Феномен Бога
Феномен Бога не обладает какой-то особенной уника́льностью в сравнении с любым другим, имеющим место в жизни человка́. Бог такое же слово, как и сотни тысяч других слов. А всякое слово в языке имеет смысл только в качестве означающего нечто среди и в связке с другими означающим (словами). Есть слова бытовые, есть метафизические. Эти последние не имеют однозначной референции, то есть невозможно указать пальцем на предмет или действие, чтобы такое слово с очевидностью было к чему-то привязано. Слово Бог как раз именно такое означающее, о котором сказать что же оно означает ничего определённого невозможно. Люди, конечно, много говорят на эту тему, но в том то и беда, что много. Если сказать слово лопата и показать лопату, вопросов никаких нет. Если сказать слово ходить и показать данное действие - нет проблем с пониманием. Но на что указать, что описать, когда мы говорим слово Бог? Непонятно! Обычно нам требуется ещё много много слов, чтобы описать явление под именем Бог. Но и тогда цель не достигается. Мы никогда не можем найти тот предмет или действие, которые были бы окончательно понятными и очевидными, как в случае со словами лопата или ходить. Человек существо говорящее и язык не просто какой-то там утилитарный инструмент коммуникации или чего-то ещё. Язык это способ бытия человека. Человек заперт внутри языка. Сознание есть сложно структурированная система нарративов. И Бог является одним из элементов этой системы. Бог никогда не есть только одно слово! Всегда это совокупность нарративов, миф, мифы, метафизические дискурсы, а если этот Бог из какой-нибудь мировой религии, тогда это слово разрастается в гипернарратив, в огромное количество текстов, устных и письменных преданий, сказаний, толкований, писаний, пониманий. Бог поэтому - это текст. И человек - это текст. Бог есть текст внутри другого текста, внутри сознания человека. Поэтому богословие на самом деле это не онтология, а литературная герменевтика. Богословы рассуждают не о бытии, а занимаются толкованием текстов. Слово и бытие не тождественны. В языке есть много слов, которые означают вещи и феномены, несуществующие в реальности. Например, кентавр, дракон, русалка и прочее такое. То же и со словом Бог. Вещность, предметность, феноменальность этого понятия никак невозможно верифицировать. Нет у нас никакого особого органа для переживания Бога. То, что люди склонны называть чувством Бога или духовного мира, есть эмоциональная реакция на нарратив. Собственно, сама религия многословно и сентиментально утверждает, что обращена к сердцу человека более, чем к его рассудку. Да, бывают слова, способные нас растрогать и умилить. И не только слова, но и другие проявления человеческого духа. Музыка, живопись, скульптура и архитектура могут произвести сильное впечатление, вызвать восторг, умиление, печаль, сочувствие и что угодно ещё. В нервной системе человеческого о́ганизма произойдут движения и изменения, электрические сигналы и химические реакции сообщат организму соответствующее состояние. Какой нибудь гормон феромон адреналин и прочее в этом роде разольётся по нашим венам и нервам, и будет нам счастье или горе. Что именно испытает человек, горе или радость, зависит не от содержания нарратива, как бы он не был выражен, музыкально, вербально, образно, символически, а от личного ситуативного уникального по характеру восприятия его. Одно и тоже явление может в разных обстоятельствах, у разных людей вызывать различные реакции, вплоть до противоположных. Тут важен сложный контекст, в котором происходит столкновение сознания с нарративом. А контекст этот в большой степени обусловлен как раз таки герменевтическими нюансами, которые конкретный индивид принимает с симпатией или неприязнью. Чтобы стало понятней, как это работает, посмотрим на ситуацию ребенка, которому впервые предлагают как бы познакомится с Богом. Вот как это происходит. Ребенок слышит слово Бог и задаётся вопросом, что это за зверь такой. Дальше, или взрослые пытаются истолковать смысл этого слова, то есть во множестве слов сообщают детскому сознанию некоторый нарратив, или сам ребенок постепенно из языкового пространства, в котором находится, составляет какое-то понимание данного слова. После усвоения понятия, ребенок, человек воо́бще, опять же в силу своего культурного окружения, склоняется к тому или иному способу обращения с известным словом. Например, если это атеистическое сообщество, слово Бог будет использоваться, как бессмысленное и/или бесполезное понятие, не имеющее отношения к реальности. В религиозной среде, или в ситуации возможного с ней соприкосновения, человек может избрать некоторую практику объективации и одушевления образа, усвоенного из нарратива. Таким манером внутреннее переживание и сопровождающие его эмоции как бы выносятся за пределы сознания и атрибутируются самобытной субстацции, которой в действительности ничего не соответствует. То есть слово Бог по типу относится к той категории, что и слова кентавр, русалка, дракон и т.п. Ни с каким Богом или богами никто никоим образом не взаимодействует, но имеет дело исключительно со словами, с нарративами. В сознании происходит экзистенциальная подмена. Слово отождествляется с бытием так, как бы это бытие было в наличии и предстояло в виде объективной реальности. Тут происходит такая когнитивная ошибка. Люди воспринимают факт наступающих в процессе их переживаний последствия, как аргумент и неопровержимое доказательство реальности воображаемого предмета. Но последствия могут быть, а реальности - нет! Так ведь и сумасшедший способен наделать делов, повинуясь бреду, овладевшему его разумом. Последствия будут несомненно реальные. Но мотивация, причины приведшие к этим последствиям не имеют никакой связи с действительностью. Какая-нибудь галлюцинация может привести шизофреника к реальным поступкам. Его переживания для него будут тоже реальны. Больное сознание в таком состоянии переживает все точно так же как бы это происходило на самом деле со здоровым человеком. Примерно такого же характера нейро-психические и когнитивные процессы происходят с сознанием религиозного человека. Только он в отличии от шизофреника имеет дело не с галлюцинацией, а с нарративом, в нашем случае со словом Бог. А наступившие в результате данной психоделии последствия человек воспринимает как результат божественного действия. Для более полного и объёмного понимания описываемого феномена надо вспомнить некоторые факты из богословия и мистики. Мне хорошо знакома восточно-христианская традиция, поэтому я буду говорить о ней. Православное богословие очень рано осознало опасность, исходящую от желания приписать Богу понятные каждому человеческие качества. Параллельно с таким положительным богословием возникали проблемы с неистовым мистицизмом. Поэтому учителя церкви и подвижники мистики предложили две базовые стратегии религиозного бытия, призванные сохранить христианина и христианскую общину от впадения в ереси и прелести. Здесь ересь есть когнитивное заблуждение, а прелесть по сути та же галлюцинация, что и у шизофреника. Хотя и то и другое на практике может быть неразличимо перемешано. И ересь может быть следствием галлюцинации и прелесть результатом когнитивной ошибки. Так сформировались апофатическое богословие и аскетика. Апофатика говорит о Боге только в отрицательных категориях. Бог не есть то или это. Если наш мир это бытие, то Бог не бытие или сверхбытие. И все в таком роде. Тогда о существе Бога мы не имеем возможности сказать ничего положительного, ибо все известное нам принадлежит тварному миру, о котором мы знаем либо посредством несовершенных наших чувств, либо из слов других людей, столь же несовершенных, как и мы сами. Аскетика же предлагается принцип недоверия, который лучше всего проиллюстрировать, а не определять. Прп. Исаак Сирин учил: если ты встретишь ангела, то пади ниц и, не поднимая главы, проси ангела оставить тебя в покое, ибо ты недостоин видеть лице святого. Ангел не прогревается, если это действительно ангел. И таким образом ты сможешь избежать искушения от демонов, принимающих вид ангелов Божиих. Говоря простым языком, в мистическом делании подвижник не должен ждать и воображать возможное божественное присутствие. Ему достаточно держать ум в словах молитвы или как учил Силуан Афонский, держать ум во аде и отчаиваться. В связи с этими двумя стратегиями возник вопрос, а как же тогда мы можем соприкасаться с Божеством, если его сущность непознаваема и во избежание дьявольского обмана должно хранить свой ум от воображения, как раз от той объективации, о которой говорилось выше? (Тут надо заметить, что западная традиция радикально отличается от восточной, и там медитация именно как воображение вполне нормативна для всякого верующего!) И вот тут появилось в какой-то момент учение о различии в Боге сущности и энергий. Опустив подробности этой огромной богословской темы, отмечу одно из ее важнейших утверждений. Божественные энергии пребывают в образах, словах и предметах связанных смыслом с Божеством. То есть, в молитве, при некоторых условиях правильности этого священнодействия в ее словах пребывает Бог. В иконе присутствует Бог, в святых мощах так же. И тут мы возвращаемся к тому, с чего начали. Здесь, что называется, оговорка по Фрейду. Православие признаёт по сути тот факт, что мы имеем доступ к Богу только через Его Имя, через Его Слово, то есть через нарратив. То же со святостью иконы. Вселенский собор в защиту иконопочитания постановил, что икона освящается написанием Имени. Именно именем она соотносится с Первообразным и таким образом становится местом присутствия Божественных энергий, то есть самого Бога. Вся суть умного делания, когда подвижник непрестанно творит Исусову молитву полагается на этом основании: в имени Бога присутствует Сам Бог. Вот и получается, что как не крути не верит, а дело будешь иметь не с самим Бого́м, а со словом Бог. Куда не кинь, всюду клин! Аминь.)))