РОССIЙСКАЯ ИМПЕРIЯ и||und DEUTCHES REICH (71)

[sergey_v_fomin]

Вклад Первопрестольной (окончание)

Что касается заговорщиков-оппозиционеров, то для них антинемецкие настроения в Москве (несмотря на то, что рикошетом они били и по Великой Княгине Елизавете Феодоровне, сочувствовавшей им и даже во многом действовавшей в их пользу) - были весьма выгодны. Находившиеся во власти сочувствовавшие заговорщикам люди серьезно с этим явлением не боролись; более того, оно всячески подогревалось. И это понятно - главными мишенями были Государыня и Г.Е. Распутин.
Этот выбор доходчиво объяснила французскому послу Великая Княгиня Мария Павловна старшая в беседе, состоявшейся в октябре 1916 г.: «Император?.. Я всегда буду верить Ему. Но есть еще Императрица. Я Их хорошо знаю Обоих. Чем хуже будут идти дела, тем больше получит влияние Александра Феодоровна, потому что у Нее действенная, настойчивая, неугомонная воля… У Него, напротив, лишь отрицательная воля. Когда Он сомневается в Себе, когда Он считает Себя покинутым Богом, Он перестает реагировать; Он умеет лишь замыкаться в инертном и покорном упорстве… Посмотрите, как велико уже теперь могущество Императрицы. Скоро Она Одна будет править Россией…» (М. Палеолог «Дневник посла». С. 611).



Приезд Императрицы Александры Феодоровны в Ставку.

В соответствии с опасностью были избраны цели и способы борьбы.
«Один из моих друзей, - писал в декабре 1916 г. в дневнике М. Палеолог, - который был у меня вчера и который прибыл из Москвы, рассказал, что там крайне раздражены против Императрицы. В салонах, в магазинах, в кафе открыто заявляют, что “немка” губит Россию и что Ее надо запереть на замок как сумасшедшую. Об Императоре не стесняются говорить, что Он хорошо бы сделал, если б подумал об участи Павла I» (Там же. С. 654).
Через несколько дней новая запись на ту же тему: «Графиня Р., проведшая три дня в Москве […], подтверждает то, что мне недавно сообщали о раздражении москвичей против Царской Фамилии:
- Я ежедневно обедала, - говорит она, - в различных кругах. Повсюду сплошной крик возмущения. Если бы Царь показался в настоящее время на Красной площади, Его встретили бы свистом. А Царицу бы разорвали на куски. Великая Княгиня Елизавета Феодоровна такая добрая, сострадательная, чистая, не решается больше выходить из своего монастыря. Рабочие обвиняют ее в том, что она морит народ голодом… Во всех классах общества чувствуется дыхание революции…» (Там же. С. 660).



Государыня Александра Феодоровна с дочерьми, Великими Княжнами Ольгой и Татьяной Александровнами в облачениях сестер милосердия со старшим врачом Дворцового лазарета княжной В.И. Гедройц.

К сожалению, роль в критические дни майского погрома московского духовенства была, по существу своему, никакой. Били «по хвостам», вслед. Непосредственно во время событий предпочитали не высовываться («Архипастырское воззвание» // «Московские Ведомости». 1915. 31 мая. С. 1). Нет, не вышли московские священники с крестами остановить буянившую толпу. Подобно, например, ректору Киевской Духовной академии епископу Чигиринскому Платону (Рождественскому), пошедшему в 1905 г. с крестом умолять киевлян не громить евреев (В.А. Сухомлинов «Воспоминания». Минск. 2005. С. 155).



Преосвященный Платон (Рождественский, 1866-1934) в марте 1917 г., будучи Экзархом Грузии, благословил Великого Князя Николая Николаевича просить Императора Николая II об отречении. После революции, эмигрировав в США, он не подчинился Патриарху Тихону; в 1923 г. самочинно объявил Американскую Церковь автономной, за что в конце концов (16.8.1933) был запрещен в священнослужении Местоблюстителем митрополитом Сергием (Страгородским). Скончался в Нью-Йорке, не принеся покаяние в расколе. По его благословению, 19.4.1934 была освящена часовня преподобного Сергия в здании музея Н.К. Рериха в Нью-Йорке, увенчанном буддийской ступой. О «сочувствии» к нему митрополита Платона не раз писал и сам этот масон-оккультист.

А ведь возглавлял Московскую кафедру в ту пору митрополит Макарий, известный своими строгими православными и верноподданническими взглядами!
Быть может, одной из причин такого безразличия было осознание некоторыми православными миссионерами того поражения, которое они потерпели в борьбе с т.н. штундо-баптизмом. «Нигде в сектантстве, - писал церковный историк И.К. Смолич, - церковная миссия не терпела такого сокрушительного фиаско: она оказалась неподготовленной, неорганизованной и безсильной перед штундой» («История Русской Церкви». Кн. 8. Ч. II. М. 1996. С. 180).
Разумеется, как справедливо пишут современные авторы, «насадителями баптизма в России были немцы-колонисты наших южных губерний. Первыми известными пропагандистами этой секты в России были те же немцы-колонисты и приезжавшие к ним заграничные проповедники немцы же» (А. Хвалин «Германский след» // «Десятина». № 55. С. 5).
Нельзя отрицать и безусловного подрывного по отношению к любому государству характера штунды, сводившегося: «1) к отрицанию присяги вообще и, в частности, к отрицанию присяги на верность Царю и Родине; 2) к отрицанию войны, военной службы и смертной казни; 3) к признанию несправедливым современного строя экономической жизни; 4) к осуждению всего существующего государственного порядка, при котором возможны война, смертная казнь и неравномерное распределение земных благ и 5) к противоборству Православию, которым держится этот порядок» (Там же).



Русские немцы-меннониты, служившие военными санитарами в годы Великой войны.

Как нельзя, впрочем, отрицать и косвенной пользы появления секты для улучшения духовно-нравственного уровня самого православного духовенства. Среди выработанных в 1884 г. собравшимися в Киеве Преосвященными мер обращают на себя внимание следующие: «назначать в приходы, зараженные штундою, […] членов причта, в особенности же священников, из лиц, по образованию и нравственным качествам наиболее соответствующих требованием пастырского и церковного служения»; от архиереев требовалось «неопустительное наблюдение за благоговейным и согласным с церковным уставом, совершением богослужения»; от приходов - «усиливать сбор денег на приходские нужды и употреблять оные, между прочим, на пособия бедным прихожанам» (Там же. С. 4).
Однако же нельзя при этом допустить, чтобы Германский Император мог одобрить такое вот, например, заявление Всемiрного конгресса баптистов, прошедшего, кстати говоря, в Лондоне в 1905 г., о том, что баптизм «содержит обетование помощи и освобождение для миллионов людей, которые теперь стонут под деспотическим гнетом правительств мiра сего» (Там же. С. 5).
Ведь известно же, наконец, что Германия - это вовсе не страна штундо-баптизма, а страна лютеран и католиков. Баптисты были в Германии такой же сектой, как, например, в России субботники. Но ведь никому на том основании, что субботничество возникло в России, и в голову, думаю, не придет обвинить Российскую Империю в распространении жидовства.
К сожалению, германофобия у нас часто выходила за пределы разумного.
«…Говорят, Синод, - писала 14 декабря 1914 г. с возмущением Императрица Александра Феодоровна Государю, - издал указ, что не должно быть Рождественских ёлок. Я хочу выяснить, правда ли это и тогда подыму скандал. Это не их дело и не касается Церкви. Зачем же отнимать удовольствие у раненых и детей на том основании, что ёлка была первоначально перенята из Германии! Эта узость взглядов прямо чудовищна!» Речь идет о постановлении училищного совета при Св. Синоде об отмене ёлок, устраиваемых на Рождество в церковно-приходских школах, на том «основании», что этот обычай воспринят у немцев.
В воспоминаниях о Московском митрополите Макарии читаем: «Не любил также Владыка, когда детям устраивали ёлки. “С иностранцев, - говорил он, - принят этот обычай, а вы лучше делайте им звездочку, это даст им чистую духовную радость, выше которой ничего не может быть”» («Свете Тихий». Жизнеописание и труды епископа Серпуховского Арсения (Жадановского). Сост. С.В. Фомин. Т. 3. М. 2002. С. 496. Описание вечера Рождественской звезды для детей-сирот см.: «Московские церковные ведомости». 1915. № 2). Правоту Государыни в этом вопросе вполне подтвердило последующее суровое время. С «Рождественской ёлочкой» не смогли справиться даже большевики.




Следует подчеркнуть: после произошедших в Москве вопиющих безпорядков князь Ф.Ф. Юсупов чувствовал себя как-то уж слишком уверенно. И дело было не только в том, что в дни погрома он занемог «дипломатической болезнью» и судил о происходящем, по его словам, лишь по докладам градоначальника (В. Дённингхаус «Немцы в общественной жизни Москвы: симбиоз и конфликт (1494-1941)». С. 367).
В.Ф. Джунковский так описывал настроение, царившие в доме главноначальствующего 28 мая: «Меня встретила чрезвычайно расстроенная княгиня Юсупова, она отлично сознавала, что всё сделанное ее мужем было не так, и мне от души было жаль ее, я чувствовал всё, что она должна была пережить. Сам Юсупов не отдавал себе ясного отчета в том, что произошло, он считал, что это должно было случиться, что иначе быть не могло, что открылся клапан и вырвался народный гнев, что виной этому исключительно Высшее правительство, стеснявшееся с немцами, он даже умилялся некоторым сценам, коих он был свидетелем накануне, когда он где-то наблюдал грабеж и погромы» (В.Ф. Джунковский «Воспоминания». Т. 2. С. 562).
«…У каждого немца, - заявил он, выступая в тот же день на экстренном совещании гласных Московской городской думы, - имеется по два защитника: один в Петрограде, один в Москве. Мы были к ним слишком добры. Я на стороне наших рабочих. Их терпение лопнуло. […] Я видел народ, который шел по улицам. Они идут с веселыми лицами. […] Они не могут работать спокойно, когда им говорились на каждом шагу грубости и дерзости… Малейший успех немцев на фронте делал их до крайности наглыми и нахальными…» (Там же. С. 561).
Вызванный в Ставку для объяснений случившегося, он заявил: «Может быть, среди них найдутся невинные, но что же делать. Зато мы можем спасти страну от унижения…» (Е. Красных «Князь Феликс Юсупов». С. 358).
Из обращения 9 июня к москвичам князя Ф.Ф. Юсупова хорошо видно, что никаких выводов из грозных событий он так и не сделал. Он обещал, что в самые краткие сроки (до 1 июля) все подданные вражеских государств будут удалены с фабрик и заводов, а торговые предприятия, принадлежащие им, - ликвидированы. «Я исполню свой долг перед Государем Императором и Россией», - вещал князь («Утро России». Пг. 1915. 10 июня. С. 1).
В тот же день министр внутренних дел Н.Б. Щербатов огласил на заседании Совета министров телеграмму князя Ф.Ф. Юсупова, в которой он настаивал на том, чтобы «всех германских и австрийских подданных без изъятий, а также принявших русское подданство - выслать в концентрационный лагерь в одном из приволжских городов» («Совет Министров Российской Империи в годы первой мiровой войны. Бумаги А.Н. Яхонтова». С. 178).
«Единственный возможный способ успокоения русских людей, - писал он впоследствии в мемуарах, - был удаление всех немцев из Москвы и запрет перехода их в русское подданство» (Е. Красных «Князь Феликс Юсупов». С. 356).



Временный госпиталь в частном училище Мазинга в Москве.

Важно заметить, что у князя Ф.Ф. Юсупова нашлись влиятельные защитники, как во властных структурах, так и со стороны общественности. На заседаниях Совета Министров он пользовался неизменной поддержкой ставленника Николая Николаевича и «московской клики» Обер-Прокурора Св. Синода А.Д. Самарина («Тяжелые дни. (Секретные заседания Совета министров 16 июля - 2 сентября 1915 года)». С. 207, 274).
В самой Москве бунташные дрожжи, как оказалось, не перебродили. 9-10 августа там произошли новые демонстрации, закончившиеся новой кровью. Поводом было фальшивое сообщение в газетах «Вечерние новости» и «Копейка» о взятии будто бы Дарданелл («Совет Министров Российской Империи в годы первой мiровой войны. Бумаги А.Н. Яхонтова». С. 217; «Дневник Л.А. Тихомирова. 1915-1917 гг.» С. 97-98).
Известий об этих событиях сохранилось немного. Вот запись в дневнике историка С.П. Мельгунова: «Началось со столкновения городового с солдатом Георгиевским кавалером на Страстной площади. Городовой ударил солдата. Был ли солдат пьян или нет - всё равно. Собравшаяся толпа бросилась на городового. Тот спрятался на трамвайной станции. Толпа стала осаждать станцию. К 11 ч. утра накопилась на площади толпа в несколько тысяч человек. Войска (или городовые?) стали стрелять залпами. Толпа отвечала камнями и баррикадами. Говорят, много раненых и убитых. Говорят также, что в столкновении на стороне толпы принимали участие прапорщики. Настроение самое повышенное. На следующий день опять собралась огромная толпа. Опять стреляли. Стрельба становится довольно обычным явлением у нас…» (С.П. Мельгунов «Воспоминания и дневники». С. 261-262).



«Всегда спорили и теперь спорят».

11 августа эти события обсуждал Совет Министров:
Князь Н.Б. Щербатов: «Совету Министров известно, что в Москве произошли манифестации, завершившиеся кровавым концом. Схватки были горячие, причем оказалось немало пораненных холодным оружием. […] …Манифестации и безпорядки нарождаются из-за самых неожиданных поводов. В Москве они развились из патриотической радости по случаю газетного сообщения о падении Дарданелл и возвращения нашим войскам Ковны. Арестовали чрезмерно красноречивого оратора и пошла писать губерния».
А.В. Кривошеин: «Необходимо обратить внимание на чрезвычайно расплодившиеся сенсационный листки, которые питают толпу всевозможными вздорными известиями и, как это было в Москве, создают поводы для народных волнений. Мне думается, что у Правительства еще осталось достаточно власти, чтобы прекратить этих даже не разбойников, а просто хулиганов печати».
И.Л. Горемыкин: «Надеюсь, что министр внутренних дел примет в этом отношении решительные меры. Нечего стесняться с этою компанией: газету закрыть, а издателей с редакторами посадить куда следует для вразумления. Если военное начальство будет строить препятствия, то я найду на них управу. Надо с этим покончить («Тяжелые дни. (Секретные заседания Совета министров 16 июля - 2 сентября 1915 года)». С. 63-65).
Опытный Иван Логгинович понимал откуда дует ветер: из Ставки.
Несмотря на проведенное впоследствии расследование, подоплека майских московских безпорядков до сих пор во многом остается загадочной. Некоторые современники задавались вопросами, так до сих пор и оставшимися без четких ответов: «Но всё же эту толпу, безразличную, может быть, ко всему, кроме буйства, кто-то поднял и ею кто-то руководил. Какой силе принадлежала невидимая рука, направлявшая действия этой толпы именно в ту сторону, которая могла привлечь к ней симпатии, хотя и скрытые, даже наиболее экспансивной части нашего общества? Кому-то нужны были эти жертвы, разбитые магазины, квартиры и разграбленное в них имущество! Наиболее просто было приписать причину погрома раздражению населения сердца России, накопившемуся у него против немцев. Они нас бьют на фронте, мы их - в тылу» (Ю.Н. Данилов «На пути к крушению». С. 131).
На это и попыталась списать безобразия симпатизировавшая Николаю Николаевичу московская фронда: «Взрыв патриотизма, разнузданного, безобразного быть может, но всё же патриотизма!.. Это была версия московских властей» (Там же. С. 131).
Союзники также попытались рассмотреть немецкий погром в Москве со своей точки зрения. В нем они «увидели проявление раздражения не только против немцев - наших военных противников, но и против иностранцев вообще, не исключая и союзников» (Там же).
По словам генерала А.И. Спиридовича, «Охранное отделение видело в происходящем подпольную работу немецких агентов и наших пораженцев» (А.И. Спиридович «Великая война и Февральская революция, 1914-1917 гг.» Т. I. С. 151).
Сентябрьская правительственная ревизия, отрицая организацию самого погрома какой-либо политической партией, установила все же некоторую причастность крайне правых к возникшим безпорядкам. Так, Московским отделом Всероссийского национального союза в Москве был издан, посвященный «всем коренным русским силам города Москвы», 76-страничный справочник: «Германские и австрийские фирмы в Москве на 1914 год. Указатель австро-венгерских и германских промышленно-торговых и торговых фирм в Москве» (М. 1914). В этой книжке были приведены домашние адреса, телефоны и местоположения подмосковных усадеб, их хозяев и руководителей немецких фирм.




Были установлены также имена некоторых руководителей московских правых, пытавшихся поживиться за счет погромов. Например, Турчанинов («товарищ председателя в одной и председатель манифестационной комиссии в другой правой организации») «получил значительную сумму с немецких торговцев и промышленников, обходя их перед погромом и обещая свою защиту; во время погрома он за деньги же отстоял один немецкий магазин на Кузнецком мосту, а вечером в первый день погрома кончил свои труды тем, что зашел в уцелевшую немецкую колбасную и, распорядившись отпустить ему колбасы и ветчины, стал громко хвалиться погромными подвигами, а затем спросил, сколько с него следует; трепещущая хозяйка ответила, что всё уже уплачено, и он, взявши свой ужин, торжественно удалился, так ничего и не заплатив» (С.В. Завадский «На великом изломе. (Отчет гражданина о пережитом в 1916-17 годах). Под знаком Временного правительства» // «Архив Русской Революции». Т. XI. Берлин. 1923. С. 64).
Следует, несомненно, учитывать мнение Л.А. Тихомирова, изложенное им в одной из дневниковых записей (24.6.1915): «По моему мнению - организационный толчок должен был принадлежать революционерам. Это ясно и без всяких расследований» («Дневник Л.А. Тихомирова. 1915-1917 гг.» С. 81).
Как бы то ни было, одно можно сказать с уверенностью: государственная комиссия четко установила - ни полиция, ни немцы, ни социал-демократы, включая большевиков, ни черносотенцы толпу не поднимали.
По вполне понятным причинам, не проверенным осталось лишь заявление кадета, масона и члена Думы В.А. Обнинского, утверждавшего, что московские погромы были «допущены по распоряжению из Ставки» (С.П. Мельгунов «Воспоминания и дневники». С. 257).

Продолжение следует.