СТРАСТИ ПО ВЛАДЫКЕ ФЕОФАНУ (2)
Итак, приступаем к републикации фрагментов двух наших книг, содержащих сведения об Архиепископе Феофане (Быстрове): «Боже! Храни Своих!» (2009) и «Судья же мне Господь» (2010)
Для легкости восприятия ссылки на источники в нашей публикации мы не воспроизводим. Кому это нужно, могут обратиться непосредственно к самим книгам.
В СТОЛИЦЕ
«Известность стяжал постепенно, - писал о Г.Е. Распутине митрополит Евлогий. - Приехал в Казань к епископу Хрисанфу, тот рекомендовал его ректору Петербургской Духовной академии еп. Сергию, а Сергий познакомил его с архимандритом Феофаном (впоследствии епископом Полтавским) и профессорским стипендиатом молодым иеромонахом Вениамином».
«Впервые Григорий Ефимович, - показал следователям ЧСК Владыка Феофан, - прибыл в Петроград зимою во время русско-японской войны из города Казани с рекомендацией ныне умершего Хрисанфа, викария Казанской епархии. Остановился Распутин в Александро-Невской Лавре у ректора Петроградской Духовной академии епископа Сергия».
«Однажды мне сказали, - рассказывал в 1914 г. епископ Феофан пришедшему к нему журналисту, - что у одного из епископов сидит интересный человек из народа. Я пошел и увидел там Григория, который сказал мне, что прибыл из Казани».
Сохранились свидетельства Матрёны Распутиной о том, как её отец «привлёк к себе внимание архимандрита Феофана. “Он произвел на меня ошеломляющее впечатление”, - часто говорил последний о моем отце. Он поразился оригинальностью и своеобразием его мысли, равно как и его простым и ясным языком, который отражал большую нежность души. Феофан пригласил его к себе, […] ввёл его в кружок своих ближайших сотрудников, и, по примеру профессора Казанской Духовной академии, устраивал собеседования для своих учеников».
В английской версии своих воспоминаний Матрёна уточняет: когда её отец «однажды обсуждал значение некого места Евангелия с одним из монахов, архимандриту Феофану посчастливилось его услышать. Позднее Феофан говорил, что слова моего отца, его ум и проникновенность произвели на него потрясающее впечатление. Ему было интересно познакомиться с этим сибирским крестьянином, который казался столь одарённым, и Феофан пригласил его в свой дом, думая оставить его при себе, ибо он счёл, что Распутин будет безценным миссионером, которого можно будет послать в деревню для […] оживления духа Веры в народе […]
Осведомившись о личности Старца, привлекшего его внимание, епископ Феофан обнаружил, что этот новый пришелец не совсем неизвестен, после того, как Иоанн Кронштадтский уже заметил его двумя годами ранее и, провидя великолепные способности этого крестьянина, побудил его к самообразованию. Подтвердив свое первое впечатление, Феофан побуждал Распутина приходить к нему в гости».
«Почему же так важно пребывание праведных среди народа? - задавался вопросом о. Иоанн Восторгов. - Прежде всего потому, что они являются показателями и свидетелями духовной жизни и духовного роста народа; они своим существованием показывают, что народ не умер для Бога, для святости и для духовной жизни; что среди него есть люди, достойные благоволения Господа […] …Мы в них имеем предстателей и ходатаев пред Богом».
А вот как писал о появлении в Петербурге Г.Е. Распутина С.М. Труфанов, правда, при этом путая годы:
«В конце 1902 года, в ноябре или декабре месяце, когда я, обучаясь в С.-Петербургской Духовной академии, деятельно готовился к принятию ангельского образа - монашества, среди студентов пошли слухи о том, что где-то в Сибири, в Томской и Тобольской губерниях, объявился великий пророк, прозорливый муж, чудотворец и подвижник по имени Григорий.
В религиозных кружках студенческой молодёжи, группировавшихся вокруг истинного аскета, тогдашнего инспектора Академии - архимандрита Феофана, рассуждения о новоявленном пророке велись на разные лады. […]
Особенный интерес к “старцу” возбуждали во мне речи моего духовного отца и приготовителя к монашеской жизни о. Феофана.
Сидели мы однажды с ним в его покоях, пили чай и вели душеспасительную беседу. Не знаю в связи с чем, о. Феофан во время беседы заговорил о Божьем человеке Григории.
- Да, - говорил он, - есть ещё Божьи люди на свете. Не оскудела Русская Земля преподобными. Посылает Господь утешенье людям Своим, время от времени воздвигая им праведных мужей. Вот ими-то и держится ещё Святая Русь. […] И вот теперь такого мужа великого Бог воздвигает для России из далёкой Сибири. Недавно оттуда был один почтенный архимандрит и говорил, что есть в Тобольской губернии, в селе Покровском, три благочестивых брата: Илья, Николай и Григорий. Старший из них - Григорий, а два первых - его ученики, ещё не достигшие высокой ступени нравственного усовершенствования. […]
Не вытерпел я и спросил своего отца:
- А не приедет ли сюда тот старец?
- Приедет, приедет! […] Мы его ждём…
Дни шли за днями. […] В конце 1903 года, 29 ноября, я принял монашество. Из Сергия меня обратили в Илиодора. 16 декабря этого же года я как новоиспечённый инок шёл по тёмному академическому коридору со взорами, опущенными книзу, согласно учению Св. Отцов.
Вдруг меня кто-то деликатно, едва слышно, потрепал за плечо. Я поднял взор свой и увидел о. Феофана […]
- Вот и отец Григорий из Сибири! - застенчиво сказал Феофан, указывая на мужика […]
- А-а-а, - смущённо протянул я и подал мужику руку и начал с ним целоваться».
Свидетельства воспитателя Наследника Цесаревича Пьера Жильяра, чьи политические убеждения и духовные предпочтения, мешали ему глубоко понимать то, о чём он часто писал в своих мемуарах, всё же иногда весьма ценны с точки зрения фактологии. «Его странствования, - писал он о Г.Е. Распутине, - привели его, наконец, в Петербург. Он познакомился там в 1905 году с архимандритом Феофаном, ректором Духовной академии, которому показалось, что он видит в нём проявления искренней веры и очень большого смирения, а также все признаки Божественного вдохновения. Распутин через его посредство был введён в круги набожных людей столицы, где ему уже предшествовал слух о нём, как о пророке. Он без труда воспользовался доверием людей, самая утонченность которых усиливала их склонность к суеверию и делала для них тем более притягательными черты простонародной набожности».
Именно поэтому особо следует остановиться на взаимоотношениях о. Феофана с Г.Е. Распутиным, сыгравших значительную роль в дальнейшей судьбе обоих.
Будущий Владыка был личностью замечательной, живой легендой русского монашества.
«…И вот среди всей этой братии, среди русских иноков, - писал о нём о. Киприан (Керн), - стоит маленькая фигура Святителя. Трудно говорить о таких людях, трудно даже подойти. С особым благоговейным трепетом склоняешься в земном поклоне перед ним, прося его благословения. И, не смотря в его лицо, принимаешь широкое его осенение маленькой, суховатой рукой, немного отрывистое и резкое. И особенно становится благоговейно, если взглянуть в его лицо: немного припухлая, точно детская верхняя губа, черная маленькая бородка, длинные волнистые волосы почти до пояса, слегка раскосые глаза, надвинутый клобук. Великий постник, молитвенник, человек той особой духовной жизни, уже увидевший те высоты и лазурные, светлые дали, которые видимы им, этим полу-земным людям, этим ангелам во плоти, уже живущим не здесь».
Архимандрит Феофан (1873-1940), в мiру Василий Димитриевич Быстров, впоследствии архиепископ - родился в семье священника с. Подмошья Лужского уезда Новгородской губернии. Назван в честь ближайшего святого - одного из трёх великих Вселенских Учителей и Святителей - Василия Великого. По бедности и многодетности родителей принят в обучение на казенный счет в начальное Духовное училище при Александро-Невской Лавре, которое окончил первым учеником, и продолжил обучение в Духовной семинарии. Поступил в С.-Петербургскую Духовную академию в неполных 17 лет, став первым студентом по результатам вступительных экзаменов. Также первым студентом в 21 год он окончил Академию, будучи оставленным при ней для приготовления к научной деятельности профессорским стипендиатом. Доцент Академии по кафедре Библейской истории Ветхого Завета (1896). Принял монашеский постриг с именем в честь преподобного Феофана Исповедника, епископа Сигрианского (1898). Рукоположен в иеродиакона и иеромонаха (1898). Возведён в сан архимандрита с назначением исправляющего должность инспектора Академии (1901). За работу «Тетраграмма, или ветхозаветное Божественное Имя (Иегова или Яхве)» получил звание магистра богословия (1905). Экстраординарный профессор; утвержден в должности инспектора Академии (1905). Впервые принят Государем Императором Николаем II (13.11.1905), став вскоре духовником Царской Семьи (1906-1911). Ректор С.-Петербургской Духовной академии (1.2.1909). В соборе Александро-Невской Лавры хиротонисан во епископа Ямбургского, викария Петербургской епархии (22.2.1909, вторая неделя Великого поста, в день памяти свт. Григория Паламы). Член Союза Русского Народа.
«Личность Преосвященного Феофана, - вынужден был признать даже и такой отъявленный клеветник на Царскую Семью и Их Друга, как председатель Государственной думы М.В. Родзянко, - стяжала себе всеобщее уважение своими прекрасными душевными качествами. Это был чистый твердый человек, христианской веры в духе истого Православия и христианского смирения. Двух мнений о нём не было. Вокруг него низкие интриги и происки быть не могли бы, ибо это был нравственный и убежденный служитель Алтаря Господня, чуждый политики и честолюбивых запросов».
Даже дама определенного сорта З.Н. Гиппиус отмечала: «Епископ Феофан был монах редкой скромности и тихого, праведного жития. Помню его, маленького, худенького, молчаливого, с тёмным строгим личиком, с чёрными волосами…»
«…Архимандрит Феофан, - подчеркивал князь Н.Д. Жевахов, - был всегда окружен теми Божьими людьми, какие уносили его в надземный мiр, в беседах с которыми он отрывался от мiрской суеты…»
«На первом знакомстве в квартире ректора Академии, - вспоминал митрополит Вениамин, - кроме отца Феофана и трех-четырех приглашенных студентов, был и я. Распутин сразу произвел на меня сильное впечатление, как необычайной напряженностью своей личности (он был точно натянутый лук или пружина), так и острым пониманием души…»
В воспоминаниях современников мы находим такую высокую духовную оценку о. Феофаном Григория Ефимовича: «…По мере того, что он стал открывать ему свою душу, Распутин всё больше и больше заинтересовывал Преосвященного своим религиозным настроением […], он доходил, по словам епископа, до такого глубокого молитвенного настроения, которое епископ встречал только в редких случаях среди наиболее выдающихся представителей нашего монашества».
Отношение архимандрита Феофана к Григорию Ефимовичу характеризуется, между прочим, ещё и тем, что он рекомендовал старца многим своим духовным чадам и ближайшим к нему людям.
Это подтверждают, в частности, мемуары учившейся в то время на Высших женских курсах М. Белевской-Летягиной, называвшей себя «свояченицей» архимандрита Феофана и пришедшей к нему с сестрой: «В саду он сразу же начал говорить нам о необыкновенном старце-крестьянине, который недавно приехал из Сибири и часто у него бывает. По словам о. Феофана, этот старец был необыкновенной святости и прозорливости. “Такой молитвы я ни у кого не встречал, - сказал он, - и вот я вспомнил о тебе, - повернулся он в мою сторону, - и хочу, чтобы ты пришла вместе помолиться со старцем. Ты увидишь, как тебе легко будет жить после этой молитвы и какой ясной покажется вся жизнь. Государыня, у Которой я бываю, также заинтересовалась старцем, и скоро он будет введён во Дворец. А потом, - прибавил он, улыбаясь, - ты же интересуешься своей жизнью, все ведь девушки хотят знать будущее - он тебе его предскажет. Он знает всё и читает по лицам прошлое и будущее каждого человека. Этого он достиг постами и молитвой. Его зовут Распутин, вот приходи и познакомься с ним”».
«Познакомилась я с Г.Е. Распутиным-Новым в С.-Петербурге три года тому назад, - показывала в январе 1908 г. О.В. Лохтина, - чрез своего духовного отца, архимандрита Феофана, отрекомендовавшего мне его как человека Божия».
То же рассказывала и дочь калязинского купца Елена Димитриевна Соколова: «Познакомилась я с Григорием Ефимовичем […] в С.-Петербургской Духовной Академии, где отозвались о нём архимандрит Феофан и мой жених, студент Академии, как о человеке Божием»
Подтверждала это и её сестра Екатерина: «Познакомилась я с Григорием Ефимовичем полгода тому назад в Петербургской Академии, где рекомендовали мне его, как человека редкого, человека Божиего».
«…Распутин, - писал Владыка Вениамин, - был человек совершенно незаурядный и по острому уму, и по религиозной направленности. […] И думаю, что в этой исключительной энергии его религиозности и заключается главное условие влияния на верующих людей».
Люди, общавшиеся с этим Архиереем уже в годы эмиграции (после целого ряда лет отрицательного его отношения к Г.Е. Распутину), отмечали, тем не менее, его восхищение Григорием Ефимовичем. Это чувство хорошо улавливали внимательные слушатели его устных рассказов. (В письменных мемуарах он старался держать себя в рамках.)
Прежде, чем привести свидетельство такого отношения Владыки к Григорию Ефимовичу, отметим, что автор мемуарной записи, А.В. Тыркова-Вильямс, в своё время активно боролась за свержение Монархии в России (была членом ЦК кадетской партии), а за границей вступила в масонскую ложу. Отсюда и все эпитеты, которыми она «награждает» Г.Е. Распутина. Принадлежат они - подчеркнём - именно ей, а не рассказчику - епископу Вениамину, отношение которого к «опытному страннику» не может скрыть даже густой масонский макияж г-жи Тырковой.
«О появлении в Петербурге странника Григория в Александро-Невской Лавре мне, уже в Париже, рассказал ректор православной Духовной Академии в Париже, епископ Вениамин. Я тогда же записала его рассказ. Он был студентом Духовной Академии, и состоял служкой при ректоре, епископе Феофане. Епископ Феофан был монах ученый и благочестивый, опытный аскет, имевший репутацию знатока человеческого сердца. Но в страннике Григории была непонятная сила, которая одурманивала, подчиняла себе не только истеричных женщин, но и монахов. […] На первых порах Григорий Новый поселился в Лавре, умиляя монахов своим молитвенным радением. […]
Владыка Феофан […], как и казанские отцы духовные, принял великого грешника за великого праведника. […] Ещё более был увлечен колдовским чарами Григория Нового молодой, впечатлительный и горячий служка Владыки, Вениамин. Даже 20 лет спустя одно воспоминание о Распутине, встречах и разговорах с ним, подымали в этом монахе, уже облеченном высоким саном епископа, волненье, для меня неожиданное. В его рассказе слышится отголосок всё ещё тлеющего, затаённого восхищения. Епископ Вениамин человек талантливый. При всей учености в нём сохранилась подкупающая крестьянская непосредственность, хотя передо мной был уже не рядовой семинарист, а почтенный Владыка, ректор Парижской Православной Академии, которая славится своим профессорским составом. Много лет прошло со времени его встреч с Распутиным, но он не мог, да и не старался, скрыть своего волнения, своего былого увлечения […]
- Силища какая в нём была… Так из него и лезла. […]
Настойчивый и увлекающийся епископ Вениамин и сам был не из робких. От этого русского монаха, выросшего в крестьянской избе, крупного, рослого, здорового, жизнерадостного, тоже веяло своеобразной силой. Он тоже мог чаровать, увлекать, студенты его любили.
Со странной усмешкой, в которой светился отблеск неугасшего восхищенья, вспоминал он свою последнюю встречу с Распутиным […] С… большим изумлением ловила я на его широком, пригожем лице странную, зачарованную усмешку. В ней всё ещё мерцал отблеск соблазна, который исходил от Распутина. Даже спустя столько лет он будил в епископе Вениамине воспоминания страшные и чарующие. Такой был у Распутина дар…»
Характерно, что и Владыка Феофан, даже и позднее, после всех искушений, перед лицом ЧСК временщиков признавал: «Он [Г.Е. Распутин] не был ни лицемером, ни негодяем. Он был истинным человеком Божиим, явившимся из простого народа».
Что до критических отзывов о Распутине епископа Феофана и его духовного чада, будущего Владыки Вениамина, то, по тонкому замечанию Э.С. Радзинского, слишком часто можно «легко расслышать в их рассуждениях знакомый голос “чёрной женщины”» - Великой Княгини Милицы Николаевны.