ВОЗВРАЩЕНИЕ В БЕССАРАБИЮ (14)
Путешествие Онегина. Иллюстрация художника П.П. Соколова (1826-1905) к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин». 1891 г.
Невидимые нити (продолжение)
Вскоре после возвращения из Петербурга протоиерея Петра Куницкого ждало новое поручение. Митрополита Гавриила сильно тревожили вести о серьезных проблемах в Валашской Митрополии, во главе которой в то время стоял митрополит Унгровлахийский Игнатий, протежировавший, как мы помним, в свое время кодификатора Петра Манегу (https://sergey-v-fomin.livejournal.com/448183.html), с которым в бытность свою в Кишиневе тесно сотрудничал А.С. Пушкин.
Прибыв в Бухарест, о. Петр обнаружил множество злоупотреблений не только по церковной, но также по гражданской административной и даже военной части, принявших угрожающие масштабы. Обстоятельный рапорт протоиерея Куницкого митрополит Гавриил захватил с собой в Петербург, представив его 10 января 1812 г. Обер-прокурору Св. Синода князю А.Н. Голицыну.
«Более всего, - говорилось в документе, - народное неудовольствие на митрополита Игнатия основывается на том, что он наполнил Митрополию греками, немцами, французами, а национальных и даже русских в должностях при себе терпеть не может; что в среду и пятницу и даже в Великий Пост он и весь штат его публично едят мясо, и тот из чиновников, кто бы ни был, домашний или гость, почитается дураком и суевером и не удостаивается обедать с ним, кто в среду или пятницу скоромного не ест; что все важные должности, которые должны отправлять патриоты, замещены греками… Любимейшее занятие Преосвященного Игнатия - компания с иностранцами и французские книги… По другим делам Его Преосвященство ни холоден, ни тепел, что поднесут, то и подпишет. Священноцерковнослужители в превеликой бедности и угнетении от земских чиновников, защиты ни от кого им нет. Наряд подвод для перевоза провианта с духовенства довершил несчастие их… Один Бог и ходатайство Вашего Преосвященства у Монаршего Престола могут облегчить участь сего несчастного духовенства».
27 мая Царским рескриптом митрополит Игнатий был уволен, получив указ о переводе его в Крым. Митрополит Гавриил предписал отцу Петру довести Императорскую волю до Преосвященного Игнатия, указав ему сдать Митрополию епископу Арджешскому Иосифу (Савастису).
Прибыв в Бухарест, посланец Экзарха передал все необходимые бумаги Главнокомандующему Дунайской армией графу М.И. Голенищеву-Кутузову. Тот первоначально заявил, что тут же приступит к исполнению Монаршей воли. Однако несколько часов спустя всё резко изменилось. Генерал объявил, что Владыка Игнатий остается во главе Митрополии; протоиерей же Куницкий должен немедленно покинуть Бухарест.
Огюст Раффе. Греческая церковь в Бухаресте. 1837 г.
Поведение Главнокомандующего, демонстративно поправшего Царскую волю, было вызывающим. «Останавливать Высочайшего рескрипта Главнокомандующему не следовало, - излагал свой взгляд на случившееся в своем письме князю А.Н. Голицыну митрополит Гавриил, - тем паче, что сие произвело на тамошних жителях неприятное заключение на счет подчиненных, которые осмеливаются сами собой, останавливать Высочайшие повеления».
На то у М.И. Кутузова были, разумеется, свои причины: в Петербурге, знал он, выказывали им открытое недовольство, вскоре его ждала отставка. (Еще до заключения 16 мая Бухарестского мира с Турцией, 7 апреля на должность нового командующего Дунайской армией был назначен адмирал П.В. Чичагов.) Одну из причин этого неудовольствия Михаил Илларионович видел в разоблачении его злоупотреблений, на которые решился Митрополит Гавриил.
Дело довершила постыдная история об открытой, ни от кого демонстративно не скрываемой, связи 67-летнего русского генерала с 14-летней румынкой из боярского рода.
Факт был настолько общеизвестен и до того скандален, что отголоски его много лет спустя попали даже в знаменитый роман «Война и мир» графа Л.Н. Толстого: «В 12-м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном…»
Наиболее подробно коллизия эта изложена в записках генерала графа А.Ф. Ланжерона (1763-1831). Однако помимо них сохранилось немало и других свидетельств, причем не только в России, но и в Румынии:
https://www.researchgate.net/publication/291883035_Consequences_of_Activity_of_the_Supreme_Commander_of_'Moldavian_Army'_M_I_Kutuzov_for_Romanian_Principalities
http://www.limbaromana.md/index.php?go=articole&n=3333
https://wyradhe.livejournal.com/164698.html
Огюст Раффе. Свято-Георгиевская церковь и постоялый двор в Бухаресте. 1837 г.
«Валашку» звали Луксандрой (Руксандрой/Александрой) Бэркэнеску. Она была дочерью великого логофета Иоана Бэркэнеску, скончавшегося в 1807 г., от его второй жены Катинки, дочери великого бана Константина Гики. В тринадцать лет (1810 г.) ее выдали замуж за кэминара Николае Гулиано.
Семья Бэркэнеску принадлежала к прорусской партии в Диване Валашского Княжества, возглавлял которую двоюродный дед Луксандры - боярин Константин Варлам. «В Бухаресте, - писал граф А.Ф. Ланжерон, - был только небольшой кружок бояр, расположенных к Князю [Господарю] Ипсиланти и к русской партии. Во главе этой партии стоял Варлаам, который, в войну 1769 г., служил офицером в Апшеронском полку, a затем долгое время был в Петербурге и в Москве. Это был человек искренне преданный русским… […] Благодаря его усердию и заботам наша армия получала прекрасную провизию, не делая никакого ущерба казне».
Константин Дмитриевич Варлам (ум. 1830) последовательно занимал должности сердара (1787), пахарника и вэтафа (надзирателя) вистерии (казны) (1797) и великого вистерника (казначея) Валашского Княжества (1809); был женат на сестре двух Валашских Господарей Ефросинье Гике (G. Bezviconi «Călatori ruşi în Moldova şi Muntenia». Bucureşti. 1947. P. 214).
В 1821 г. во время Этерии прибыл в Кишинев вместе с беженцами из Дунайских Княжеств; позднее жил в Москве и имел чин действительного статского советника. Его сын Константин (ум. 1827), поручик Лейб-Гвардии Павловского полка (1823) был адъютантом Новороссийского губернатора и наместника Бессарабской области графа М.С. Воронцова. Дочь Мария (1796-1879) была супругой московского и петербургского почт-директора Константина Яковлевича Булгакова (1782-1835). Всех членов этой семьи в разное время хорошо знал А.С. Пушкин.
Мария Константиновна Булгакова, урожденная Варлам. 1825 г.
Назначенный Рескриптом Императора от 7 марта 1811 г. Главнокомандующим Дунайской армией М.И. Кутузов прибыл в Бухарест 1 апреля. Дальнейшие события, согласно запискам А.Ф. Ланжерона, развивались следующим образом:
«Первым делом Кутузова, по приезде в Бухарест, было отыскать себе владычицу; сделать это было совсем не трудно, но его выбор поразил нас. Он пал на 14-летнюю девочку, племянницу Ворлама и бывшую уже замужем за одним молодым боярином Гу[л]ианом. Она очень понравилась Кутузову, и он, хорошо зная валахские нравы, приказал ее мужу доставить ее к нему, что тот и исполнил».
«Во время пребывания своего в Бухаресте Кутузов, не стесняясь более ничем, предавался самому постыдному безпутству. Он до такой степени забыл стыд и приличие, что публично увез от мужа ту маленькую валашку 14 лет, о которой я уже говорил. Ее звали M-me Гулиани (это похищение было произведено днем; совершил его г. Коронелли, о котором я уже говорил, и которого мы называли балеарским королем, он был действительно назначен для этого. M-me Гулиани вышла от мужа, и Коронелли ее сопровождал с каретой Кутузова, он посадил в нее молодую женщину, уложил ее вещи и отправил в приготовленный для нее дом. Сам же он [Коронелли] следовал за каретой пешком)».
Интимное общество Главнокомандующего в Бухаресте состояло из людей, соответствовавших нравам и обычаям, царившим в его доме, превратившимся, по словам современников, в настоящий лупанарий. Среди них был, кстати, и уже известный нам дипломат Иван Степанович Бароцци, о котором мы подробно писали (https://sergey-v-fomin.livejournal.com/449666.html; https://sergey-v-fomin.livejournal.com/450169.html), женатый на сестре пушкинского лицейского товарища И.И. Пущина, бывшей младше своего супруга на 29 лет.
М.И. Кутузов. Портрет Д. Хопвуда. 1813 г.
Но продолжим выписки из мемуаров графа Ланжерона:
«На следующий день Кутузов представил нам свою возлюбленную и ввел ее в общество, но, к несчастью, этот ребенок (как и все женщины, кто бы они ни были) скоро начал иметь на нас большое влияние и пользовался им исключительно для себя и для своих родных».
«Когда 64-летний старик, одноглазый, толстый, уродливый, как Кутузов, не может существовать без того, чтобы иметь около себя трех, четырех женщин, хвастаясь этим богатством - это достойно или отвращения или сожаления; но когда последнее из этих созданий управляет им совершенно, руководит всеми его действиями, дурно на него влияет, раздает места, то тут уже отвращение уступает место негодованию».
«…Каждый вечер она приходила к нему, и он относился к ней в присутствии всех с такой фамильярностью, которая переходила все границы пристойности и вооружала против себя всех честных людей, которые были принуждены ходить к нему. Когда же он бывал приглашен на обед куда-нибудь, он считал себя вправе приводить с собою M-me Гулиани, а после обеда он запирался с ней в отдельной комнате. Валахский вице-президент г. Кумено [Комнено] имел неосторожность пригласить к себе обедать, вместе с этой счастливой парочкой, других дам и генералов, но все гости, кроме Кутузова, вскоре принуждены были оставить его дом.
Генерал-майор Христофор Маркович Комнено (1744-1815) - в 1811 г. вице-президент Дивана Дунайских Княжеств. Происходил из далматинской ветви византийского рода Комнинов. На русскую службу поступил по приглашению Императрицы Екатерины II. Последние годы жил в Петербурге; похоронен на Смоленском православном кладбище.
Супруга (с 1790) - княжна Мария Александровна Мурузи (1764-1826) - племянница Господарей Молдавии Константина Мурузи и Александра Суцу, дочь Александра Мурузи, наместника на острове Самос, казненного в 1769 г. турками за сношения с Россией. Тесть и теща Матвея Егоровича Крупенского - кишиневского знакомого А.С. Пушкина.
Семейные портреты из собрания Крупенских: G. Bezviconi «Familia Krupenski în Basarabia» // «Din trecutul nostru». Chişinău. 1939. Octombrie.
На балах, в клубах, во всех общественных местах можно было видеть эту маленькую безстыдницу около Кутузова. Часто она усаживалась на руки к своему 70-ти летнему любовнику, играла его аксельбантами и позволяла себе целовать его, помирая со смеху».
Параллельно развивался роман М.И. Кутузова с матерью Луксандры - Катинкой Бэркэнеску, урожденной Гика.
И в довершении всего отрывок из письма Михаила Илларионовича дочери Елизавете (в два раза старше отцовской метрессы) от 28 апреля 1811 г. В нем генерал, приглашая «Лизаньку» посетить Бухарест (и она действительно побывала там в мае), замечал: «Ты увидишь новых лиц, между прочим, женщину замужем на 14-м году жизни, такую простушку и такую милочку».
Елизавета Михайловна Хитрово (1783-1839), урожденная Кутузова. Рисунок Ореста Кипренского. 1816-1817 гг.
Весной 1812 г., когда в петербургском свете, не отличавшемся особым благочестием, всё же поползли слухи о творящихся в Бухаресте непотребствах, нашлись и те, кто не находил в этом ничего страшного. «Подумаешь, беда, - отреагировал на новости с Дуная ветеран русско-турецких войн генерал барон Богдан Федорович Кнорринг. - Румянцев возил их четыре. Это не наше дело».
И действительно, явление это, патологические проявления которого описаны в романах Ф.М. Достоевского, было в известной степени характерным для являвшегося частью русской аристократии генералитета, причем не самой худшей его части.
Незадолго до описанного нами случая похожая история случилась с генерал-лейтенантом графом М.А. Милорадовичем (1771-1825), «освободителем Бухареста», которому в 1809 г. было вверено верховное управление над Валахией и командование находящимися там русскими войсками.
История эта, по сравнению с предыдущей, имела всё же некоторые отличия. Во-первых, сам генерал Милорадович был помоложе (в 1809 г. ему было 38 лет) да к тому же холостяком (что позволяло ему вводить в заблуждение и девицу и ее отца). Во-вторых, сожительница генерала Аника Филипеску была помоложе кутузовской: ей едва исполнилось 11 лет.
Но самое, пожалуй, важное: отец юной пассии, великий вистерник (казначей) Княжества Константин Филипеску стоял во главе антирусской партии бояр, противостоявшей прорусской группировке упоминавшегося нами ранее Константина Варлама.
Последствия этой связи описал в своих записках тот же граф А.Ф. Ланжерон: «Милорадович […] пленился дочерью одного из первых бояр Валахии по имени Филипеско, хотя она и не была красавицей, но ему она очень нравилась и он не разбирал, кому она принадлежит, нашим друзьям, или врагам, a вскоре ее отец завладел всей администрацией. Константин Филипеско - наибольший враг русских (Кутузов, будучи в Константинополе, послом, получил от Двора полный список врагов России в Валахии, во главе их был Филипеско), главный агент [Господаря] Александра Сутца [Суццо], начальника французской партии в Константинополе, будучи самым скрытным и вероломным из всех валахов, воспользовался этой непростительной слабостью Милорадовича и, продав ему свою дочь (эта молодая девушка, по своим хорошим качествам, не заслуживала быть жертвою безчеловечных расчетов своего отца, но она, по своей молодости и неопытности, понадеялась на обещание Милорадовича жениться на ней - обещание, которое он забыл, уже выезжая из Бухареста), овладел его доверием […] Ему удалось бросить подозрение в измене на [Господаря] Ипсиланти и удалить его; поссорить с ним [И.И] Михельсона [в 1806-1807 гг. командовавшего там Русской армией. - С.Ф.], который также сменил с должности Варлаама и начал преследовать как его, так и всех сторонников России, которые по своим делам никак не заслуживали такой неблагодарности. Из-за этого многие сторонники России, возмущенные таким недоверием, перешли на сторону наших врагов. Все места были розданы смертельнейшим врагам России и известнейшим шпионам из французов и турок. С этих пор можно было предвидеть и неуспех войны и разорение страны, производимое Филипеско и его сообщниками с дерзостью и быстротой, свойственными только подобным администраторам».
Валашский боярин и русский офицер во дворе Митрополии. Бухарест. 1832 г.
Сведения графа А.Ф. Ланжерона подтверждали и другие очевидцы.
«…Редкий день, - писал о М.А. Милорадовиче генерал А.П. Ермолов, - не было праздника, которые он делал сам и других заставлял делать для забавы своей любезной»
«…Не хочет расстаться, - сетовал в письме от 29 декабря 1809 г. графу А.А. Аракчееву князь П.И. Багратион, - с мамзель Филипеско, в которую по уши влюблен. Любовь его - Бог с ним, пусть бы веселился, но отец ее наш первый враг, и он играет первую роль во всей Валахии. Наш приятель за него уцепился крепко и способу нет никакого отделить, ибо что бы я ни затеял, тотчас турки знают от Филипеско. Наш приятель влюблен до сумасшествия, и способа нет с ним ладить. […] …Наш Михайло благословенный сделался от любви как дитя блаженный. […] …Теперь узнать невозможно его. Из доброго человека сделался самым настоящим интриганом валахским. Его надо отсюда вывести; со временем любовь пройдет - он же нам спасибо скажет…»
В Румынской Академии в Бухаресте действительно хранится обширная переписка между Филипеску и Милорадовичем (G. Bezviconi «Contribuţii la istoria relaţiilor romîno-ruse». Bucureşti. 1962. Р. 193). А графа спасли: 30 апреля 1810 г. он получил назначение военным губернатором в Киев.
Забавно, что позднее, уже после «Грозы Двенадцатого года» граф М.А. Милорадович в Москве бывало обедал у бывшего валашского казначея Константина Варлама (М.О. Гершензон «Избранное. Мудрость Пушкина». М.-СПб. 2015. С. 331), которого в бытность свою в Бухаресте преследовал по наущению своего тогдашнего союзника и несостоявшегося тестя Константина Филипеску.
«Деяния графа Михаила Андреевича Милорадовича» в трех частях с гравированным портретом. 1816 г.
Похожие истории происходили и до и после этого. Конечно, женщины на юге созревают рано да и родители их и опекуны, жившие - не забудем - в условиях развращающего турецкого оккупационного режима и, одновременно (по слову Пушкина), «наших вечных войн» с Османской Империей, - всему этому, безусловно, способствовали. Однако такие «подвиги» всё же и не украшали ни генеральские эполеты, ни, тем более, седины русских аристократов, не прибавляя славы и самой России…
Не мог обо всём этом не знать и А.С. Пушкин, проявлявший, как известно, интерес к такого рода историческим анекдотам, время от времени даже записывавший их для памяти.
Об этих бухарестских происшествиях ему могли рассказывать очевидцы, с которыми был коротко знаком.
С потоком беженцев Этерии из-за Прута в 1821 г. в Кишинев среди прочих бояр из Молдавского Княжества прибыли братья Балши. С одним из них, спэтаром Тодором, у Пушкина был известный конфликт, с другим, логофетом Иордаке, - водил обыкновенное знакомство. Вместе с этим Иоргу приехала его вторая супруга Аника, урожденная Филипеску (та самая несостоявшаяся жена генерала Милорадовича) и сын боярина от первого брака (с Роксандрой, урожденной Стурдза) Алеку, по прозвищу «Длинный». (В пушкинском архива сохранилась короткая записка от этого последнего.)
Обоих - и Тодора и Иордаке - приютил их брат, бессарабский помещик (владелец имения Гура Галбиней в нынешнем Чимишлийском районе), камергер Иван Балш, более известный как Янко. Он жил в Париже, Вене, а затем в Петербурге. В Кишиневе владел домами на улице его имени, где, вероятно, он и поселил своих братьев с их близкими (И.Н. Халиппа «Город Кишинев времен жизни в нем Александра Сергеевича Пушкина» // «Труды Бессарабской губернской ученой архивной комиссии». Т. I. Кишинев. 1900. С. 140).
Другим изгнанником 1821 г., оказавшимся в столице Бессарабской области, был - по странному стечению обстоятельств - предложивший в 1811 г. Кутузову свою двоюродную 14-летнюю внучку валашский боярин Константин Варлам - один, как пишут, «из выдающихся и честнейших сподвижников сенатора Кушникова по упорядочению внутренней жизни Княжеств, в помянутую эпоху. Постоянная борьба с антиобщественными, эгоистическими поползновениями других бояр Дивана - вот что отличало Варлама из числа всех его современников. С открытием Этерии Варлам бежал в Бессарабию, так как слишком был убежден в шаткости предприятия Владимiреско и Ипсиланти» (И.Н. Халиппа «Город Кишинев времен жизни в нем Александра Сергеевича Пушкина». С. 128-129).
Кишиневский дом К.Д. Варлама, в который был вхож А.С. Пушкин, размещался в т.н. «пятой части» города, рядом с Митрополией и Публичным садом. Был у него и еще один дом: на углу Киевской и Семинарской улиц.
Некоторое время спустя, в Одессе поэт общался и с его сыном Константином, а затем, уже в Петербурге, познакомился с его дочерью Марией - супругой своего старого знакомого, почт-директора Константина Яковлевича Булгакова.
Ценным информатором в этом отношении мог быть и граф А.Ф. Ланжерон, с которым поэт подолгу беседовал в Одессе, а впоследствии и в Петербурге. Любопытно, что, судя по пушкинским письмам, встречались они в российской столице в салоне Е.М. Хитрово, являвшейся ревнительницей памяти своего отца.
О чем-то А.С. Пушкин мог разузнать и в разговорах со своей кишиневской знакомой Смарандой Ласкараке Богдан (1770-1847), урожденной Росетти, женой молдавского ворника Димитрия Богдана, принадлежавшей к прорусской партии в Молдавском Княжестве.
Семейный герб Богданов, на печати пахарника Димитрия Богдана (1770-1826).
По свидетельству современников, она любила рассказывать об исторических событиях, в которых ей довелось принимать участие.
Именно она, кстати, возглавляла торжественную встречу в Яссах М.И. Кутузова, ехавшего в Бухарест принимать командование над Дунайской армией. В письме своим дочерям Екатерине и Елизавете от 27 марта 1811 г. Михаил Илларионович описывал эту встречу и запомнившуюся ему «госпожу Смародки» (G. Bezviconi «Călatori ruşi în Moldova şi Muntenia». Bucureşti. 1947. P. 178).
Смаранда Богдан. Собрание портретов Румынской Академии (R. Rosetti «Familia Rosetti». Vol. I. Bucureşti. 1938. Pl. VI).
Весьма сомнительными после всех этих и других подобных историй выглядят рассуждения П.В. Анненкова, одного из первых биографов А.С. Пушкина, и как раз, между прочим, в работе 1874 г., специально посвященной пребыванию поэта на Юге:
«Кишиневское общество, как и всякое другое, искало удовольствий и развлечений, но благодаря своему составу из помеси греко-молдаванских национальностей, оно имело забавы и наклонности, ему одному принадлежащие. Многие из его фамилий сохраняли еще черты и предания турецкого обычая, что в соединении с национальными их пороками и с европейской испорченностью представляло такую смесь нравов, которая раздражала воображение и туманила рассудок, особенно у молодых людей, попадавших в эту атмосферу любовных интриг всякого рода.
По внешности кишиневская жизнь ничем не отличалась от жизни губернских городов наших: те же рауты, балы, игрецкие дома, чопорные прогулки в известной части города по праздникам, беготня и поздравления начальников в торжественные дни и проч., но эта обстановка едва прикрывала своеобычные черты домашнего и нравственного быта жителей, не встречавшаяся нигде более, кроме этой местности.
С первого раза бросалось в глаза повсеместное отсутствие в туземном обществе не только моральных правил, но и просто органа для их понимания. То, что повсюду принималось бы как извращение вкусов или как тайный порок, составляло здесь простую этнографическую черту до того общую, что о ней никто и не говорил, подразумевая ее без дальнейших околичностей. Правда, что в некоторых домах все крупные этнографические черты подобного рода стояли открыто на виду, а в других таились глубоко в недрах семей, но отыскать их там находились всегда охотники, заранее уверенные в успехе.
Люди заезжие из России употребляли на поиски этих редкостей много времени и не очень давно встречались еще старожилы, которые признавали свою кишиневскую жизнь самым веселым временем своего существования. Пушкин не отставал от других. Душная, но сладострастная атмосфера города, мало-эстетические, но своеобразные наклонности и привычки его обитателей действовали на него, как вызов. Он шел на встречу ему, как бы из “point d'honneur”.
Картина Кишинева, которую здесь представляем, оправдывается всеми свидетельствами современников, несмотря на многочисленные их умолчания и вообще смягчающий тон. Мы не преувеличиваем ее выражения, а скорее еще не уловили вполне характера распущенности, каким отличался город в самом деле» (П.В. Анненков «Пушкин в Александровскую эпоху» М. 2016. С. 146-147).
Видимо, для того, чтобы не выглядеть слишком уж предвзятым, далее Павел Васильевич пытался указать на причины такого отношения к местным реалиям, как со стороны самого поэта, так и сходно с ним мыслящего его окружения из находившегося там русского офицерства и чиновничества: «Кроме этой развязности в обращении с людьми, русский байронизм отличался еще и другими своеобычными чертами. Он, например, никогда не отдавал себе отчета о причинах ненависти к политическим деятелям и к современному нравственному положению Европы, которой отличалось это учение за границей. Нашему байронизму не было никакого дела до того глубокого сочувствия к народам и ко всякому моральному и материальному страданию, которое одушевляло западный байронизм. Наоборот, вместо этой основы, русский байронизм уже строился на странном, ничем неизъяснимом, ничем не оправдываемом презрении к человечеству вообще. Из источников байронической поэзии и байронического созерцания добыто было нашими передовыми людьми только оправдание безграничного произвола для всякой слепо-бунтующей личности и какое-то право на всякого рода “демонические” безчинства. Всё это еще переплеталось у нас с подражанием аристократическим приемам благородного лорда, основавшего направление и всегда помнившего о своем происхождении от шотландских королей, как известно» (Там же. С. 133).
Однако даже и этому находилось оправдание: «…Наглость обращения с людьми вообще входила в систему русского байронизма […] она вызывалась, кроме всего другого, еще и моральной бедностью самого общества, с которым поэт пришел в соприкосновение». (Там же. С. 149).
В своей вышедшей в СССР книге Е.М. Двойченко-Маркова, по вполне понятным причинам не имевшая возможности свободно высказывать упреки, для того только, чтобы иметь саму возможность обозначить проблему, переадресовывала претензии к «дозволенным для битья» иностранцам (тоже, разумеется, причастным к диффамации): «И в дни Пушкина, и в наше время такое однобокое освещение связано прежде всего с недостаточным знакомством с историей края и его обществом. […] Эти “ошибочные описания” не только Бессарабии, но и Молдавии и Валахии принадлежали главным образом немецким и французским путешественникам. В тоне собственного превосходства они с высокомерием снисходили к “полудиким народам”, высмеивали местные обычаи, а иногда рядом высмеивали и русских, сумевших найти общий язык с населением Придунайских Княжеств во время русско-турецких войн. Современные румынские исследователи с сожалением отмечают, что насмешливый и презрительный тон ранних чужеземных путешественников по Молдавии и Валахии был заимствован и последующими более серьезными мемуаристами…» (Е.М. Двойченко-Марковой «Пушкин в Молдавии и Валахии» (М. 1979. С. 30).
Фрагмент страницы из кишиневской тетради А.С. Пушкина. Апрель 1821 г.
Какова же, однако, была дальнейшая судьба той самой кутузовской «валашки»?
Некоторые пишут о том, что она сопровождала М.И. Кутузова во время Отечественной войны 1812 года. В основе этой версии лежат ряд сохранившихся свидетельств. Так, генерал Л.Л. Беннигсен из Тарутинского лагеря сообщал Императору Александру I о том, что «Кутузов ничего не делает, много спит, причем не один. С собой он привез молдаванку, переодетую казачком, которая “греет ему постель”».
Примерно то же самое писал Государю и Московский генерал-губернатор граф Ф.В. Ростопчин. «Князь Кутузов, - сообщал он 8 сентября 1812 г., - словно не существует, его не видит никто; он сидит, только лежит, спит много. […] девочка, молодая женщина, одетая в одежду казачка, занимает практически всё его время».
На самом деле, если всё это и имело место, речь шла о совершенно другой девице.
Когда после заключения Бухарестского мира Русская армия покинула Дунайские Княжества, прорусская партия оказалась не только не у дел; на ее представителей обрушились гонения.
Николае Гулиано, официальный муж Луксандры, развелся с ней. Однако вскоре она вновь вышла замуж. По свидетельству графа А.Ф. Ланжерона, случилось это в 1827 г. Супругом ее стал секретарь Русской миссии в Константинополе грек Левенди, участвовавший в Этерии. У них родился, сын, которого они назвали Ахиллом. Этот Левенди скончался в 1847 г. в Афинах. Когда покинула этот мiр его вдова неведомо…
Несколько больше известно о судьбе Аники Филипеску. После смерти супруга Иордаке Балша она спуталась с Николае Росетти-Розновану (1794-1858), придерживавшегося, как и его отец Иордаке (1764-1836), прорусской ориентации (оба в разное время претендовали на Господарский престол). Получивший европейское образование Николай состоял в переписке с графом А.Г. Строгановым, П.Х. Витгенштейном, графом М.С. Воронцовым, Д.В. Дашковым; посылал Русскому правительству в Петербург проекты конституции для Молдавии. (Обоих, отца и сына, хорошо знал Пушкин, часто посещая их богатый кишиневский дом.)
Сойдясь с Росетти-Розновану, Аника Балш поселилась в их поместье Стынка на правом берегу Прута, известном как место сосредоточения потерпевших в 1821 г. поражение этеристов перед уходом их в Россию. Николай приходился покойному мужу Аники племянником; потому, обвиненная в кровосмесительной связи, в 1835 г. она была изгнана из Молдавского Княжества, скончавшись на родине, в Валахии, в 1856 году (G. Bezviconi «Puşkin în exil». Bucureşti. 1947. Р. 154-155; R. Rosetti «Familia Rosetti». Vol. I. Bucureşti. 1938. P. 96, 97, 123).
Огюст Раффе. Мост в Бухаресте. 1837 г.
Что же касается протоиерея Петра Куницкого, оказавшегося невольно причастным ко всему нами здесь рассказанному, то вскоре после его выдворения, по приказу Главнокомандующего, из Бухареста судьба его в очередной раз вновь круто изменилась…
Продолжение следует.