ВОЗВРАЩЕНИЕ В БЕССАРАБИЮ (19)
Путешествие Онегина. Иллюстрация художника П.П. Соколова (1826-1905) к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин». 1891 г.
Невидимые нити (продолжение)
Оставаясь в пределах заданной темы, нельзя не упомянуть и еще об одном эпизоде, связанном с общением поэта (известном весьма отрывочно, но всё же имевшим место и, как кажется, весьма важном) с неоднократно поминавшимся нами архимандритом Иринеем (Нестеровичем, 1783-1864) возможно даже, как мы уже писали, запечатленным поэтом на одном из его рисунков, сделанных в пасхальные дни 1821 года.
Как правило, пишут о его малороссийском происхождении; молдавский же язык он якобы изучил, преподавая русский язык на таможне Молдавского Княжества; Г.Ф. Богач же утверждал, что отец Архиерея был сербом, а мать - молдаванкой.
Уже в 1810 г. преподававший в Киевской духовной академии ее выпускник (1805) Иван Гаврилович Нестерович был командирован в Яссы в Духовную семинарию в Соко́лах, которой руководил, как мы помним, о. Петр Куницкий.
Вскоре после переезда в Бессарабию 11 ноября 1813 г. Нестерович принял монашеский постриг и был рукоположен в священный сан. В мае 1817 г. о. Иринея, уже архимандрита, направили настоятелем в Курковский Рождество-Богородицкий монастырь. Некоторое время спустя оттуда его вытребовал Митрополит Гавриил, назначив 17 февраля 1821 г. ректором Кишиневской духовной семинарии и членом консистории.
Дальнейшая его духовная карьера получила толчок после вызова его в 1824 г. в Петербург на чреду служения. Как о законоучителе Первого кадетского корпуса в рассказе «Кадетский монастырь» Н.С. Лескова об отце Иринее, со слов кадета, оставлен такой отзыв:
«Он был сердового [среднего] возраста, небольшого роста, сухощав и брюнет, энергический, живой, с звучным голосом и весьма приятными манерами, любил цветы и занимался для удовольствия астрономией. Из окна его комнаты, выходившей в сад, торчала медная труба телескопа, в который он вечерами наблюдал звездное небо. Он был очень уважаем Перским [директором] и всем офицерством, а кадетами был любим удивительно.
Мне теперь думается, да и прежде в жизни, когда приходилось слышать легкомысленный отзыв о религии, что она будто скучна и безполезна, - я всегда думал: “вздор мелете, милашки: это вы говорите только оттого, что на мастера не попали, который бы вас заинтересовал и раскрыл вам эту поэзию вечной правды и неумирающей жизни”. А сам сейчас думаю о том последнем архимандрите нашего корпуса, который навеки меня облагодетельствовал, образовав мое религиозное чувство. Да и для многих он был таким благодетелем.
Он учил в классе и проповедовал в церкви, но мы никогда не могли его вволю наслушаться, и он это видел: всякий день, когда нас выпускали в сад, он тоже приходил туда, чтобы с нами разговаривать. Все игры и смехи тотчас прекращались, и он ходил, окруженный целою толпою кадет, которые так теснились вокруг него со всех сторон, что ему очень трудно было подвигаться. Каждое слово его ловили. Право, мне это напоминает что-то древнее апостольское. Мы перед ним все были открыты; выбалтывали ему все наши горести […]
Архимандрит нас выслушивал терпеливо и утешал, […] он всегда внушал нам, что наше корпусное образование очень недостаточно и что мы должны это помнить и, по выходе, стараться приобретать познания. […]
Архимандрит […] был умен и образован. Проповеди его были не подготовленные, очень простые, теплые, всегда направленные к подъему наших чувств в христианском духе, и он произносил их прекрасным звучным голосом, который долетал во все углы церкви. Уроки же, или лекции его отличались необыкновенною простотою и тем, что мы могли его обо всем спрашивать и прямо, ничего не боясь, высказывать ему все наши сомнения и беседовать. Эти уроки были наш бенефис - наш праздник. Как образец, приведу одну лекцию, которую очень хорошо помню.
“Подумаем, - так говорил архимандрит, - не лучше ли было бы, если бы для устранения всякого недоумения и сомнения, которые длятся так много лет, Иисус Христос пришел не скромно в образе человеческом, а сошел бы с неба в торжественном величии, как божество, окруженное сонмом светлых, служебных духов. Тогда, конечно, никакого сомнения не было бы, что это действительно божество, в чем теперь очень многие сомневаются. Как вы об этом думаете?”
Кадеты, разумеется, молчали. Что тут кто-нибудь из нас мог бы сказать, да мы бы на такого говоруна и рассердились, чтобы не лез не в свое дело. Мы ждали его разъяснения, и ждали страстно, жадно и затаив дыхание. А он прошелся перед нами и, остановясь, продолжал так:
“Когда я, сытый, что по моему лицу видно, и одетый в шелк, говорю в церкви проповедь и объясняю, что нужно терпеливо сносить холод и голод, то я в это время читаю на лицах слушателей: ‘Хорошо тебе, монах, рассуждать, когда ты в шелку да сыт. А посмотрели бы мы, как бы ты заговорил о терпении, если бы тебе от голода живот к спине подвело, а от стужи все тело посинело’. И я думаю, что, если бы Господь наш пришел в славе, то и Ему отвечали бы что-нибудь в этом роде. Сказали бы, пожалуй: ‘Там Тебе на небе отлично, пришел к нам на время и учишь. Нет, вот если бы Ты промеж нас родился да от колыбели до гроба претерпел, что нам терпеть здесь приходится, тогда бы другое дело’. И это очень важно и основательно, и для этого Он и сошел босой и пробрел по земле без приюта”».
31 января 1826 г. архимандрита Иринея хиротонисали во епископа Пензенского и Саратовского, а 26 июля 1830 г. возвели в сан архиепископа Иркутского, Нерчинского и Якутского.
Вскоре, однако, не поладившего с властями, Преосвященного Иринея указом Св. Синода от 28 июня 1831 г. удалили от управления епархией, сослав в Вологодский Спасо-Прилуцкий монастырь, где в конце концов его объявили умалишенным.
Строгая подвижническая жизнь, которую он вел в обители, привела в конце концов к послаблениям: в 1837 г. ему было дозволено принимать для увещевания раскольников, а на следующий год разрешено священнослужение и выезд из монастыря; назначена пенсия. По воспоминаниям очевидцев, Владыка перезнакомился едва ли не со всеми жителями Вологды, безсчетно помогал бедным. Люди его любили, почитали мучеником, прозорливым и юродивым.
17 апреля 1848 г. Архиепископу Иринею передали Толгский монастырь Ярославской епархии. Там он также был известен суровым аскетическим образом жизни. Скончался Владыка 18 мая 1864 г. и был погребен в ископанной своими руками могиле возле Спасской церкви.
Общение А.С. Пушкина с будущим Архиепископом, тогда еще архимандритом, пришлось на особый временной период, связанный с крупными историческими событиями, центром которых стала Бессарбия: греческой Этерией и восстанием Тудора Владимiреску.
Схватка греческих повстанцев с турками в Слатине 25-26 июля 1821 г. Немецкая литография.
Всё это вызвало у поэта особый интерес к истории. Именно к этому времени относятся первые опыты не дошедшей до нас его исторической прозы.
Восстание и его поражение вызвало большой наплыв беженцев в Бессарабию из соседних Дунайских Княжеств. Только из соседней Молдавии сюда бежало до 40 тысяч человек:
https://www.historia.ro/sectiune/general/articol/40-000-de-oameni-din-principatul-moldovei-se-refugiaza-in-basarabia
Портрет Молдавского Господаря Михаила Суцо французского художника Луи Дюпре (1789-1837). Раскрашенная вручную литография. 1820 г.
Михаил Суцо (1784-1864) последний Господарь Молдавского Княжества из фанариотов (12/24.6.1819-29.3/10.4.1821). Поддерживал тайно Этерию, в т.ч. и финансово. Свергнутый боярами, бежал в Скулены, а оттуда в Кишинев (31.3.1821). При попытке переезда в Швейцарию был арестован в Австрии и заключен в тюрьму на три года и девять месяцев. Во время правления в Греции Каподистрии представлял страну во Франции; при Короле Оттоне Греческом - посол во Франции, Российской Империи, Швеции и Дании. Член Государственного совета Греции (1839-1940). Скончался в Афинах. Знакомый А.С. Пушкина по Кишиневу (1821) и Петербургу (1833).
Резко изменился облик Кишинева, ставшего более многолюдным, пестрым и живым.
«…Население всей Бессарабии, - пишет в воспоминаниях А.Ф. Вельтман, - по крайней мере, удвоилось. Кишинев был в это время бассейном князей и вельможных бояр из Константинополя и двух княжеств; в каждом дому, имеющем две-три комнаты, жили переселенцы из великолепных палат Ясс и Букареста. […] Чалмы князей и кочулы бояр разъезжали в венских колясках из дома в дом, с письмами, полученными из-за границы».
Портрет Елены Суцо, дочери Молдавского Господаря. Раскрашенная вручную литография французского художника Луи Дюпре. 1820 г.
В 1821 г. княжна приехала в Кишинев вместе с отцом и братьями.
«Во время нашего посещения Кишинева, - передавал свои впечатления лета 1821 г. англичанин Эдвард Хендерсон, - город был наводнен молдавскими и валашскими дворянами, а также греческими купцами, нашедшими в этих местах убежище от опасностей, которым они подвергались в Княжествах. Некоторых из них мы встретили на большом обеде в турецком стиле, который давал председатель суда, и были потрясены богатством и пышностью их восточных нарядов. Бояре, или дворянство, любят пышность и великолепие и в пределах сферы своего влияния правят сурово и деспотично; в этом отношении они недалеко ушли от турецких пашей» (О. Губарь «Кишинев в 1821 году» // «Кодры». Кишинев. 1993. № 4. С. 239).
Шатер Господаря Молдавии Михаила Суцо, разбитый неподалеку от Константинополя. Литография Луи Дюпре. 1820 г.
Именно в это время А.С. Пушкин, по словам И.П. Липранди, работал в Кишиневе над первыми своими историческими повестями из истории Молдавии. Тексты их до сих пор не найдены, но вероятность их обнаружения до сих пор существует. Тем не менее, пушкинистам хорошо известны их сюжеты; уже давно обсуждаются возможные источники получения поэтом сведений о них.
Одна из последних находок в связи с этим была сделана Г.Ф. Богачем. Связана она с «Молдавским летописцем» - переплетенной рукописью, хранящейся ныне в фонде редких книг и рукописей Научной библиотеки Иркутского университета.
Коллекция содержит более 600 единиц хранения на церковнославянском и русском языках и около ста - на иностранных. Однако именно на находившуюся среди них большеформатную 405-страничную, написанную от руки, книгу «Молдавский летописец» - видимо, из-за ее необычности - заведующая отделом А.Г. Боннер (1915-1975) обратила особое внимание.
В конце 1960-х в центральной прессе появилось ее краткое сообщение об этой находке. В изданной посмертно книге А.Г. Боннер «Безценные сокровища» (Иркутск. 1979. С. 30) о ней сказано уже несколько подробнее. И эти новые сведения - во многом результат появления в городе пушкиниста Г.Ф. Богача.
Летом 1969 г. в доме творчества в Гаграх отдыхал долголетний руководитель Иркутской писательской организации Марк Сергеев (1926-1997). Сам он был не чужд интересу к пушкинистике и истории декабристов (по образованию он был историк, как и мой папа, окончил исторический факультет Иркутского университета; впоследствии стал одним из инициаторов появления известной иркутской серии книг «Полярная Звезда»). Потому он и был рад общению с отдыхавшим там в то же время исследователем из Кишинева Г.Ф. Богачем, которого занимали те же темы.
В разговорах всплыл и «Молдавский летописец», заинтересовавший Георгия Феодосьевича настолько, что еще до конца года он предстал перед новым своим знакомым в иркутском Доме писателей. На в общем-то обычный вопрос, «надолго ли?», последовал неожиданный ответ в стиле Богача (тут нужно было хоть сколько-то знать его!): «Может быть, даже навсегда». Так он действительно и остался в Иркутске, надолго основательно осев в городе, о чем мы уже писали в первых наших по́стах. (К этому фантастическому переезду из Молдавии в Сибирь у Г.Ф. Богача были, безусловно, и другие причины, однако неожиданно всплывший здесь «Молдавский летописец» стал одной из существеннейших.)
Историю эту поведал впоследствии в своем очерке «Нота бене», опубликованном в первой книжке «Библиофила Сибири» (Иркутск. 1988. С. 298-318), Марк Сергеев, а потом и мне лично, в присутствии Георгия Феодосьевича, в Иркутске в июне 1987 г., куда по приглашению обоих я приезжал для участия в конференции «Пушкин - Сибирь - Декабристы». С Богачем я был уже некоторое время знаком, встречался и переписывался; с Марком Сергеевым нас связывала другое: его хорошо знала моя мама, лечившая его когда-то в клинике Иркутского мединститута. Так что разговор был подробный и весьма откровенный…
Еще до появления пушкиниста из Кишинева было установлено, что «Молдавский летописец» был составлен ученым монахом из Молдавского Княжества в 1773 г. по распоряжению графа П.А. Румянцева, главнокомандующего Русской армией в Русско-турецкой войне 1768-1774 гг., того самого, кстати, в честь которого установлены Кагульские монументы на поле сражения в Бессарабии и в Царском Селе, о чем мы также уже писали.
Временной охват истории Молдавии в «Летописце» - с древнейших времен до 1769 г. Сама по себе книга уникальна: не выявлено больше ни одного ее экземпляра. Этот единственный сохранившийся. По неизвестной причине текст оказался незавершенным: для ненаписанных сотой и сто второй глав оставлены чистые страницы.
Г.Ф. Богачу удалось установить, что стояло за авторской формулой: «Сего молдавского летописца переводил и написал». Книга представляла из себя принятую в летописании компиляцию трудов предшественников: хроник Григоре Уреке (ок. 1592-1647), Мирона Костина (1633-1691), Иона Некулче (1672-1745), Николае Костина (ок. 1660-1712) и «Молдавского Летописца» 1741-1769 гг. Иоанна Канта. Автор иркутской книги перевел всё это на русский язык, прибавив описание некоторых современных ему событий.
Установил Георгий Феодосьевич и ряд биографических подробностей об авторе этой первой наиболее полной истории Молдавии на русском языке.
Архимандрит Варфоломей (Мэзэряну, 1720-1790? 1804?) был выпускником Киевской Могилянской академии; считался одним из самых образованных, после Господаря Димитрия Кантемира, людей в Молдавии. Кроме «Молдавского Летописца» он был автором «Истории монастыря Путна».
Могила архимандрита Варфоломея (Мэзэряну) в храме Успения Пресвятой Богородицы в городе Роман Нямцкого уезда в Румынии.
Еще первые исследователи «Молдавского Летописца» отмечали наличие на многих его страницах следов внимательного чтения: подчеркивания, карандашные пометки на полях «почерком XIX века».
Во время обследования рукописи внимание Г.Ф. Богача сразу же привлекла сделанная орешковыми чернилами отметка «NB» на полях 353-й страницы, как раз против места, содержащего подробности интересовавшие Пушкина во время его работы в Бессарабии над не найденными пока что историческими повестями «Дука, молдавское предание XVII века» и «Дафна и Дабижа, молдавское предание 1663 года» (Г.Ф. Богач «Пушкинские рукописи в Сибири. Методические рекомендации лектору. Иркутск. 1974. С. 14-17; Г.Ф. Богач «Алте паӂинь де историографие литерарэ». Кишинэу. 1984. П. 110).
Догадка требовала подтверждения. Графологи и криминалисты, которым Г.Ф. Богач предоставил образцы для сравнения, дали положительное заключение.
Подкрепили эту версию и ответы на вопросы, как попала эта книга в Иркутск, кто ее сюда привез. Дело в том, что в том же фонде редких книг хранилась еще одна рукопись, связанная с Молдавией, - рукописный сборник XVII в. известного ученого, богослова и дипломата, молдавского боярина Н.Г. Спафария-Милеску (1635-1707). Николаю Гавриловичу не только принадлежало первое описание Байкала; он еще был причастен к появлению в России пушкинского предка со стороны матери - Абрама Петровича Ганнибала (о чем мы еще расскажем подробнее).
Сборник, хранящийся в Иркутске, включает три основных произведения («Хрисмологион», «Василеологион», «Книгу избранную вкратце о девяти муссах…») и еще нескольких небольших сочинений. В российских библиотеках сохранилось всего лишь четыре прижизненных списков сочинений Спафария; иркутский - один из них. (Итоги изучения этого сборника Г.Ф. Богач изложил в своем докладе «Иркутские архивные материалы о Спафарии» на Всесоюзной конференции, посвященной 350-летию этого ученого и писателя, состоявшейся в Иркутске в декабре 1986 года.)
Ценность этого сборника состоит для нас, однако, в другом: владельческая надпись, свидетельствующая о принадлежности книги Владыке Иринею (Нестеровичу), подтверждающая при этом, что во владение ею он вступил в Кишиневе 21 июня 1822 года, то есть как раз во время пребывания там А.С. Пушкина.
Вскоре были обнаружены и обстоятельства, при которых «Молдавский Летописец» и сборник Спафария, а также вполне вероятно и другие, принадлежавшие Преосвященному Иринею, но пока что не выявленные исследователями, книги, остались в Иркутске после его высылки в 1831 году.
В 1897 г. в «Иркутских епархиальных ведомостях» (№ 17. 1 сентября) была опубликована статья Дм. Хрусталева «Памяти Высокопреосвященнейшего Иринея, бывшего Архиепископа Иркутского», интересующий фрагмент из которой привел в своем очерке «Нота бене» Марк Сергеев:
В начале 1980-х «Молдавский Летописец» архимандрита Варфоломея (Мэзэряну) чуть было не издали.
Преемница обнаружившей его А.Г. Боннер, заведующая отделом рукописей и редких книг Научной библиотеки Иркутского университета Надежда Васильевна Куликаускене (1940-2012) утверждала: «Незадолго до распада СССР по просьбе Академии наук МССР Научная библиотека Иркутского университета сделала микрофильм “Молдавского летописца” для его академического издания» (Н. Куликаускене «Духовенство Иркутской епархии и книга (XVII-XX вв.)» // «Иркутский Кремль. Православный альманах». 2009. № 3 . С. 33).
Бумага от Академии действительно была и микрофильм изготовили, однако издавать книгу Г.Ф. Богач (а инициатива исходила именно от него) планировал совершенно в другом месте, о чем он не только рассказывал мне, но и успел написать. «Летописец» готовился к изданию в известной серии «Литературные памятники» в московском издательстве «Наука», которая, по его словам, «приняла его к публикации». (Г.Ф. Богач «Летописецул луй Вартоломеу Мэзэряну» // «Паӂинь дин история литературий ши културий молдовенешть. «Студий ши материале)». Кишинэу. 1979 П. 170).
К сожалению, исполнить задуманное Георгию Феодосьевичу по многим причинам так и не удалось…
Продолжение следует.