ИОН ДРУЦЭ: «ОДИНОЧЕСТВО ДУХА» (28)
Ион Пантелеевич Друцэ (3.9.1928-28.9.2023).
ОСКОЛКИ ПАМЯТНОГО
Последняя пьеса Иона Друцэ о княжне Марии Кантемир, к сожалению, оказалась почти неизвестной в России. Лишь однажды в журнале «Континент» (№ 129. 2006) были опубликованы «картины из пьесы» с кратким введением: «Пьеса о любви и жестокости, о вере и власти, о России и Молдавии»: https://magazines.gorky.media/continent/2006/129/poslednyaya-lyubov-petra-velikogo.html
На российской сцене она не ставилась, о кишиневской постановке мы уже писали. Но и там она, из-за больших материальных затрат на постановку, вскоре после премьеры сошла со сцены.
По этой же причине ее почти не обсуждали.
Орнамент в рукописи одной из книг Дмитрия Кантемира. РГАДА. Прорись на кальке.
Одна из немногих попыток осмысления была сделана на страницах опять-таки журнала «Континент» (№ 137. 2008) руководителем Отдела театроведения Академии наук Молдавии, доктором искусствоведения Викторией Федоренко.
В этой пьесе, по ее словам, «проявляется особенность драматических произведений Иона Друцэ - этот конфликт не антагонистичен. Автор не обвиняет историю, находясь вовне событий, но старается постичь и передать их, максимально приблизившись к сути, где бы и когда бы ни происходило все то, о чем говорится. Здесь Ион Друцэ, можно сказать, выступает продолжателем известной пушкинской традиции, подчеркивающей важность для писателя свободного, непредвзятого историко-философского осмысления событий в сочетании с живым воображением. С одной стороны, серьезная кропотливая подготовительная работа, доскональное изучение материалов и документов, а с другой стороны, способность автора схватывать и выражать глубинную сущность эпохи, человеческой личности».
«Отнюдь не случайно у Друцэ Россия - “страна обиженных”, говоря словами его персонажа, […] Толстого. И тут требуется весьма существенное для понимания идеи автора уточнение: и тех, кого обидели в других местах, а потом приютила Россия (в том числе и отражение собственной судьбы писателя), но и обиженных в самой России, во имя России и ее интересов, как случилось с тем же Толстым, заключенным под конец жизни в каземат, или с семьей Кантемира, нашедшей приют у русского царя и пережившей и крайности его натуры, и крайности российской политики.
И истинное значение этой друцэвской пьесы не столько в том, что здесь воссоздан образ Дмитрия Кантемира и эпизоды его биографии, но в том, что на протяжении всего действия создается некий метаобраз, который не входит в состав действующих лиц. Этот метаобраз - Россия как многозначный символический персонаж, подспудное существование которого постоянно ощущается в пьесе: именем России, используя ситуации в свою пользу и вынуждая людей приспосабливаться (тех, кто принимает такие правила игры), вершатся и судьбы людей во времени и пространстве, и сама история.
Но в произведениях Друцэ всегда есть герой, который не приспосабливается к внешним обстоятельствам, а противопоставляет им свой внутренний мiр, богатство души. В этом, по нашему мнению, прежде всего и сказывается то, что мы называем понятием “миоритическое мiровосприятие”, идущее от философской трактовки баллады “Миорица”, обнаруживающей созвучие национальных и общечеловеческих проблем: https://sergey-v-fomin.livejournal.com/149761.html Таким героем в этой пьесе является Мария, безстрашная и мудрая дочь Дмитрия Кантемира.
Именно созданный автором образ России как многозначный символический метаперсонаж помог ему посредством всего нескольких эпизодов создать сильный женский характер. Именно Мария Кантемир вступает в конфликт с упомянутым метаперсонажем […]
Мария Кантемир, демонстрируя силу духа, восстанавливает равновесие мiра именно в таком глобальном смысле. Самопожертвование как духовный подвиг - сознательный путь друцэвских героев, по сути своей близких герою “Миорицы”, осознающих необходимость и потребность силой собственной духовности устанавливать утраченное равновесие мiра.
Образ России в другом преломлении мысли автора соотносится с образом Петра Великого, являясь первой и последней его любовью. Любовью трагической и священной, требовавшей жертвоприношений и самопожертвования. Той единственной любовью, которой он приносил в жертву все самое дорогое - и сыновей, и народ, и жизнь свою...»: https://magazines.gorky.media/continent/2008/137/mezhdu-vechnostyu-i-migom.html
Факсимиле княжны Марии Дмитриевны Кантемир. РГАДА. Прорись на кальке.
Написанному Ионом Пантелеевичем весной 2003-го суждено было раскрыться (получив возможность быть понятым и осознанным) не тогда, а в час очередного посещения нас Господом. Недаром к пометке о времени завершения работы над пьесой он присовокупил: «Великая Пятница» - день воспоминания осуждения на смерть и крестных страданий Господа нашего Иисуса Христа, снятия Его тела со креста и погребения.
Сделаем две выписки из пьесы, из последних ее сцен.
Первая, краткая, - из Картины десятой. Слова пребывавшего в узах бывшего начальника Тайной канцелярии Петра Андреевича Толстого:
Толстой: Живи, Мария. Живи, родная. Живи долго. Россия - страна обиженных. В России невозможно найти человека, которого, хоть один раз в жизни не обидели бы жестоко, несправедливо… Для оправдания в России нет никаких возможностей. Никто слушать тебя не станет. Единственная возможность доказать свою правоту - это продолжать жить. Но жить надо долго, очень долго, до глубокой старости а то и еще дольше, в надежде что когда-нибудь, кто-нибудь скажет, а ведь мы с тем, пожалуй, нехорошо обошлись…
Граф Петр Андреевич Толстой (1645-1729). Портрет кисти Иоганна Готфрида Таннауэра.
Второй фрагмент - из Эпилога.
В нем участвует Иван Иванович Бецкой - меценат, реформатор просвещения.
Мария (после потрясения, устало): Они хотели от меня наследника. А я хотела сына. Просто сына. На этом разошлись.
Бецкой: Разошлись с кем? С Петром Алексеевичем?
Мария: С Россией.
Бецкой: Но, разойдясь, вы продолжаете в ней жить? Почему?
Мария: Россия умеет привязывать к себе.
Бецкой: Чем?
Мария: Фантазиями и грехопадениями. Нигде, кроме России, так много не разрушают, чтобы, высвободив место, сотворить что-то необыкновенное, но дальше сноса дело не идет; нигде так много, так тяжело не грешат, рисуя при этом такие прекрасные иконы; ни один язык мiра не превратил столько библейских выражений в народные поговорки, отходя при этом, всё дальше и дальше, от Самого Господа. Думаю, когда произойдет сошествие Бога на землю, это случится именно здесь.
Бецкой: Почему вы так полагаете?
Мария: Всевышнему, в конце концов, захочется выяснить на месте, что же происходит в этой самой России…? Вы позволите мне присесть? Отвыкла, знаете, от своей же, произнесенной вслух речи…
Бецкой: Мы вас утомили. Позвольте откланяться…
Мария: Я вам очень благодарна, Иван Иванович, за вашу заботу о рукописях моего отца и моего брата… Мне не хотелось бы отпускать вас с пустыми руками, а потому позвольте вам преподнести небольшой листок, на котором начертаны четыре слова моего покойного отца. Я прожила с ними жизнь в России. Полагаю, что и вам, если придется надолго тут задержаться, эти четыре слова помогут в ваших деяниях…
Подошла к иконе, взяла листок, протянула гостю.
Бецкой (читает): «Творите добро ненавидящим вас».
Иван Иванович Бецкой (1704-1795) - внебрачный сын генерал-фельдмаршала князя Ивана Юрьевича Трубецкого; сводный брат второй жены князя Д.К. Кантемира Анастасии Ивановны (1700-1755) и дядя их дочери Екатерины (Смарагды) Дмитриевны (1720-1761), бывшей замужем за князем Дмитрием Михайловичем Голицыным. Видный представитель русского Просвещение, личный секретарь Императрицы Екатерины II, президент Императорской Академии художеств (1763-1794), инициатор создания Смольного института (1764) и Воспитательных домов в Москве (1764) и Петербурге (1770) с госпиталем для рожениц.
Нельзя не почувствовать во всем этом глубокой нравственной человеческой правды. Но для историка это все же «человеческое, слишком человеческое». Для меня, к примеру, и до сих пор вопрос: могла ли так позволить себе высказаться вслух да и вообще думать в таких категориях княжна Мария Дмитриевна Кантемир, дочь Господаря, безусловно, понимавшая и ощущавшая тяжкий долг, налагаемый происхождением?
Об этом, помню, рассуждали мы в 1986-м и с писателем Джордже Менюком. Он тоже примеривался к этой теме, написав, в качестве пробы, стихотворение «Князь»: https://sergey-v-fomin.livejournal.com/758726.html
Всё это я говорю, нисколько не умаляя самой высокой Правды, сказанной Ионом Друцэ, не говоря уже о художественно-философской силе и больших литературных достоинства пьесы.
Литературного произведения это не касается, но вот историческое исследование, пусть даже и статья, это совсем другое. Ви́дение Шекспира и ответственность ученого - категории все же совершенно разные. Ведь Клио и Мельпомена, покровительницы истории и трагедии, хотя и дети одних и тех же родителей и даже сестры, всё же Дамы разные и весьма ревнивы друг к другу и к своим избранникам.
В отличие от самых чутких к прошлому литераторов на историка наложены, пусть и невидимые для многих, но довольно суровые вериги, заставляющие не только строго следовать фактам, но и духу эпохи.
Прочитав пьесу, я осознал, почему я так и не написал книгу о Кантемирах, на что мне не раз пенял Ион Пантелеевич и, как узнал позже, сожалел занимающийся Кантемирами историк и дипломат из Кишинева, доктор наук Виктор Иванович Цвиркун: «Весомый вклад в изучение биографии Д. Кантемира внесли исследования и публикации историка С.В. Фомина . Несомненной заслугой этого автора является разыскание и включение в научный оборот ряда архивных документов, относящихся ко времени его жизни и деятельности в России. Следует особо подчеркнуть вклад С.В. Фомина в изучение таких новых тем, как некрополь и иконография семейства Кантемиров, определение мест пребывания и жительства Д. Кантемира в Москве и Санкт-Петербурге . Приходится сожалеть лишь о том, что публикации этого талантливого писателя и кропотливого исследователя о молдавском господаре и членах его семейства носят фрагментарный, отрывочный характер и не воплотились в создание цельного, объёмного произведения»: http://www.historia.ru/2016/01/2016-01-tsvirkun.htm
...Весьма поучительная история случилась, между прочим, даже и с самим А.С. Пушкиным, так и не смогшим написать «Историю Петра», несмотря на обилие документов и открытый для него Императором Николаем I доступ во все архивы.
Первоначальные взгляд на героя, под грузом документов и свидетельств современников, у него изменился; написать же так, как требовало от него это новое ведение, будучи связанным словом, он не мог. Оставшиеся после Пушкина рукописи его Петровских штудий - свидетельство трагедии художника и честного человека.