одеяле возле камина и пить горячий глинтвейн и играть в Монополию голыми с большеголовой собакой, храпящей под боком. Об этом не мог знать Шекельфорд Расти, о том, как в отрезанном доме от мира, Марго превратила, жизнь мою в нечто, что было больше чистой рубашки и моих расчесанных патл о которых он говорил.
Летом, секрет её покрывавшего тело загара, был в нас подплывавших к мысу Ската Морского [2] в моей алюминиевой лодке, где я бросал якорь, который был найден у стен магазина которым Шекельфорд Расти владеет, и мы обнаженные пили холодное пиво лёжа в каноэ, где ноги наши сплетались, а я рассказывал ей индейские были, все те которые знал, как например о Месте где молнии сходят с небес, и как мыс Ската Морского получил свое имя. Вот эта история была её самой любимой, которую я ей рассказывал снова и снова, о капитане Джо Смитте из Джеймстауна[3]сити, который ужален был скатом, хорошая быль о том, как он попытался поймать себе рыбу проткнув её шпагой, а рыба в ответ пронзила его, и рука у него вся распухла и распухший язык свисал изо рта, и все те кто с ним были, решили, что он умирает, и поэтому вышли на берег из лодок и раскопали ему там могилу, но вместо того чтоб издохнуть Смитт выпил весь ром судового врача и сожрал живьём того ската и выжил, а они все уплыли от туда, оставив огромную яму индейцам, что выходили из леса, смотрели в неё чтоб понять, зачем нужна эта яма, но вряд ли они понимали. Этот про ската рассказ у Марго был самым любимым, и его я рассказывал ей снова и снова, а она его слушала вновь, попивая пиво из банки и лаская мужское моё естество своею большой, всей загорелой ступнёю.
Зимой, у колодца обычно горелку я ставил, для того чтоб прогреть замерзший насос, я был аккуратен, стараясь теплом не коснуться камней, под которыми прятались змеи, я был аккуратен, даже после того, как в мокром снегу и тумане, где-то меж домом и нашим колодцем, я спотыкался, идя через стаю белых гусей [4] отдыхающих с той стороны на лужайке где не было ветра. Гусиные шеи большие, сравнимы с рукой человека, а крылья сильны и крепки и готовы лететь из Канады до Кубы, так велики и сильны чтобы сбить тебя с ног если ты спотыкнулся пробираясь сквозь них, распугал и застал их врасплох, что обычно случалось со мной рано утром, тогда, когда я пробирался в тумане, для того чтоб прогреть наш замерзший насос.
В ту зиму Марго стала жить в моём доме, и она подсказала, что если приделать обычную лампу к насосу, так чтоб она постоянно горела, то она обогреет воздух вокруг и не позволит насосу замерзнуть, а змеи от такого тепла не проснуться, а потом она делала снимки, для открыток что она собиралась всем послать в Рождество, тех белых гусей, которые ели зерно кукурузы, что она разбросала для них, и утром был кофе у нас, который она нам варила и с беконом яичница тоже, тем беконом, который был куплен в магазине у Расти, и всё это вместо обычного сэндвича с маслом ореха иль шоколадки, которые раньше, обычно ел я на завтрак, и всё это было после горячего душа, который мы принимали вдвоем, с горячей водою накаченной прям из колодца и мылом я тер её спину, удивляясь тому, как же я не додумался раньше до этого трюка с простой электрической лампой.
Когда же весна наступила, у енотихи-мамы появились щенки под поленницей дров, так что если решал я разжечь нам огонь, то это всё означало, что придется мне дело иметь с этой мамой, той, что на тебя нападает, абсолютно бесстрашной, такой, что даже совсем не боится Марго́ большеголового пса, который к весне стал совсем уж матёрым. Чтоб полено, одно или два оттуда достать, для растопки печи, тебе приходилось, как в Дженге [5], вытаскивать их, чтоб не сдвинуть и не дай Бог не качнуть всю поленницу дров, иначе енотиха-мама выскочит снизу и будет гнаться с шипеньем за мною и псом с большой головой, пока не загонит нас в дом. Марго́ так нравилось это, смотреть, как мы убегаем и иногда она делала снимки, а иногда притворяясь, что дверь она запирает, оставляя нас на расправу разъярённой енотихе - маме, той что нас хватала за пятки. Я прекратил что-то брать из этой поленницы дров, перейдя на плавник, что так тяжко было собрать. Но песок в тех корягах, прибитых к берегу моря, делал пламя зелёным и на него, так прекрасно было смотреть, голышом растянувшись на шерстяном одеяле в позднюю лунную ночь. Но уж скоро весна наступила и очаг стал не нужен и енотиха-мама и енотики тоже, стали к нам забираться на ступеньки крыльца и заглядывать в дом, и затем как обычно, уж такой была моя Ма́рго, еноты были повсюду у нас, в нашем в доме и ели из миски собаки и гонялись за псом под столом, что стоял в гостиной у нас. Единственный раз, что я топнул ногой, был тогда, когда съели они все корки от лайма, из бокалов от тоника с джином и шипя и буяня, разорвали обшивку моего любимого кресла, а потом разбросали набивку в нашем доме повсюду. Я думаю то, что я за ними по дому гонялся с совком и метлою, Марго расстроило сильно, и сейчас, вспоминая об этом, мне жаль, что я так поступил.
И той же весной, о которой я говорю, весной, что запомнилась мне енотихой-мамой с щенками. Тогда, в эту ночь, мы услыхали, один их тех быстрых ударов грозы, что шла и крушила всё там, где молнии сходят с небес, мы лежали тогда на постели, и пёс с большой головою, в спальне на кресле сидел и смотрел на нас так, как он любил это делать, нас, тех, что друг с другом делили секреты, так как люди обычно делают это, и мы тоже были такими, а затем я почувствовал пряди волос у себя на изгибе локтя́, но неправильно как-то, а так, словно ветром холодным повеяло вдруг. Волосы Маргарет, что струились с её головы, подобные ангелов крыльям на рождественской ёлке, они были мягки́, но вдруг жёсткими стали так, словно что-то они ожидали, а дальше блуждающей молнии след промчался сквозь дерева крону, того что росло возле нашей двери. Всё случилось так быстро, вот собака прыгает в нашу постель и Марго́ обнажённая, вниз соскользает, а потолок разбивается вдребезги в миг, когда дерево, словно столб телеграфный, что забивают как сваю, как в замедленной съемке, на половине пути замирает чтобы врезаться в пол. А затем, была тишина после взрыва, ствол дерева врезался в пол, он дымился и пахло озоном и горелой смолой, а я и пёс с большой головою вместе сплелись на разбитой кровати, Марго́ же, которую ударило сильно, лежала навзничь, на спине у разлома в полу пробитого древом, её длинные ноги по воздуху били и это казалось мне сексуальным, и еще сексуальней был вид, когда подняв глаза над матрасом, я посмотрел на неё лежащую рядом с древесным стволом, такой сексуальный был вид, и он меня взволновал, когда я подумал о том, что теперь я смогу распилить это дерево прямо внутри нашей спальни.
Но всё было совсем не в порядке. Когда Марго́ села, она сказала лишь «Ох», как будто просто вспомнила что-то, такое, что недавно забыла, она прижала ладони в низу своего живота, а затем замерцал и погас вокруг свет, в темноте она мне сказала, что нужно ехать нам в город за Дэллой - Расти женою. Дэллой, той Дэллой, что была акушеркой и кто зашивал нам порезы на теле если такое случалось. Дэлла, помогла появится на свет большинству ребятишек в округе, и сама родила двух своих, а Расти ей помогал.
Всё было совсем не в порядке, так как я видел - Марго́ совсем не казалась такой, которая носит под сердцем частичку её и меня, а гроза казалось, ушла уж вперёд, оставляя росчерки в небе средь высоких дерев. Одеваясь во тьме, не сумев найти фонаря, что работал, я мог бы сказать, что кругом много крови, по запаху и по тому, как нервничал пёс. Когда мы спустились к каноэ, Марго́ поняла, что ослабла и ещё, было очень плохо для нас, что настало время отлива и мне пришлось дважды ходить к тому месту, где вода уж была глубока, в первый раз чтоб оттащить туда лодку, а второй чтоб Марго́ в неё отнести.
Виноградины капель дождя стали падать на нас до того как я оттолкнул нашу лодку во тьму, а пёс с большой головою вслед нам выл и скулил. Гроза шла прямо на нас, с верховьев реки, принося с собой встречный прилив и волненье на море. Не видно было не зги, даже свет с маяка Волчьей Пасти [6] и сигнал с четвертого буя, на которые я полагался. Когда я выгреб за мыс, ветер стал ещё крепче, и я посчитал, что лучше у берега плыть и двигаться дальше, надеясь, что ветер утихнет, но он всё крепчал и я понял, что это правильный выбор, ведь я не мог рассмотреть даже носа у лодки и не видел Марго́, которая тихо лежала на сложенных сетях, укрытая тем одеялом, на котором обычно лежали мы с ней у камина.
Усилился дождь, и каноэ стало зачерпывать носом идущие волны, мои все колени промокли и в каноэ вода плескалась меня ударяя по ступням, а я лишь надеялся, что, сеть на которой лежала Марго́ хоть немного её спасёт от воды. Молнии вспышки сверкали где-то правее у южного брега, и были они моим единственным шансом увидеть хоть что-то, когда они освещали всё небо пламенем, цвета кости слоновой. Я выгребал со всей силы, загребая веслом, но не двигался с места, как только я делал рывок, встречный ветер относил нас назад. Я сдвинулся к берегу ближе, надеясь, что море там будет спокойней, но чувствовал я, что этого там не случится.
Марго́ пару раз шевельнулась, прижимая к себе то, что было в руках у неё, но кровь продолжала сочиться, но даже тогда, когда ей становилось всё хуже и хуже, она шевелилась так тихо, чтобы не помешать движению каноэ, на котором я нас пытался продвинуть хоть немного вперед, и может быть она и не знала, что по правде, не могу я этого сделать. В яркой вспышке грозы, плечи мои опустились, когда я на секунду увидел, что мы, до сих пор не доплыли даже до мыса Ската Морского, и Марго́, приподняв свою голову, тоже увидела это, и попросила сдвинуться к ней и рассказать для неё, историю ту, о капитане Джо Смитте, и хотя его ей я уже пересказывал тысячу раз, в эту ночь я не мог вспомнить ни слова, и не мог больше плыть, выгребая сквозь ветер, так что сама она рассказала её, но так как я никогда не слышал её до того, она говорила слова, каждую часть, так, словно это было вопросом, так как ты говоришь, когда рассказ свой ведешь для ребенка, вопрошая его всякий раз - Ты следишь еще всё, о чём я тебе говорю? А потом, когда она рассказала, она начала её снова, пока я её не запомнил, а когда я запомнил, я стал рассказывать сам, говоря ей и вспоминая, о чём же был тот рассказ.
Я греб ночь напролёт, продвигаясь вперёд, и перед самым рассветом я смог пересечь, то место, где река шириной в одну милю, как раз перед городом, там, где у Расти стоит его док. Утренний свет был таким, каким ранним утром он обычно бывает, когда проходит гроза, и всё тогда выглядит как-то иначе, в этом раннем утреннем свете. Вода, что плескалась на дне моей лодки, стала разного цвета от крови, что стекала с меня и моих истертых колен, цвет менялся, кисти рук мои огибая, словно вены, там, где кожа была содрана́, от того, что я грёб всю ночь напролёт, цвет был чёрный, бардовый и красный - везде, кроме лица моей Маргарет, неподвижно лежащей на рыбацкой сети, на дне моей алюминиевой лодки.
Я не многое помню, о том, что дальше случилось, разве только, как Шекльфорд Дэнни прикрывал ей глаза, сам прижимая пальцы к своим, а Черпак стоял на коленях в грязи у каноэ, и пытался хоть как-то прибрать тот цветной беспорядок, но не смог и сбежал, чтоб позвать сюда Дэллу. Кажется, я был там, когда приехал шериф, но все как в тумане, может быть я и дрался там с кем-то за то одеяло, на котором мы обычно лежали возле камина, когда они достали Марго́ из него, может быть я дрался и с Расти сдирая с себя всю одежду, пока люди стояли вокруг и смотрели, я думаю, что я всё это делал, а потом я просто пошел, и двигался многие мили вдоль грязного берега моря во время отлива, уткнувшись лицом в одеяло, на котором обычно лежали мы возле камина, к месту Где молнии сходят с небес, туда где я жил всё то время пока не наступило сегодня.
Должно быть, прошло много лет так, что я не могу сосчитать. Лишь иногда они меня замечали летом когда я глиной плечи свои покрывал и завернутым в то одеяло, когда наступала зима, я был словно призрак, которого все подростки пытались спугнуть по ночам, светя в темноту фонарями, а я всё бежал и шлепал по гря́зи ногами когда с моря приходила гроза, я бежал Туда где молнии сходят с небес, к самым высоким деревьям и стоял там, вытянув в стороны руки и лицо поднимал прямо к небу, умоляя лишь об единственном росчерке пламени, цвета кости слоновой, так чтобы в сердце меня он ударил.
Что я вижу и помню, себя лежащего в норах, что копал я в лесу, прямо рядом с городом Расти, и я помню себя бродящего ночью, там где Расти привязал мою лодку к стропилам чтобы я мог забрать её когда захочу, и я вижу себя возле задней двери магазина, себя что подкрался туда и что так стосковался по речи людей.
И позже, я вижу себя, того кого вкус сырой рыбы достал, той, что я воровал из сетей рыбаков и у зверей отбирал, и я вижу себя - одиночку, и скучаю по псу с большой головой, которого я изредка вижу, того, кто всё ищет следы, те что оставлены мной во время отлива, пёс виляет хвостом, но он косоглаз и не может по следу идти, а я размышляю о Мысе Ската Морского и месте, о том, где для капитана копали могилу, но никогда и никто её так и не занял, и сегодня я вижу из свежей норы, что я вырыл возле города Расти, что сегодня пятница - вечер, и все водители траков пьют с Дэнни и Черпаком, которые видят, что сами они постарели и видят, как много тех водителей траков и все они против них, и я представляю себе, что как только будет допита вторая бутылка, а первую кто то возьмёт себе в руку, я думаю, что, я выйду из леса и встану меж ними, с моими друзьями, чтоб получить справедливый удар от человеческой жизни, вернувшись назад в этот город.
[1] Stumpy Point, штат Северная Каролина, США
[2] Stingray Point, штат Виргиния , США
[3] jamestown, штат Виргиния , первое поселение англичан на территории современных США
[4] Белый гусь (лат. Chen caerulescens) - птица рода гусей семейства утиных. Перелетная птица. Тело некрупное, длиной от 60 до 75 см, обычно не более 3 кг. Размах крыльев составляет 150 см.
[5] Настольная игра. Игроки по очереди достают блоки из основания башни и кладут их на верх, делая башню всё более высокой и все менее устойчивой.
[6] Walftrap Light - маяк стоящий на бетонной платформе в океане возле побережья Chesapeake, штат Виргиния , США