ВОЗВРАЩЕНИЕ В БЕССАРАБИЮ (85)
Молдавские источники пушкинской «Метели» (окончание)
Все современники, знакомые с семьей Ивана Васильевича, отмечали «неподдельную любовь генерала к своей супруге, и атмосферу счастья, царившую в его доме».
Произведенный в декабре 1823 г. в генералы от инфантерии, в мае 1827 г. он вышел в отставку. Всё чаще давали о себе знать болезни, в конце концов, и сведшие его в могилу. Ясно осознавая свое положение, он предпринимал попытки устроить будущее жены и детей.
Среди секретных документов дежурного генерала Главного Штаба сохранилось прошение генерала И.В. Сабанеева на Высочайшее Имя «с просьбой на усыновление детей жены его, от прежнего мужа рожденных, с предоставлением им фамилии Сабанеевых и права наследия».
В особой справке, составленной для сведения Государя при участии шефа жандармов и командующего Главной ЕИВ квартирой А.Х. Бенкендорфа, сообщалось, что Пульхерия Яковлевна, урожденная Борецкая, «прежде того была в замужестве за штаб-лекарем Шиповским, с коим не имеет разводной и от коего, впрочем, никакого иску по сему предмету не было; со времени (ухода к Сабанееву) протекло более 11 лет».
Разрешение на то, чтобы «узаконить детей», Император не дал, предложив генералу сделать в их пользу «подарочный акт» на родовое имение (Н.Я. Эйдельман «Первый декабрист. Повесть о необыкновенной жизни и посмертной судьбе Владимiра Раевского». М. 2006. С. 390).
Неспроста, вероятно, в романе «Саломея» А.Ф. Вельтмана у куконы Кати́ньки четверо детей: трое сыновей и одна дочь. Приемная дочь у генерала, судя по документам, была; известно имя одного из сыновей (Порфирий); были и еще, но сколько - точно не известно. Что же касается романиста, то он, служил в 1823-1825 гг. обер-квартирмейстером VI корпуса, которым командовал генерал Сабанеев.
Генерал И.В. Сабанеев. Гравюра Ф. Вендрамини.
Дальнейшее развитие событий рисуют письма Ивана Васильевича, написанные старому своему другу графу М.С. Воронцову, ставшему к тому времени уже Новороссийским генерал-губернатором.
(3 марта 1829 г. из Дрездена): «Что́ может быть вернее, как сделать завещание на имя твое? Никакого формального акта, ни явки вовсе не нужно; да и самая росписка твоя есть ни что иное, как мера предосторожности от неизбежного в жизни нашей случая, коего ни миновать, ни предвидеть никто не может. Ни в тебе, истинный друг мой, ни в наследниках твоих сумневаться не могу; но не должны ли они знать, что́ именно следует передать жене моей после меня? Вот для чего в росписке нужно, я думаю, упомянуть о том подробно.
При сем посылаю тебе копию письма, полученного мною от Бенкендорфа в ответ на первое мое к нему письмо. Из ответа сего увидишь, что хотя Государь и отказался исполнить мое желание, но не менее того приемлет участие в положении моем и хочет Сам утвердить духовное мое завещание. Но какое? В коем бы я жену мою назвал по фамилии прежнего мужа, т.е., чтобы я сам формальным актом ее обезчестил. Не довольно ли для меня и того, что я сделал ее и детей несчастными? Могу ли я в конце жизни решиться на новый обдуманный ко вреду ее поступок? Нет! Пусть теперь возьмут все от меня; но обезчестить жену мою, от которой в течение 11-ти лет не имел я даже минутного огорчения, никак не решусь; и потому писал другое письмо, в коем объяснил горестное мое положение и что тому уже 11 лет, как я обвенчан, и в продолжение сего времени прежний ее муж не только нигде не просил, но объявил Вилье (который спращивал у него по воле покойного Государя, не был он к тому вынужден), что он сделал сие по собственному своему произволу, и я имею от него формальную бумагу. Теперь ожидаю, что́ последует по второму письму, и если такая же неудача, то на что мне искать вернейшего способа, как иметь дело с тобою?
Не поверишь, мой друг, как меня это грызет. Тяжко умирать с угрызением совести. Представить себе можешь, в каком я мучительном состоянии, тем более, что должен открыть сию ужасную тайну сердца моего и открыть ее многим.
Бенкендорф меня худо понял. Сделай милость, попроси его, чтобы он уведомил по второму письму моему. Я в таком положении, что каждая минута сближает меня ко гробу.
Признаюсь тебе, не сплю ночи и мучусь душевно. После сего, чего могу я ожидать от вод, лекарств, докторов и пр.? Надежда на Бога, Государя и на тебя, друга моего, единственный источник жизни моей.
P.S. Относительно векселей твоих, я могу их отдать тебе с надписью и надодранные, или еще лучше: просить тебя о заплате по оным Пульхерье Яковлевне, по первому браку Шиповской, урожденной Борецкой; но как в завещании упомянуто будет обо всем, что́ после меня останется, то не вижу нужды делать особой по сему сделки.
Наконец, нельзя ли мне представить на твое распоряжение все, что́ после меня останется, сказав сими словами: отдаю все нажитою мною имущество как то: …и пр. Новороссийскому генерал-губернатору и пр. такому-то, предоставляя ему полное право после смерти моей распорядиться оным по собственному его усмотрению? Прости, мой друг, если я теперь пишу не дельно. Тяжело, истинно тяжело!
КОПИЯ ПИСЬМА БЕНКЕНДОРФА
“Искреннейше желая содействовать к утешению в.в.п. по семейственным вашим обстоятельствам, которые вы изволили вверить мне для доклада Государю Императору, изложил я оные в докладной моей записке и представил на Высочайшее разрешение следующее средство к успокоению остальных дней ваших и ознаменованной заслугами жизни вашей.
Поелику существующими законами дозволяется каждому располагать приобретенным имением, то и предоставить в.в.п. оное н. советнице г-же Шиповской, не называя ее впрочем вашею супругой (куда как утешительно! Что же она у меня на содержании? Если так, то сего позволить не должно. Благодарю за милость. Я в публичном акте должен ее обезчестить и только что не назвать наложницею!) и явить духовную в Дрезденской миссии. А для лишения законных ваших наследников права к оспариванию сей духовной удостоится она Высочайшего утверждение. На сие ЕИВ изволил изъявить согласие Свое”.
Вот какая резолюция! Я, стоя на краю гроба, безчещу жену мою, которую сам же и вовлек в погибель, уверя ее и мужа ее в получении разводного акта. Я же повлеку ее за собою в гроб; а бедных сирот наследники мои, опираясь на законы, оберут до рубашки. Ожидаю ответа на второе письмо к Бенкендорфу, коим прошу утверждения брака, основываясь на том, что уже минуло десять лет, а просьб не было быть не может, о чем можно и выправиться. Если же и второй ответ будет подобен первому, тогда прибегну к тебе. Делай, как тебе угодно: я тебе и наследникам твоим верю» («Архив князя Воронцова». Кн. 39. М. 1893. С. 510-513).
Но Бог, как известно, не без милости.
(21 марта 1829 г. из Дрездена): «Последнее письмо твое, любезный друг, крайне успокоило. Нельзя лучше выдумать средства к составлению духовной, могущей отвратить недоумения и споры в наследстве после меня.
Тебе, любезнейший друг, известно, что все, после меня оставшееся, желаю дать жене моей. Но как же быть с домом и людьми, коих купила она на свое имя, как генеральша Сабанеева?
Самый закон утверждает брак мой с нею: 11 лет от прежнего мужа никакой жалобы, ни иску объявлено не было, и сверх того есть от него акт, коим отказывается он от сожития с нею и ей предлагает просить развода и вступить во второй брак. Я полагаю, что на основании закона и Синод в разводе отказать не должен. Наконец, если б сего было недостаточно, то за всем тем не лишаюсь я однако ж права отдать благоприобретенное мое имущество кому хочу, хотя бы и такой женщине, которая была бы со мною даже не обвенчана. Можно, неоспоримо, запретить ей называться генеральшей Сабанеевой; но не думаю, чтобы безпристрастный суд мог уничтожить духовную» (Там же. С. 516)
«Прикажи написать какую тебе угодно сделку, лишь бы жена моя наследовала после меня все, что́ вручаю я истинному другу моему.
Духовное завещание при сем посылаю. Министр криво толкует и мыслит, что никакого более свидетельства после его подписи не нужно; впрочем советник мне сказал, что как духовная, так и росписка у посольских дел записаны» (Там же. С. 517).
(Апрель 1829 г. из Дрездена): «Жена моя не может довольно нахвалиться попечениями твоими о семейственных делах наших, любезнейший друг. Не могу быть нечувствителен за все дружеские одолжения твои, хотя всегда был в том совершенно уверен; но, поверь чести старого солдата, не мог читать без слез письма ее» (Там же. С. 517).
(21 апреля 1829 г. из Дрездена): «На днях ожидаю хозяйки моей» (Там же. С. 518).
(26 июня 1829 г. из Дрездена): «Кому несчастие, тому и самые искуснейшие доктора не помогут.
Крейсиг до того изготовил меня к водам, что я после четырехдневного их употребления начал пухнуть. У меня распухли ноги брюхо, я едва движусь.
Живу в Дрездене в ожидании конца плачевной моей жизни.
Бенкендорф пишет, что духовная моя поднесена на утверждение Государя; но, без особого старания, когда Он ее подпишет? Сделай дружбу, напиши Бенкендорфу.
Успокой меня при дверях гроба, яви духовную. Библиотеку мою, после меня остающуюся, возьми себе, исключая нескольких учебных книг для дочери» (Там же. С. 519).
Светлейший князь М.С. Воронцов.
Письмо вдовы Сабанеева Пульхерии Яковлевны (27 августа 1829 г. из Дрездена): «Уже друг мой более не страдает, а покоится на лоне небесном. 25 августа в 8 часов я осиротела навеки, осталась с растерзанным сердцем томиться и оплакивать вечно потерю невозвратную. Не в силах описывать подробно вам, граф, благодетель мой, мучения, в коих находился покойный муж мой последние два месяца; а скажу только, что водяная и спазмы ежедневные, коими и жизнь прекратилась, и при вскрытии тела нашли в желчном пузыре 50 камней величины необыкновенной; один из них был в голубиное яйцо, который запер канал желчи, а за ним были все прочие камни в пузыре. Вот причина его четырехлетнего страдания и смерти, а не нарыв и не завалы в печени, как Крейсиг предполагал.
Я здесь делаю последний долг мой по силам моим и по возможностям. Сегодня тело покойного друга моего будет положено в свинцовый гроб, отнесено будет с приличным церемониалом отпетой панихидой и поставлено будет в католической церкви с разрешения Государя везти тело в Одессу, где уже прошу вас, граф, благодетель мой, сделать окончательное погребение на счет мой.
Я же чувствую себя очень расстроенною в моем здоровьи и боюсь остаться здесь долго, чтобы не осиротить бедной дочери моей. Ежели поправлюсь в силах, то намерена выехать недели через две в Одессу. А отправленное тело из Дрездена в Одессу, когда получится разрешение, поручаю Барклаю-де-Толли, который занимает место нашего посланника в здешнем посольстве, и человека своего оставляю, который будет ехать с телом. Мне же прошу покорнейше, граф, прикажите выслать подорожную в Радзивиловскую таможню, ибо я не имею на возвратный путь подорожной; а без оной мне лошадей в России не дадут.
Остаюсь, подкрепляя надеждою в сиротстве моем на Бога и вас, граф, благодетель мой,
преданная душой и благодарная вечно
П. САБАНЕЕВА» (Там же. С. 520-521).
В помянутом ранее секретном деле дежурного генерала Главного Штаба сохранилось прошение Пульхерии Яковлевны, хлопотавшей о списании казенных долгов покойного (1200 червонцев) и назначении пенсии. Министр внутренних дел генерал А.А. Закревский, сослуживец И.В. Сабанеева, зная о мотивации предыдущего отказа «на усыновление детей», предложил выдать вдове единовременно 80 тысяч рублей; назначение же пенсии означало бы, по его мнению, признание ее «законною женою».
Однако Император Николай Павлович, наперекор ранее принятым решениям, в том числе и Его Собственным, назначил Пульхерии Яковлевне пожизненную пенсию в четыре тысячи рублей (Н.Я. Эйдельман «Первый декабрист». С. 391).
Светлана Сизоненко. Иллюстрация к «Метели». Акварель. 2020 г.
Пушкин, знай даже он все эти нюансы, не смог бы, разумеется, представить в таком виде эту историю на суд читателей.
Однако внешняя простота и даже некоторая наивность его повести обманчива, хотя, следует признать, это и ввело в заблуждение многих, начиная с современников поэта. Советский безцерковный период с соответствующими ему киноэкранизациями мультиплицировал такого рода взгляды, закрепив это впечатление. Лишь с перестройкой стало что-то меняться, пусть и не в массовом, разумеется, сознании, но, по крайней мере, среди людей думающих.
Современные литературоведы дали убедительные разъяснения мнимо неправдоподобным парадоксам «Метели», о которых простодушные ее читатели стали толковать едва ли не сразу же после ее выхода в свет.
«Причина столь легкомысленного поступка, предопределившего, вопреки ожиданиям, самый лучший исход, причина невероятного везения, фантастических совпадений и сказочно счастливого финала могла быть одна: Марья Гавриловна точно знала, с кем была обвенчана и в какой губернии следовало дожидаться возвращения с войны своего нечаянного мужа.
В полутьме жадринской церкви, впервые взглянув на того, с кем была уже обвенчана, и вскричав: “Ай, не он! Не он!” - она увидела рядом с собой вместо ожидаемого Владимiра Николаевича другого своего соседа - Бурмина, которого, как нетрудно догадаться, тоже звали Владимiром, в противном случае обряд венчания Владимiра и Марии, совершенный над ним и Марьей Гавриловной жадринским священником попросту не имел бы силы» (И.Л. Попова «Смех и слезы в “Повестях Белкина”» // А.С. Пушкин «Повести Белкина». М. 1999. С. 487).
Василий Суриков. Сцена в церкви. 1898 г.
При этом мы далеки от мысли утверждать, что именно описанный нами случай явился основой сюжета, вдохновившего Пушкина, Вельтмана и Роксандру Самуркаш. что не было других подобных. И все же…
В письме в Бухарест старому своему кишиневскому приятелю Н.С. Алексееву 26 декабря 1830 г. А.С. Пушкин писал из Москвы: «…Я оброс бакенбардами, остригся под гребешок - остепенился, обрюзг - но это еще ничего - я сговорен, душа моя, сговорен и женюсь! и непременно дам тебе знать, что такое женатая жизнь. Пиши мне, мой милый, о тех местах, где ты скучаешь, но которые сделались уже милы моему воображению, - о берегах Быка, о Кишиневе, о красавицах - вероятно, состарившихся… […]
Пребывание мое в Бессарабии доселе не оставило никаких следов ни поэтических ни прозаических. Дай срок - надеюсь, что когда-нибудь ты увидишь, что ничто мною не забыто».
Таким напоминанием, что «ничто не забыто», были в том числе и эти только что завершенные им «Повести Белкина».
Как мы в этом уже могли убедиться ранее, Пушкин с некоторым основанием мог так сказать, кроме безусловного «Выстрела», о входивших в состав этих его повестей - написанных, но не изданных к тому времени «Гробовщике» (https://sergey-v-fomin.livejournal.com/580030.html) и «Барышне-крестьянке» (https://sergey-v-fomin.livejournal.com/592413.html). Но с еще большим основанием - о «Метели», ставшей самым последним созданным им произведением в этом цикле.
Ассоциативную связь «Метели» с Бессарабией демонстрируют (с точки зрения самого автора) и оставленные им собственноручные пометки: «Под текстом, справа от отчерка, поставлена дата: “20 окт.”, на полях сбоку отмечено: “19 окт. сожж. Х песнь”» (А.С. Пушкин «Повести Белкина». М. 1999. С. 196). То есть та самая «зашифрованная» глава «Евгения Онегина», в которой была описана деятельность южных декабристов-заговорщиков.