ОПАЛЕННЫЙ АДОМ (24, окончание)
А.А. Блок на смертном одре. Рис. Ю.П. Анненкова.
Возмездие
Однако сколь веревочке не виться… Пришло возмездие…
Впала в безумие мать…
Александр Блок с матерью. Фото 1919 года.
Согласно свидетельству К.И. Чуковского («Последние годы Блока» // «Записки мечтателей». 1922. № 6. С. 155-183), болезнь А.А. Блока (та, что до этого свела в могилу любимых поэтом Ф. Ницше и М. Врубеля) начала резко прогрессировать сразу же после окончания «Двенадцати», этой, по о. Павлу Флоренскому, «пределу и завершению блоковского демонизма», «переводу на смердяковский язык Иван-Карамазовского “все позволено”» («О Блоке» // «Литературная учеба». 1990. № 6. С. 95):
Товарищ, винтовку держи, не трусь
Пальнем-ка пулей в Святую Русь -
В кондовую,
В избяную,
В толстозадую!
Эх, эх, без креста!
Написанная в январе 1918 г. два дня, начата поэма была со слов: «Уж я ножичком полосну, полосну!» Почти сразу она была переведена, наряду с некоторыми другими языками, на идиш и иврит (А. Блок «Собр. соч. в 6 томах». Т. 2. Л. 1980. С. 403, 404.)
Итальянское издание поэмы вышло под названием «I canti bolscewichi» - «Большевицкие песни» (М.А. Бекетова «Воспоминания об Александре Блоке». С. 172.), а известный режиссер и писатель Е.Л. Шифферс (1934-1997) писал о хлыстовских ритмах «Двенадцати».
Друг Блока поэт В.А. Зоргенфрей импульс к написанию поэмы видел «в безграничной ненависти к “старому мiру”» ее автора: «Ради этой ненависти, ради новой бури, как последнюю надежду на обновление, принял он “страшное” и освятил его Именем Христа» («Александр Блок: pro et contra». С. 701).
Так ли это, однако?..
Небезынтересными в этой связи являются размышления публициста и переводчика Виктории Ванюшкиной. Разбирая выдвинутое Ницше философское понятие «смерть Бога», трактуемое обычно как кощунственное и богоборческое, она обращала внимание на то, что смысл того, что вкладывал в это понятие сам философ, преподносится нам в сильно искаженном виде. «У Ницше, - писала она, - “смерть Бога” затрагивает сразу несколько уровней. Во-первых, следует обратить внимание на то, что Бог не просто умирает, а Его убивают. В “Весёлой науке” есть отрывок, названный “Безумец”. В его уста Ницше вкладывает следующие слова: “Куда подевался Бог? - вскричал он. - Сейчас я вам скажу! Мы Его убили - вы и я! Все мы Его убийцы!”. Эта тема продолжается и в “Так говорил Заратустра” […] Западный человек на определённой стадии своего развития (или вырождения), в соответствии с той или иной системой мiровоззрения, а именно эволюции или инволюции, в любом случае оказался в мiре, где “Бог умер”. В данном случае я подразумеваю в этом определении Ницше потерю контакта с метафизическим измерением».
О том, кто же был по ее мнению причастен к убийству Бога, она писала в одном из постов ее интернет-журнала (8.2.2011). В нем, как это она часто делала, не прямо, а так, чтобы читатели сами обрели знание, которое - в результате - было бы гораздо более прочным, - Виктория давала подсказку: «“В белом венчике из роз...” …Согласно дневниковым записям жены Бунина, по мнению Волошина, Блок подразумевал, что Христа вели на расстрел».
Сразу же вслед за этой следует еще одна запись, озаглавленная ею как «Злобное»: «Простите, но я больше не могу терпеть. Мне надо слегка поругаться. Предыдущая запись, точнее комментарии к оной, в очередной раз доказали, что никакое развитие информационного поля не поможет невеждам. Довожу до общего сведения, что слово “венчик” однозначно указывает на усопшего (словари вам в помощь). У Блока “впереди” мертвый Христос, насколько это кощунственно для христиан, тут даже рассуждать не о чем»: https://sergey-v-fomin.livejournal.com/5822.html
Участники убийства Бога сами признавались в том, о чем сокровенно мечтали…
Иллюстрация к «Двенадцати» Сергея Юткевичп (будущего кинорежиссера). 1919 г.
Вновь обратимся к записям самого Блока.
(8.1.1918): «Весь день - “Двенадцать”. Внутри дрожит» (А. Блок «Собр. соч. в 6 томах». Т. 5. С. 233).
(9.1.1918): «Весь вечер пишу. Кончена статья “Интеллигенция и революция” […] Выпитость. На днях, лежа в темноте с открытыми глазами, слушал гул, гул: думал, что началось землетрясение» (Там же. С. 2340. «…Во время и после окончания “Двенадцати”, - рассказывал поэт К.И. Чуковскому, - я несколько дней ощущал физически, слухом, большой шум вокруг - шум слитный…» (О. Немеровская, Ц. Вольпе «Судьба Блока. Воспоминания. Письма. Дневники». С. 229).
В тот день А.А. Блок говорил с А.М. Ремизовым по телефону. Последний занес в дневник: «Разговор с Блоком о музыке и как надо идти против себя. Голгофа! Понимаете ли вы, что значит Голгофа? Голгофа свою проливает кровь, а не расстреливает другого» (А.М. Ремизов «Дневник 1917-1921» // «Минувшее». Вып. 16. СПб. 1994. С. 473-474). Но Блок уже давно оглох. Душою…
(26.1.1918): «Сологуб (!) упоминал в своей речи, что А.А. Блок, которого “мы любили”, печатает свой фельетон против попов [“Интеллигенция и революция”] в тот день, когда громят Александро-Невскую Лавру (!)» (А. Блок «Собр. соч. в 6 томах». Т. 5. С. 237).
(29.1.1918): «Страшный шум, возрастающий во мне и вокруг. Этот шум слышал Гоголь (чтобы заглушить его - призывы к порядку семейному и православию)» (Там же. С. 238).
(16.3.1918): «Ад в доме» (А. Блок «Записные книжки, 1901-1920». С. 395).
(9.4.1918): «Ужасный день. Мама приходила утром в ужасном состоянии» (Там же. С. 399).
(10.4.1918): «Ужасный тихий день» (Там же).
(11.4.1918): «Я уничтожен, меня нет уже три дня. Умереть?» (Там же).
В апреле 1918-го, в дни работы над «Катилиной» психически заболела тетя, М. А. Бекетова. «Ужас (я, мама, тетя, Люба)», - занес в те дни А. Блок в записную книжку (А. Блок «Записные книжки, 1901-1920». С. 402).
(24.12.1918): «Ужас с мамой. Ужас с Любой» (Там же. С. 441).
Немногим знакомым, с которыми он сохранил еще связь, поэт говорил, что «стены его дома отравлены ядом» (О. Немеровская, Ц. Вольпе «Судьба Блока. Воспоминания. Письма. Дневники». С. 264).
(10.12.1918): «Ночные сны - такие, что на границе отчаянья и безумия. Сколько людей свихнулось в наши дни» (А. Блок «Собр. соч. в 6 томах». Т. 5. С. 252).
«Лицо под фуражкой […], длинное, сохлое, желтое, темное», - описывала свое впечатление от встречи с Блоком в сентябре 1918 г. Зинаида Гиппиус (З.Н. Гиппиус «Живые лица. Воспоминания». С. 35). Потом, писала она, «он совсем замолчал, не говорил почти ни с кем, ни слова. […] Он буквально задыхался, - и задохнулся» (Там же. С. 36). Служба лжи, отец которой, как известно, диавол, оглушила и ослепила Блока, лишив, в конце концов, самого воздуха…
«Мы сидели с ним вечером за чайным столом и беседовали, - вспоминал К.И. Чуковский. - Я что-то говорил, не глядя на него, и вдруг, нечаянно подняв глаза, чуть не крикнул: предо мною сидел не Блок, а какой-то другой человек, совсем другой, даже отдаленно не похожий на Блока. Жесткий, обглоданный, с пустыми глазами, как будто паутиной покрылся. Даже волосы, даже уши стали другие. И главное: он был явно отрезан от всех, слеп и глух ко всему человеческому.
- Вы ли это, Александр Александрович? - крикнул я, но он даже не посмотрел на меня» (О. Немеровская, Ц. Вольпе «Судьба Блока. Воспоминания. Письма. Дневники». С. 266).
«Потухшие глаза, землисто-серое лицо, словно обтянутое пергаментом» («Александр Блок: pro et contra». С. 524).
«Лицо землистое, стеклянные глаза, резко очерченные скулы, острый нос, тяжелая походка, и нескладная, угластая фигура» (Там же. С. 533).
Александр Блок в 1921 году.
Таким Блок приехал в мае 1921 г. в Первопрестольную. Однако по-прежнему «с верной свитой барышень» (Там же).
(25.5.1921): «Болезнь моя росла, усталость и тоска загрызали, в нашей квартире я только молчал» (А. Блок «Собр. соч. в 6 томах». Т. 5. С. 278).
(18.6.1921): «Мне трудно дышать…» (Там же).
А вот еще ряд характерных записей из дневника «классика русской литературы»:
(5.1.1918): «В голосе этой барышни за стеной - какая тупость, какая скука: домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают. Когда она наконец ожеребится? Ходит же туда какой-то корнет.
Ожеребится эта - другая падаль поселится за переборкой и так же будет выть, в ожидании уланского жеребца.
К ч…. бы все, к ч….! Забыть, вспомнить другое» (А. Блок «Дневник». С. 259).
(21.1/8.2.1918): «Барышня за стеной поет. Сволочь подпевает ей (мой родственник). Это - слабая тень, последний отголосок ликования буржуазии» (Там же. С. 268).
(26.1/13.2.1918): «Я живу в квартире, а за тонкой перегородкой находится другая квартира, где живет буржуа с семейством. (Называть его имя, занятия и пр. - лишнее.) Он обстрижен ежиком, расторопен, пробыв всю жизнь важным чиновником, под глазами - мешки, под брюшком тоже, от него пахнет чистым мужским бельем, его дочь играет на рояли, его голос - теноришка - раздается за стеной, на лестнице, во дворе у отхожего места, где он распоряжается, и пр. Везде он.
Господи Боже! Дай мне силу освободиться от ненависти к нему, которая мешает мне жить в квартире, душит злобой, перебивает мысли. Он такое же плотоядное двуногое, как я. Он лично мне еще не делал зла. Но я задыхаюсь от ненависти, которая доходит до какого-то патологического истерического омерзения, мешает жить.
Отойди от меня, Сатана, отойди от меня, буржуа, только так, чтобы не соприкасаться, не видеть, не слышать; лучше я, или еще хуже его, не знаю, но гнусно мне, рвотно мне, отойди, сатана» (Там же. С. 268-269).
По поводу этой линии в повременных записях Блока можно сколько угодно рассуждать о его «народности», «антибуржуазности» и «революционности». Но здесь даже не «расшалившиеся нервы» или даже «клиника». Тут недуг духовный, что, впрочем, осознает и сам автор записей. Обращение Блока к Господу нас не должно ввести в заблуждение, ибо тут же - 25 февраля/10 марта - он пишет об Иисусе Христе: «…Я иногда сам глубоко ненавижу этот женственный призрак» (Там же. С. 271). А 20 января/7февраля: «Религия - грязь (попы и пр.)» (Там же. С. 267).
В этом смысле исследователи справедливо отмечают: «В последние годы жизни Блока в его бытовом поведении чувствовалось то же стремление к саморазрушению, которое так очевидно в его поздних текстах» (А. Эткинд «Хлыст». С. 313).
Встретившейся вскоре после смерти Блока молодой писательнице двоюродный его брат рассказал, что в «последние две недели меланхолия, терзавшая его, приняла форму острого помешательства» (Л. Гуревич «Из воспоминания о Блоке». С. 847).
Говоря о «духовной драме Блока, вплоть до предсмертного “отсутствия воздуха”», исследователи совершенно справедливо подчеркивают: «Тяжкая смерть Александра Блока (мучения последних месяцев на Пряжке. По свидетельству современников, умирающий Блок страдал так, что его крики были слышны на другом берегу реки Пряжки), как и последующая судьба всего Петербурга (ужас ленинградской блокады 1941-1944 гг.) суть страдания во искупление собственного греха - греха отречения от Царя и Отечества» (А. Блок «Собр. соч. в 6 томах». Т. 5. С. 99).
Извещение о смерти А.А. Блока в «Красной газете».
Но… «вот он в гробу - в георгинах и розах…», - писала Н. Павлович, дерзновенно-узнаваемо перефразируя слишком хорошо известное блоковское «Вот Он - Христос - в цепях и розах…»
Похороны А. Блока. Траурная процессия на Офицерской улице. 10 августа 1921 г.
Блок умер. И началось мифотворчество. «Растет и ширится творимая легенда о поэте», - говорили уже его современники (Э. Голлербах «Образ Блока. Воспоминания и впечатления». С. 156).
«…В лице Александра Блока, - писал в первом официальном некрологе П.Н. Милюков, - сошел в могилу выдающийся русский писатель, родоначальник школы в русской поэзии, общепризнанный наследник А. Пушкина» (О.Л. Фетисенко «Первые отклики на смерть А. Блока в прессе Русского зарубежья» // «Зарубежная Россия 1917-1945». Кн. 3. СПб. 2004. С. 271. Со ссылкой на: П. Милюков «Кончина поэта» // «Последние новости». Париж. 1921. 12 августа. С. 1).
«…Он есть наш, исключительный, общий, любимый…» (Андрей Белый) (Там же. С. 272. Со ссылкой на: «Записки мечтателей». № 4. Пг. 1921. С. 8).
«Словно умерла наша душа, умерли мы сами. Видим свою душу в гробу…» (Там же. Со ссылкой на: С. Горный [А.А. Оцуп] «Урана (Памяти А. Блока)» // «Руль». Берлин. 1922. 13 января. С. 3(.
«…Раб Божий Александр не мог принадлежать к позорной камарилье III Интернационала» (Там же. С. 274. Со ссылкой на: А. Яблоновский «Александр Блок» // «Общее дело». 1921. 13 августа. С. 3).
Похороны А.А. Блока. Смоленское кладбище. Петроград. 10 августа 1921 г.
Отдельные более или менее трезвые голоса тонули в многочисленных возгласах «осанна!»: «Как ни трагична физическая гибель Блока, быть может, еще трагичнее, еще ужаснее предшествовавшая ей смерть духовная, поэтическая, после которой и самое существование стало для Блока невыносимым…» (А.В. «“Двуликий”. (К характеристике творчества Блока)» // «Накануне». Берлин. 1922. 13 августа. Воскресное приложение. С. 7).
Плакат «Мы на горе всем буржуям мiровой пожар раздуем!..» одного из основоположников советского рекламного плаката Александра Николаевича Зеленского (1882-1942).. Издательство Петроградского Совдепа, [1918] (Петроград, 1-я Государственная литография, бывш. Киббель). Цветная литография.
Плакат «Революционный держите шаг, неугомонный не дремлет враг» Анатолия Галактионовича Петрицкого (1895-1964). 1919 г.
Как-то ранней осенью 1918 года, вспоминал позднее известный в будущем литературный критик, а в то время одержимый левыми идеями юнец, Корнелий Зелинский, «я встретил на Невском проспекте Александра Блока. Поэт стоял перед витриной продовольственного магазина, за стёклами которой висели две бумажные полосы. На них были ярко оттиснуты слова: на одной - “Мы на горе всем буржуям мiровой пожар раздуем”, а на другой - “Революцьонный держите шаг! неугомонный не дремлет враг!” Под каждой из этих строк стояла подпись: “Александр Блок”. Поэт смотрел на эти слова, словно не узнавая их, круглыми спокойно-тревожными глазами, взор которых для меня всегда был полон содержания, привлекавшего к себе, но трудно объяснимого… - Признаюсь, для нас радость и неожиданность, что и вы вошли в нашу борьбу, - по-мальчишески самоуверенно продолжал я, показывая на плакаты за витриной.
- Да, - смутился Блок, - но в поэме эти слова произносят или думают красногвардейцы. Эти призывы не прямо же от моего имени написаны, - и поэт будто с укоризной посмотрел на меня».
Плакаты «Мы на горе всем буржуям мiровой пожар раздуем!..» работы А.П. Индейкина, рабочего-печатника эстампного цеха Комбината наглядной агитации и пропаганды Ленсовета, 1920-е гг. и художницы Розалии Моисеевны Рабинович (1895-1888), 1935 г.
Что же еще остается в активе? Волнение Блока по поводу потери нательного крестика «примерно в то же время», когда он писал «Двенадцать». «Не говорит ли этот факт о любви, о благоговении к кресту, которое было у Блока, в отличие от героев его некоторых произведений?»: https://ruskline.ru/analitika/2005/11/29/o_bednom_poe_te_zamolvite_slovo
Если «не притягивать за уши», нет, не говорит. Свидетельствует, скорее, о неком суеверии, но никак о вере в Крест Христов: «Будто бы - потерял крест, искал его часа два, перебирая тонкие травинки и звенящие трубки камыша, весь муравейник под высохшей корявой ольхой. А вдали - большие паруса, треск гидроплана, очарование заката. И - как всегда. Возвращаюсь - крест лежит дома, я забыл его надеть. А я уже, молясь Богу, молясь Любе, думал, что мне грозит беда…» (А. Блок «Дневник». С. 213. Запись 9.6.1917).
Ну, еще - найденное свидетельство о предсмертной исповеди. «Благородный жест последних минут - примирить у своего смертного одра немирствующих друг ко другу жену и мать». (Будто не он всю прошлую жизнь играл определенную разрушающую в этом роль…) Наконец, письмо Н.А. Павлович матери поэта, в котором приводятся слова, якобы сказанные ей преподобным Нектарием Оптинским: «Передайте его матери, пусть она будет благонадежна. Александр в раю». Почему якобы? - Оттого, что мешают очевидные (не просто с чьих-то слов) факты, касающиеся не только страшной личной жизни Блока, но и того отравленного посева, который он вел (и продолжает вести!) в души тысяч людей.
Ко всем подобного рода «находкам», слабо сочетающимися с тем, что нам твердо, неоспоримо известно о Блоке, нужно было бы подходить более взвешенно, тем более тем, кто претендует на знание его жизни и творчества. Напомним, что однажды уже публиковались покаянные «дружеские послания» поэта по поводу поэмы «Двенадцать». Подделка, осуществленная теми, кому очень хотелось обелить Блока, была не так давно разоблачена (Ю. Абызов, Р. Тименчик «История одной мистификации: факты и гипотезы» // «Даугава». 1990. № 9. С. 108-117).
Таланта Блока не отрицать, не умалять никто не собирается. Но при этом нужно помнить, что талант этот дарован ему был Богом. И за то, как он распорядился им, нужно ведь нести ответ.
Сравнения с Пушкиным и Есениным, у которых случались подобные духовные провалы, не просто хромают (как и любые иные сравнения); они просто не работают. Пушкин, как известно, отрекся от «Гавриилиады», о чем мы знаем отнюдь не из сомнительной достоверности воспоминаний. У Есенина есть много и помимо богохульной «Иннонии». Не то у Блока, практически всё творчество которого в той или иной степени отравлено тонким сладким ядом неверия, а часто и прямого богоборчества и богохульства.
Он, повторим, не только отравил своих современников, но и продолжает отравлять их потомков. До сих пор. И они имеют полное право на самооборону.
Первоначальная могила А.А. Блока на Смоленском кладбище и нынешняя, после перезахоронения в 1944-м, на Волковом.
Разумеется, мы не призываем сбросить Блока «с парохода современности». Мы лишь предупреждаем о необходимости осторожности тех, кто будет читать его стихи и прозу, изучать их в средних и высших учебных заведениях, чтобы они, не дай Бог, не отравились до смерти (смерти не физической - духовной).
Эпитафию же Блок написал себе сам в… июле 1908 г.:
Был он только литератор модный,
Только слов кощунственных творец…
Но мертвец - родной душе народной…
Увы…
11/24 августа 2006 г.
Крещение Царевича-Мученика Алексия (1904).
Успение Праведного о. Николая Псковоезерского (2002).