СВЕТИЛЬНИК ПОД СПУДОМ (11)
Сергей Николаевич Дурылин. 1929 г.
Апокалипсис и Россия (начало)
Мы литые, железнобокие,
Толща к толще, волна к волне,
Переступим мы стены высокие,
Укрепимся на чудном холме.
Наплывают... черны как деготь
(А вблизи - сквозные, как дым),
Но коснуться того лишь возмогут,
Что попущено будет им.
Длань Архангела Михаила,
Золотое подъяв копье,
Кругом огненным очертила,
Светлый Кремль, стоянье твое.
Наталия Ганина
Май 1994 г.
Через Леонтьева и «лучшего, единственного, полноправного наследника… многосложной и многострадальной мысли» его [117] - отца Иосифа Фуделя становилось понятным Дурылину настоящее и открывалось будущее России.
«Строительство жизни без Бога, - говорил на панихиде по отцу Иосифу С.Н. Дурылин, - есть строительство на песке; но это видно лишь взору верующему, [для неверующего это строение представляется строением на гранитном фундаменте], и видеть эту стройку на песке, поглощающую силы народа, отуманивающую его мысль и волю, есть великое испытание и страдание для человека верующего. Отцу Иосифу было определено испытать это страдание. Он вынес его мужественно и мудро. […]
Он еще с юности встретил на своем пути двух людей, которые научили его мудрому спокойствию ведения, что “мiр преходит”. Один из них был - праведник, другой - с тоской вопиющий - “научи мя оправданием Твоим”. “Если в России, ради презрения заповедей Божиих и ради других причин, оскудеет благочестие, тогда уже неминуемо должно последовать конечное исполнение того, что сказано в конце Библии, т.е. в Апокалипсисе”. Так учил приснопамятный старец оптинский Амвросий [118]. “Немного человечеству остается, мне кажется. Древо познания иссушает мало-помалу древо жизни. И Церковь говорит, конец приближается, когда Евангелие будет проповедано всем” [119]. Так мыслил великий друг покойного, монах Климент - К.Н. Леонтьев, - и дополнял свою мысль: “Человек истинно верующий не должен колебаться в выборе между верой и отчизной. Вера должна взять верх… Всякое государство есть явление преходящее, а душа моя и душа ближнего вечны и Церковь тоже вечна” [120]. “Преходил” мiр - и яснел духовный облик о. Иосифа. Град, зде пребывающий, разрушался - но тем яснее становились нерушимые стены града взыскуемого» [121].
«Я писал работу на тему “Апокалипсис и Россия”, - вспоминал Дурылин. - Половина ее должна была быть посвящена никому неведомой апокалиптике К.Н. Леонтьева. Я был убежден, что основным пафосом Леонтьевской мысли был - ужас конца. Вся его, т.н. “реакция”, все его “охранительство” - отсюда: из желания задержать, остановить усиливающее падение основ обще-человеческой, государственной и общественной прочности - религии, строгой семьи, строгой власти, сурового воззрения на человеческую природу, потому что ослабление и падение всего этого - устоев человечества - и есть величайший признак того, что всемiрная история идет к концу и конец этот близок. Переживая то, что переживалось весной 1918 г., я особенно живо чувствовал, как прав Леонтьев в своей апокалиптике и до чего эти ощущения и мысли ему свойственны и у него первоместны! Но я не решался писать об этом, не узнав, что думает об этом о. Иосиф.
Я пошел к нему. Обедали. После обеда мы остались вдвоем, и я задал ему основной свой вопрос:
- Думаете-ли вы, что основой основ Леонтьева, причиной всего его отрицания основ прогресса, современного уклона культуры и т.д. было чувство апокалиптики?
- Да, думаю и думал.
O. Иосиф был особенно задумчив и молчалив.
- Еще: верил ли в конце жизни Леонтьев, в глубине глубин своих, что всё может быть иначе, что Россия уклонится от общей воли к концу и даст мiру новое и невиданное?
- Нет. Он за четверть века до Соловьева знал, что Европа и Россия погибнут под ударами монголов. Он только успокаивал, к концу жизни, свою тревогу, свою боль за Россию, когда писал о некоторых своих надеждах. С началом Царствования Императора Александра III они у него еще были, но они исчезли. Он разуверился во всем, кроме Церкви. Ничему бы, что совершается теперь, он не удивился. Так должно было быть. Он знал, что конец идет.
О. Иосиф замолчал. Были сумерки. Мы сидели молча. За окном отвратительно взвизгивали и шипели автомобили. Мне надо было идти. Я молча подошел под благословение к о. Иосифу. Уходя, я знал, что то, что говорил он о надеждах и разуверении Леонтьева, было сказано и об его собственных надеждах и разуверениях. Он был печален и сумрачен как никогда» [122].
Отец Иосиф Фудель в кабинете дома на Арбате. 1910-е гг.
«[И чувствовалось постоянно, как трудно ему жить с “Леонтьевским” в душе, - рассуждал Дурылин об отце Иосифе, - когда все кругом отстраняет, отрицает, разрушает это “Леонтьевское”. Слабло и никло долу государство. Исполнилось страшное, никому неизвестное, но превосходно знакомое о. Иосифу - предведение Леонтьева: желтый Восток победил Россию. Всемiрная история явно вступала в новый период. В том, что происходило в России в 1905 г., - в этом таянье русского могущества, в этом подтачивании России холодным интернационализмом и космополитизмом русского общества, в этом жутком “своей-земли-несвоеземством” русской интеллигенции, - о. Иосиф видел наступление] […] [123]
Слабло и никло долу русское государство. Было ясно умам Леонтьевского склада, что с самой японской войны происходит таяние русской государственности, оскудение государственного могущества. Исполнялись страшные предведения Леонтьева, о которых никто не знал, но которые так хорошо ведомы были о. Иосифу. Желтый Восток торжествовал победу над Россией - свою первую победу над Европой. Европа явно вступала в новый период свой - тот самый период “предсмертного смешения”, о котором так много писал Леонтьев, - и первой в этот период вступала Россия. Интернационализм и космополитизм русской интеллигенции холодным жалом подтачивал Россию. Жуткое “своей-земли-несвоеземство” русского общества подготовляло события последующих грозных лет. Россия, как дерево, изнутри сохла, ее древесина явно теряла свой здоровый прежний аромат, прививки, делаемые к этому дереву, явно были во вред ему: прививалось что-то инородное, иносоставное, разлагающее. Темный Ангел гибели пролетал над Россией.
С “Леонтьевским” в душе и чутьем можно было это видеть. И о. Иосиф видел это.
Другие называли это русским возрождением, именовали занимающейся зарей русского исторического будущего. Наступил 17-й год. Я помню дни весеннего ликования - март этого года. Оно было всеобщим. Оно проникало не только в кабинет ученого, в школу, в детскую - оно проникало туда, куда не должно было проникать: в Храм.
Раздавались речи о том, что революция несет с собой свободу Церкви, что демократия - и есть христианство, а социализм есть то, чему должно учить с церковного амвона. Епископ призывал духовенство, в открытом письме, присоединяться к шествиям с красными флагами, а другой епископ, правящий древней митрополией, полагал на этом письме сочувственную резолюцию, предлагая подчиненному ему духовенству следовать этому призыву.
В Духовных академиях шло изгнание монашества, подтачивался и развенчивался самый идеал монашества и аскетизма, на съездах белого духовенства проводилось буйное насаждение демократических начал в Церкви, свергались епископы, иногда только за то, что они - епископы, т.е. власть имущие; внезапно оказалось, что старое правительство заблуждалось, полагая, что самые крайние наши демократы и революционеры живут в Женеве и Лондоне, - они, оказалось, жили в разных Пропадинсках, в церковных домах, в квартирах отцов протоиереев, в бывших бурсах, чуть не в церковных сторожках.
То, что я условно называл выше “Соловьевским” в нашей Церкви, мысли и жизни, - как противоположное “Леонтьевскому”, - ликовало в эти дни. Реформа Церкви; Возвращение к перво-христианству; Выявление мистического лица православия; Церковь всегда сочувственна политической и всяческой свободе; Церковь и ее нужда в православном государстве; Социальная природа христианства есть его основа; Церковь есть религиозная демократия; Церковь есть, прежде всего, всяческая свобода; Православие требует соединения церквей и т.д., и т.д. - и много множество идей того же порядка и типа (без чего не может жить “Соловьевское”) - вихрем пронеслось по России, и идеи эти отложились в дела, в факты.
Во имя этих идей, этого порядка - пусть не отчетливо осознанных, но ясно воспринятых, - во имя понимания христианства, как земного устроительства на началах “любви”, свергали епископов, объявляли, что христианство - и социализм - одно и то же, поднимали внутри-церковный поход против монастырей и монашества, утверждали, что аскетизм - извратил христианство и что потому задача нового богословия есть борьба с богословием Cв. Отцов, устрояли новые сообщества для скорейшего соединения церквей, предавались предавались церковному реформонеистовству, - хочется сказать сильнее: реформобесию!
Все это хотело служить и служило одному идеалу: оземлению христианства. Принижалось всё в нем строгое, грозное, карающее, всё, учащее послушанию, смирению, страху Божию, - учение о грехах, о несовершенстве человеческой природы, о страхе Божием, заповедь о нелюбви к мiру и всему, что в мiре, памятование о страшном суде, “память смертная”. Облик Господа Христа оземляли и тем делали нецерковным: икона Его - где пишется строгий Лик Его, Царя царей, - сменялась картиной, на которой так по-человечески благодушно Его лицо, галилейского учителя Любви… Казалось, в Евангелии вовсе и нет страниц, повествующих о страшном суде с муками и огнем, что мир, мир, мир и только мир принес на землю Христос и благое социальное устройство “мiра”, а не меч, не огонь разделения, не вражду к “мiру”, что всё Евангелие только - доброе и мягкое сочинение некоего человеколюбца, который в наши дни был бы если не социалистом, как думал когда-то малообразованный вождь русской интеллигенции, Белинский, то наверное уж либералом с широкой программой социальных реформ. […]
С.Н. Дурылин. 15 января 1917 г. Рисунок Николая Чернышёва.
…Дьяконы […] морщились начинать обедню возгласами: “благослови, владыко”, а не прочь были начать: “разрешите, товарищ!” - […] псаломщики […] демократизировали псалтырь, выпускали в псалмах слова “царь, господин, владыка”, […] демократическая совесть [их] смущалась читать молитву “Царю небесный…” Духовенство, в общей своей массе, особенно городское духовенство, из академиков, задающее тон, - в эти грозные дни не почувствовало нисколько, что враг стоит у врат Церкви, что власть верховная делается явно атеистической и антихристианской, что народу русскому предстоит величайший атеистический искус, который он может не выдержать.
В эти грозные дни духовенство должно было забыть, что оно - сословие, и вспомнить и знать, что оно - слуга и опора Церкви, тот страж, который должен не пускать врага в церковные врата, тот наставник и кормчий, который должен править совестью и сознанием народным. Оно поступило как раз наоборот: оно именно вспомнило, что оно - сословие, что у него есть всяческие счеты с прошлым, и оно принялось их сводить.
Оно вспомнило, что оно долго и подолгу стояло в приемных архиереев, а потому решило, что теперь нужно и архиереям постоять в передних у протоиереев, а протоиереям - у псаломщиков. Оно вспомнило, что бывали слишком самовластные архиереи - и стало колебать каноническую власть епископов. Как бунтовавший мужик припоминал помещику, сколько раз его предки были выпороты при Аракчееве или Закревском, тем только выражая свое участие в судьбе России, так духовенство - в огромном своем большинстве - задачу времени поняло чисто сословно, совершенно не поняв, какая туча нависла над Россией и Церковью» [124].
Примечания
[117] С.Н. Дурылин «Отец Иосиф Фудель (Мои памятки и думы о нем и о том, что было ему близко». С. 190.
[118] Это толкование апокалиптического сна графа А.П. Толстого преподобным Амвросием Оптинским приводит С.А. Нилус в своей книге «Близ есть, при дверех» (Сергиев Посад. 1917. С. 52).
[119] Письмо К.Н. Леонтьева В.В. Розанову от 13 июня 1891 г.
[120] Письмо К.Н. Леонтьева В.В. Розанову от 13 августа 1891 г.
[121] С. Раевский (Дурылин) «Проповедь на панихиде по отцу Иосифу Фуделю» // «Обрученный Церкви. Протоиерей Иосиф Фудель. Жизнеописание. Воспоминания. Письма К.Н. Леонтьеву». М. 2020. С. 264-265.
[122] С.Н. Дурылин «Отец Иосиф Фудель (Мои памятки и думы о нем и о том, что было ему близко». С. 249-251.
[123] Квадратные скобки принадлежат С.Н. Дурылину. Далее обрыв текста в автографе и машинописи.
[124] С.Н. Дурылин «Отец Иосиф Фудель (Мои памятки и думы о нем и о том, что было ему близко». С. 217, 231-233, 235-236.