ВОЛЬНЫЕ КАМЕНЩИКИ ПРИ ГРОБЕ ПУШКИНА (5)
Пушкин в гробу. Картина А.А. Козлова. 1837 г.
«ПЕЧАЛЬНУ ПОВЕСТЬ СОХРАНИВ…»
Поэт и Власть,
или Вольные каменщики при гробе Пушкина
(продолжение)
Ко времени похорон в столице Империи сформировались разнонаправленные силы.
Были аристократические салоны, вполне космополитические, к настроению посетителей и хозяев которых вполне подходило современное определение русофобия. Светская чернь - говорил о них Пушкин.
Но были при этом и другие жители столицы, люди не знатные, основным настроением которых было: русского поэта убил иностранец. «…Весьма многие в народе, - писал В.А. Жуковский, - ругали иноземца, который застрелил русского…» («А.С. Пушкин в воспоминаниях современников». Т. 2. С. 417). «…Это второе общество, - по словам С.Н. Карамзиной, - проявляет столько увлечения, столько сожаления…» («Последний год жизни Пушкина». С. 578).
«В течение трех дней, в которые тело его оставалось в доме, - писала княгиня Е.Н. Мещерская, - множество людей всех возрастов и всякого звания безпрерывно теснилось пестрою толпой вокруг его гроба. Женщины, старики, дети, ученики, простолюдины в тулупах, а иные даже в лохмотьях, приходили поклониться праху…» («А.С. Пушкин в воспоминаниях современников». Т. 2. С. 389). «…Более десяти тысяч человек приходило взглянуть на него: многие плакали; иные долго останавливались и как будто хотели всмотреться в лицо его…» (Там же. С. 407).
Едва ли не впервые эти люди серьезно заявили о себе в связи с гибелью поэта. И тогда же, возможно, они впервые ощутили своё единство, а, значит, и силу. И ещё: в связи с похоронами Пушкина оказалось возможным манипулировать этими силами. (Вольно или невольно к этому оказались причастными люди, именовавшие себя друзьями Пушкина.) Таким образом, эти силы, эти люди, независимо от их желаний, в известной мере противостояли Государю, покушаясь на единство Его Империи.
В официальном «Отчете о действиях корпуса жандармов» за 1837 г. говорилось, что вокруг Пушкина «образовался круг его приверженцев. Он состоял из литераторов и из всех либералов нашего общества. И те, и другие приняли живейшее, самое пламенное участие в смерти Пушкина; собрание посетителей при теле было необыкновенное; отпевание намеревались делать торжественное, многие располагали следовать за гробом до самого места погребения в Псковской губернии; наконец дошли слухи, что будто в самом Пскове предполагалось выпрячь лошадей и везти гроб людьми, приготовив к этому жителей Пскова. - Мудрено было решить, не относились ли все эти почести более к Пушкину - либералу, нежели к Пушкину поэту. - В сем недоумении и имея в виду отзывы многих благомыслящих людей, что подобное как бы народное изъявление скорби о смерти Пушкина представляет некоторым образом неприличную картину торжества либералов, - высшее наблюдение признало своей обязанностью мерами негласными устранить все почести, что и было исполнено» («Последний год жизни Пушкина». С. 596).
Впоследствии, уже после похорон, братья-каменщики попытались перейти даже в наступление на власть.
В.А. Жуковский написал письмо шефу жандармов А.Х. Бенкендорфу, а князь П.А. Вяземский - Великому Князю Михаилу Павловичу.
«Друзья, - утверждал Василий Андреевич, - не отходили от его постели, и в то же время разные толки бродили по городу и по улицам (толки, не имеющие между собою связи). Из этого сделали заговор, увидели какую-то тайную нить, связывающую эти толки, ничем не связанные, и эту нить дали в руки друзьям его. […] Какое намерение могли в нас предполагать? Чего могли от нас бояться?» («А.С. Пушкин в воспоминаниях современников». Т. 2. С. 419-420).
Карл Брюллов. Портрет В.А. Жуковского. 1837 г.
Однако Жуковский был не в силах отрицать факта самой готовившейся демонстрации: «С другой стороны, вероятно и то, что говорили […] о том, как бы хорошо было изъявить ему уважение какими-нибудь видимыми знаками; многие, вероятно, говорили, как бы хорошо отпрячь лошадей от гроба и довезти его на руках до церкви; другие, может быть, толковали, как бы хорошо произнести над ним речь и в этой речи поразить бы его убийцу […], что в церкви будут депутаты от купечества, от университета…» (Там же. С. 417, 420).
Князь П.А. Вяземский в своем письме брату Государя пытался отрицать свою причастность к антиправительственной демонстрации и, в частности, к распоряжениям о похоронной церемонии. Кроме клятв и ничем не подтвержденных слов оно также не содержит никаких доказательств. Более того, князь Вяземский также не отрицал (правда, в черновике), что полицейские донесения действительно могли содержать «какие-нибудь отдельные слова, сказанные на ветер, не знаю где и кем, и не имевшим никакого значения» («Последний год жизни Пушкина». С. 532-533).
«Действовали друзья, - отмечают пушкинисты, - согласованно и оба способствовали тому, чтобы их письма широко распространялись в обществе» (И. Сурат «“Да приступлю ко смерти смело…” О гибели Пушкина» // «Московский пушкинист». Вып. VI. М. 1999. С. 85). Друзья творили «легенду о его смерти. Легенда не совпадала с тем, что они думали в действительности» (Р.Г. Скрынников «Пушкин. Тайна гибели». С. 344). Однако «именно эти письма, в которых воссоздан ход событий 27-29 января 1837 года, оказали определяющее влияние на восприятие биографами Пушкина истории его дуэли и смерти, хотя, как отмечалось, не вся изложенная в них информация считается достоверной» (Г.М. Седова «“Будь спокойна, ты ни в чем не виновата…” (Н.Н. Пушкина в январе-феврале 1837 года)» // «Московский пушкинист». Вып. ХI. М. 2005. С. 312).
Л.З. Танклевский «28 января 1837. Последние минуты А.С. Пушкина». 1949 г.
И Жуковский, и князь Вяземский официально состояли на службе. А.И. Тургенев же, будучи человеком свободным, писем к официальным лицам не писал, но был немедленно проинформирован вышеуказанными авторами. «Жуковский, - записал он в дневнике 8 марта, - читал нам своё письмо к Бенк[ендорфу] о Пушк[ине] и о поведении с ним Государя и Бенк[ендорфа]. Критическое расследование действий жандармства, и он закатал Бенкендорфу, что Пушк[ин] - погиб от того, что его не пустили ни в чужие края, ни деревню, где бы ни он ни жена его не встретили Дантеса» (П.Е. Щеголев «Дуэль и смерть Пушкина». С. 254).
Все трое ещё при жизни А.С. Пушкина начали «суд над поэтом» (И. Сурат «Да приступлю ко смерти смело…». С. 70). Написанное ими, по мнению современных пушкинистов, свидетельствует о том, что «они не знали Пушкина» (Там же. С. 86).
«Самое страшное заключалось в том, - отмечает настроения ближайшего окружения А.С. Пушкина в преддуэльные дни автор новейшего исследования, - что неправильную оценку событиям давали и друзья поэта (Жуковский, Вяземские, Карамзины). […] Как известно, в самые трудные для Пушкина дни, предшествовавшие дуэли, поэт был страшно одинок. Напротив, Дантес до последнего рокового дня был принимаем, например, даже в салоне Карамзиных, людей, как будто бы наиболее близких поэту» (А.В. Наумов «Военно-судное дело о последней дуэли Пушкина». С. 274, 285). «…Сразу после кончины поэта, - пишет Г.М. Седова, - видно, как мало знали друзья о чувствах и мыслях Пушкина и как много о мотивах поведения его врагов» (Г.М. Седова «Я жить хочу…» С. 157).
Пушкин в гробу. Рисунок В.А. Жуковского. 1837 г.
Использовать в своих целях похороны погибшего на дуэли вольным каменщикам в России было не в диковинку. Вспомним, как в своё время, еще при Александре I, декабристы-масоны (по подсчетам А.И. Серкова, из прикосновенных к этому заговору в масонских ложах состоял 121 человек) превратили похороны К.П. Чернова, дравшегося на дуэли 10 сентября 1825 г. с флигель-адъютантом В.Д. Новосильцевым, в «первую в России уличную манифестацию» (Ю.М. «Пушкин». С. 532).
Посеять вражду Царя к Поэту, разорвать, пусть и посмертно, связь Поэта с Царем, извратить суть этой связи - такова была ставка.
Это опять-таки им было не впервой. Имея в виду обстановку, создавшуюся в 1820 г. накануне высылки юного Пушкина на юг, Ф.Ф. Вигель отмечал в своих записках: «Вольнолюбивые мнимые друзья Пушкина даже возрадовались его несчастию; они полагали, что досада обратит его, наконец, в сильное и их намерениям полезное орудие» (Ф.Ф. Вигель «Записки». Кн. II. М. 2003. С. 974).
Но в 1837 г. сделать из тела поэта таран против ненавистного им Самодержавия не удалось.
В начале прошлого века известный пушкинист П.И. Бартенев обнародовал весьма значительный факт о Царе: «…Он плакал о Пушкине, посылал Наследника к телу его и ранним утром, когда еще было темно, приходил к дому князя Волконского, на Мойку, и спрашивал дворника о здоровье поэта» («Император Николай Павлович и Карамзин в последние его дни» // «Русский архив». 1906. № 1. С. 127). Об этом же свидетельствует дневниковая запись В.А. Муханова («Последний год жизни Пушкина». С. 629). Однако было бы тщетно искать отражение этого факта в трудах современных пушкинистов. Ему там не нашлось места.
Портрет Императора Николая I. 1836 г. Государственный музей А.С. Пушкина в Москве.
Характерно, что Царского Сына, даже когда Он Сам стал Императором, продолжали волновать причины гибели поэта. В 1927 г. в «Московском пушкинисте» был опубликован вот этот фрагмент из записок князя А.В. Голицына: «Государь Александр Николаевич у Себя в Зимнем Дворце за столом, в ограниченном кругу лиц, громко сказал: “Ну, так вот теперь знают автора анонимных писем, которые были причиной смерти Пушкина; это Нессельроде (c`est Nesselrode)”. Слышал от особы, сидевшей возле Государя» («Московский пушкинист». Кн. I. М. 1927. С. 67).
Продолжение следует.