РОССIЙСКАЯ ИМПЕРIЯ и||und DEUTCHES REICH (20)
Начало публикации см.:
https://sergey-v-fomin.livejournal.com/tag/Великая%20война%201914-1918
«Mikolaj» (начало)
Любяся как братья и считаясь как жиды.
Польская поговорка.
«…Никогда поляки не будут нам ни искренними братьями, ни верными союзниками… Когда же усилите их, они захотят независимости, и первым опытом ее будет отпадение от России…»
Н.М. КАРАМЗИН.
(Н.М. Карамзин «Неизданные сочинения и переписка». Т. Т. 1. СПб. 1862. С. 7.)
Уже самые первые приказы едва обосновавшегося в Ставке Верховного главнокомандующего демонстрировали некие тенденции, имевшие, к сожалению, далеко идущие последствия. Некоторые из них так и не были преодолены вплоть до самого переворота 1917 г., а ситуации, ими созданные, сыграли заметную роль в этом самом перевороте, оказав затем большое влияние не только на большевицкую революцию, но даже и на гражданскую войну.
Речь идет о процессах, спровоцированных известными воззваниями Николая Николаевича, адресованными полякам и галичанам. К этим инициативам примыкали формирование национальных частей из пленных австро-венгерской армии и ряда народов национальных окраин Российской Империи. Рука об руку с этими новшествами шла германофобия в двух своих ипостасях - немецких погромах и шпиономании. Отдельной отраслью последней был т.н. еврейский шпионаж.
Не всем, конечно, было под силу сразу же оценить разрушительные последствия этих первоначально казавшихся многим, если и не очень полезным, то, по крайней мере, и не очень вредным инициативам.
Оценившая опасность всех этих акций, инициированных не без участия Николая Николаевича, Императрица уже 29 января 1915 г. писала Государю: «Фредерикс прямо в отчаянии (и справедливо) от многих его неразумных приказов, только ухудшающих дело […] …Он может заварить кашу, а позже Тебе не мало труда будет стоить ее расхлебать».
Первой из подобного рода акций было воззвание Верховного главнокомандующего к полякам, датированное 1 августа 1914 г.:
«Поляки!
Пробил час, когда заветная мечта ваших отцов и дедов может осуществиться. Полтора века тому назад живое тело Польши было растерзано на куски, но не умерла душа ее. Она жила надеждой, что наступит час воскресения польского народа, братского примирения его с Великой Россией. Русские войска несут вам благую весть этого примирения. Пусть сотрутся границы, разрезавшие на части польский народ. Да воссоединится он воедино под скипетром Русского Царя. Под скипетром этим возродится Польша, свободная в своей вере, в языке, в самоуправлении. Одного ждет от вас Россия - такого же уважения к правам тех народностей, с которыми связала вас история. С открытым сердцем, с братски протянутой рукой идет к вам навстречу Великая Россия. Она верит, что не заржавел меч, разивший врагов при Грюнвальде. От берегов Тихого океана до северных морей движутся русские рати. Заря новой жизни занимается для вас. Да воссияет в этой заре знамение креста - символ страдания и воскресения народов.
Верховный главнокомандующий, генерал-адъютант НИКОЛАЙ».
(М.К. Лемке М.К. «250 дней в Царской Ставке 1914-1915». С. 22-23).
Инициатором этой акции был министр иностранных дел С.Д. Сазонов. Однако за этим несомненным, выставленным даже как-то нарочито напоказ, фактом стушевывается как-то тот, чья подпись стоит под документом.
Царица по достоинству оценила эту связку лета 1914 г.: Великий Князь Николай Николаевич и С.Д. Сазонов - влиятельных инициаторов развязывания войны, каждый из которых использовал польский вопрос в своих интересах. «Его [Николая Николаевича] и Сазонова, - писала Она 25 октября 1916 г. Государю, - мы должны благодарить за польский вопрос, запрети ему говорить об этом…»
К обнародованию этого акта оказался причастным и уже знакомый нам генерал Н.Н. Янушкевич, сам имевший польские корни. Впоследствии он дал показания Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, которые, впрочем, не отличались большой откровенностью. По его словам, в редактировании этого документа принимали участие С.Д. Сазонов и А.В. Кривошеин («Русско-польские отношения в период мiровой войны». М.-Л. 1926. С. 140-141). Имя С.Д. Сазонова называл, ссылаясь на шталмейстера Двора Его Величества светлейшего князя К.А. Горчакова, и барон Н.Н. Врангель (Барон Н.Н. Врангель «Дни скорби. Дневник 1914-1915 гг.» СПб. 2001. С. 32).
Для С.Д. Сазонова польский вопрос был настоящей Idea fix - навязчивой идеей. Эта «честолюбивая», как он говорил, мечта издавна «привлекала меня с необыкновенной силой». Он считал, что присоединение Польши к России было «делом несправедливым, а с русской точки зрения, оно было непростительно» (С.Д. Сазонов «Воспоминания». С. 383-384, 369).
Сергей Дмитриевич Сазонов.
Эта излишняя впечатлительность сразу же выдавала в Сергее Дмитриевиче человека негосударственного.
В исторической перспективе это был опасный путь. Прецеденты уже были. Достаточно вспомнить непродуманную польскую политику Императора Александра I после Отечественной войны 1812 г. Великодушное забвение поведения поляков в период обладания Польшей Наполеоном, разумеется, понять можно. Но уже с трудом воспринималось получившим патриотическую прививку русским обществом дарование в 1815 г. полякам конституции и своего рода объяснение такого рода привилегии в знаменитой речи Императора на сейме, в которой Русский Царь назвал Своих польских подданных наиболее просвещенным народом Российской Империи. Затем пошли разговоры о присоединении к Польше ряда чисто русских земель. Всё это вызвало, с одной стороны, образование в русской офицерской среде тайных кружков (приобретших затем - под руководством совсем иных людей - противоправительственный характер), а с другой, даже навели на мысль о цареубийстве (Д.С. Артамонов «Из истории “Московского заговора” 1817 г.» // «Освободительное движение в России». Вып. 21. Саратов. 2005). Чего стоили все эти Царские милости в глазах поляков показало польское вероломство при Николае I и даже либеральном Александре II.
Этот едва не завершившийся катастрофой в эпоху Императора Николая Павловича опыт позволил министру просвещения С.С. Уварову четко сформулировать: «Правильный путь лежит между двумя крайностями: между ультра-русским, понятным, но безплодным и безполезным, чувством явного презрения к народу, имевшему доселе мало прав на наше сочувствие, и между ультра-европейскою наклонностью сделаться в глазах этого народа предметом слепого энтузиазма. Тут, как и во всех почти действиях государственных, средняя стезя являла твердость и обезпечивала успех» (С.В. Рождественский «Исторический обзор деятельности Министерства народного просвещения. 1802-1902». СПб. 1902. С. 310).
Возвращаясь к С.Д. Сазонову, заметим, что участие его в польских интересах началось, как он сам признавался, еще со времени назначения его в Ватикан в 1894 г., и продолжалось вплоть до 1904 г., когда, назначенный советником посольства в Лондон, он уже там проходил свою дальнейшую политическую огранку. «Со времен моей службы в Русской миссии при Ватикане, - писал он, - я поставил себе правилом смягчать, по мере возможности, постоянно повторявшиеся трения, особенно на религиозной почве, между русской администрацией и польским населением. Мои усилия в этом направлении доводили меня иногда до неприятных столкновений с Министерством внутренних дел…» (С.Д. Сазонов «Воспоминания». С. 372-373).
С назначением С.Д. Сазонова в 1910 г. министром иностранных дел его возможности расширились. По его признанию, он лелеял мечту о том, что теперь сможет «с большим успехом отстаивать и проводить свои взгляды в вопросах нашей польской политики». (Не линию Государя, прерогативой Которого была внешняя политика Империи, а его, министра, собственная!) Впрочем, о Государе министр отзывался весьма пренебрежительно («Россия никогда не имела менее Самодержавного Государя, чем Николай II») Еще менее жаловал он Государыню, рассуждая о Ее «больной душе» (Там же. С. 377, 379).
Однако, с сожалением констатировал С.Д. Сазонов, «о восстановлении польской независимости до Великой войны, очевидно, не могло быть и речи» (Там же. С. 373).
Война всё изменила. Министр сам признавал, что «восстановление Польши было неразрывно связано с поражением Германии […] …Наша польская политика обуславливалась не одними воспоминаниями о былом соперничестве между Россиею и Польшею […], а в значительной мере, берлинскими влияниями, которые проявлялись, под видом безкорыстных родственных советов и предостережений…» (Там же. С. 374).
«Документ этот, - писал французский посол в России М. Палеолог о воззвании, - […] был написан по указаниям Сазонова вице-директором Министерства иностранных дел князем Григорием Трубецким. Перевод на польский язык был сделан графом Сигизмундом Велепольским, председателем польской группы в Государственном Совете» (М. Палеолог «Дневник посла». С. 75).
«После заседания Думы 26 июля/8 августа, - вспоминал князь Г.Н. Трубецкой, - польский вопрос снова был поставлен в Совете Министров, вероятно по инициативе Сазонова. В последних числах июля, вернувшись из Совета Министров, перед самым обедом, он вызвал меня к себе и сказал, что в Совете обсуждался вопрос о желательности обратиться к полякам с воззванием, в котором им открывались бы некоторые перспективы. Из его слов я понял, что в происшедшем обмене мнений польский вопрос получал довольно широкую постановку, и записал себе в качестве главных мотивов для воззвания: объединение Польских земель, свобода веры, языка, школы и самоуправления. Министр прибавил, что воззванию нужно придать возможно более торжественный тон, и что его надо поскорее составить» (Кн. Гр.Н. Трубецкой. «Русская дипломатия 1914-1917 гг. и война на Балканах». Монреаль. 1983. С. 33).
Г.Н. Трубецкой служил в Министерстве иностранных дел. Уже во время Балканского кризиса он, по заказу того же С.Д. Сазонова, писал для представления Государю записку «о необходимости изменить нашу политику в Польше» (Там же. С. 33). Немаловажным обстоятельством, полагаем, было то, что Григорий Николаевич был москвичом, кадетом, масоном («Незабытые могилы». Сост. В.Н. Чуваков. Т. 6. М. 2006. С. 475; Н.Н. Берберова «Люди и ложи». С. 205).
Князь Григорий Николаевич Трубецкой (1873-1929) - статский советник. Камергер Высочайшего Двора. Чрезвычайный посланник и полномочный министр в Сербии (13.7.1914). Состоял при министре иностранных дел С.Д. Сазонове. При Временном правительстве и.о. директора Дипломатической канцелярии Верховного главнокомандующего (1917). Член Поместного собора 1917-1918 гг. по избранию от Действующей армии. При генерале А.И. Деникине начальник управления исповеданий Особого совещания (с июля 1919). Участник Ставропольского Юго-Восточного русского церковного собора 1919 г. В Вооруженных силах Юга России генерала П.Н. Врангеля замещал П.Б. Струве в качестве управляющего внешними сношениями. В эмиграции во Франции. Находился в переписке с В.А. Маклаковым.
Князь, пишет Н.Н. Берберова, «был московским масоном еще задолго до первой войны» (Н.Н. Берберова «Люди и ложи». С. 65). Рассуждая о масонстве князя, Нина Николаевна писала: «В начале этого [ХХ] века среди кадетов (не говоря уже об октябристах) было немало людей, которым этот шаг казался трудным, может быть, даже рискованным для их внутреннего спокойствия и совести. Принимая во внимание их титул, их класс, роль их предков в русской истории, а иногда и их религию, мы не знаем, и вряд ли узнаем, как пришли к такому решению Трубецкие, Долгоруковы, Шаховские, и сколько длились их колебания: дать клятву, которая превосходит по значению все остальные клятвы, включая и ту, которую дает человек государству, которому служит, которую дает человек религиозный, положив руку на Евангелие, в верности своей родине и вере. Принять ритуал, поклониться эмблемам без скептических усмешек, согласиться с тем, что иногда политические полувраги или люди, которых не уважаешь, будут подавать им тайные знаки, обращаться к ним на “ты”, и встречать их в ложе поцелуями, должно было порой казаться не таким уж легким» (Там же. С. 66-67).
С.Д. Сазонов, как мы уже об этом писали, также принадлежал к вольным каменщикам. Весьма интересной в связи с этим выглядит дневниковая запись генерала А.А. Поливанова (тогда еще помощника Военного министра) от 31 июля 1907 г. Сообщая о заседании Совета Министров, он пишет, что на нем рассматривалось представление А.С. Танеева, управляющего 4-м отделением Собственной ЕИВ канцелярией, через которую проходили все высшие назначения по гражданскому ведомству, «о подписке в непринадлежности к масонским ложам». (Такая мера применялась в Царствования Императоров Александра I и Николая I.) Так вот - министрами кабинета П.А. Столыпина это предложение, о котором, по крайней мере, был информирован Государь, «было провалено» (А.А. Поливанов «Из дневников и воспоминаний по должности Военного министра и его помощника 1907-1916 гг.» Т. I. М. 1924. С. 31).
Князь Г.Н. Трубецкой был соратником и информатором П.Н. Милюкова. С.Д. Сазонов также был тесно связан с Павлом Николаевичем, не афишируя, однако, это обстоятельство. Тем не менее, оно не укрылось от внимательного взгляда Государыни. В письме от 16 декабря 1916 г. Она писала Императору об экс-министре, как о «закадычном друге Милюкова».
В 1915 г. квартира князя Г.Н. Трубецкого стала местом регулярных встреч таких вольных каменщиков, как князь Г.Е. Львов, В.А. Маклаков, С.А. Котляревский и П.Б. Струве (Н.Н. Берберова «Люди и ложи». С. 43). В 1917 г. он был близким сотрудником одновременно двух крупных и влиятельных масонов: А.Ф. Керенского и М.И. Терещенко, активно действуя в пользу союза между А.Ф. Керенским и генералом Л.Г. Корниловым (Там же. С. 65). В сентябре 1917 г. князь способствовал интенсивному общению своих собратий (Б.Э. Нольде, М.С. Аджемова, М.М. Винавера, В.Д. Набокова и А.И. Коновалова) на почве поисков «разумного мира» с Центральными державами. Перед самым октябрьским переворотом 1917 г. квартира Г.Н. Трубецкого стало одним из мест, где происходило сближение Петрограда с Москвой (Там же. С. 58).
Получив указания от С.Д. Сазонов, князь Г.Н. Трубецкой тут же, по его словам, «перед обедом написал воззвание и с ним пошел в гостиницу “Францию”, где в этот день должен был обедать с Г.Н. Львовым и П.Б. Струве, с коими поддерживал самые доверительные дружеские отношения. Вследствие этого я счел возможным поделиться с ними секретом, желая узнать их мнение. Проект воззвания им понравился. Для нас было чем-то неожиданным и поражающим своею новизною возможность такой постановки вопросов […], которым раньше не виделось никакого решения. Недавнее прошлое, как будто с первым выстрелом из пушек, было уже окончательно обречено. Казалось, что должен народиться новый мiр, и в нем новая Россия» (Кн. Гр.Н. Трубецкой. «Русская дипломатия 1914-1917 гг. и война на Балканах». С. 33-34).
Эти контакты Г.Н. Трубецкого в связи с воззванием Великого Князя со своими близкими единомышленниками (оба были кадетами и масонами) не являлись тайной для многих следивших в те дни за важнейшими событиями. З.Н. Гиппиус в своем дневнике, например, утверждала (30.9.1914), что «прокламацию о “возрождении Польши” писали […] Струве и Львов (редактировали)» (З. Гиппиус «Собр. соч. Дневники 1893-1919». М. 2003. С. 160).
Дальнейшая история воззвания была такова.
30 июля состоялось обсуждение его текста на заседании Совета Министров. Цель, которое оно преследовало, объяснялась там следующим образом: «соединить разрозненных поляков. Издать надо накануне вступления» в войну. Среди обрывков разговоров, звучавших на этом заседании, было зафиксировано, увы, немногое: «Тяжелое положение поляков Царства Польского и его лояльность. Надо Высочайшее внимание. Телеграмму [Варшавскому генерал-губернатору Я.И.] Жилинскому - благоволение за лояльность» («Совет Министров Российской Империи в годы первой мiровой войны. Бумаги А.Н. Яхонтова». СПб. 1999. С. 27).
Обсуждение в Совете Министров проходило не без трудностей (А.Н. Яхонтов «Первый год войны (июль 1914-июль 1915)». С. 284-290). При этом, утверждал М.В. Родзянко, «два министра высказались против, - Щегловитов и Маклаков» («Падение Царского режима». Т. VII. М.-Л. 1927. С. 120).
Воззвание Великого Князя Николай Николаевича распространялось среди поляков в том числе в виде открыток.
Более подробно об этом писал составитель воззвания, безусловно, интересовавшийся судьбой своего детища: «…Для Совета Министров воззвание явилось полной неожиданностью и вызвало среди его членов настоящую бурю. Сазонову ставили в упрек, что он не представил текст на обсуждение своих товарищей, говорили, что воззвание способно только вызвать несбыточные надежды среди поляков. Весьма недоволен был Кривошеин, вероятно отчасти потому, что раньше составление важных государственных актов всегда считалось его специальностью. Маклаков восставал уже по чисто ведомственным, узким соображениям чиновника, и тут же решил, что это воззвание не должно получить никакого осуществления. К сожалению, эта последняя точка зрения немедленно усвоена была администрацией» (Кн. Гр.Н. Трубецкой. «Русская дипломатия 1914-1917 гг. и война на Балканах». С. 35).
Текст самого воззванию подлежал обязательному согласованию Военного министра и министра иностранных дел («Совет Министров Российской Империи в годы первой мiровой войны. Бумаги А.Н. Яхонтова». С. 25). Что касается Военного министра В.А. Сухомлинова, то сохранилось лишь его краткая запись в дневнике под датой 30 июля: «Одобрено составление прокламации для Германии и Австрии» («Дневник генерала Сухомлинова» // «Дела и дни. Исторический журнал». Кн. 1. Пг. 1920. С. 222). Вряд ли, конечно, генерал внимательно знакомился с текстом воззвания. Как мы убедимся далее, даже Сам Царь подписал его, скорее всего также не вчитываясь внимательно в сам текст.
Каким образом удалось получить соизволение на это странное воззвание у Государя, точно неизвестно. Не исключено, что С.Д. Сазонов, пользуясь лихорадочной обстановкой начала войны, действовал нахрапом.
«Вокруг этого воззвания, - рассказывал следователям ЧСК председатель Думы М.В. Родзянко, - ходило много толков. Говорили, что будто Великий Князь сделал это самовольно. На самом деле этого не было, а был пущен такой слух. […] Когда был издан этот манифест, немедленно же ко мне стали обращаться разные польские организации, отчасти члены Государственного Совета, граф Велепольский, которые просили меня так или иначе, при докладе моем Императору, выяснить, что это всё значит. […] …Я испросил доклад и поехал к Императору […] Тут я встретил чрезвычайно резкое отношение к этому воззванию. Я был очень удивлен и говорю: “Как же так? Вы Сами, Ваше Величество, изволили подписать?” - “Нет, - говорит, - мы поторопились”» («Падение Царского режима». Т. VII. М.-Л. 1927. С. 120).
Тот же М.В. Родзянко признавал, что на Императора впоследствии оказывалось «давление из-за Польши, из-за воззвания» (Там же. С. 149).
Датировано воззвание было 1 августа. Обнародовали его на следующий день. Перевод на польский язык осуществил шталмейстер, член Государственного Совета граф С.И. Велепольский (Барон Н.Н. Врангель «Дни скорби». С. 32). В польском варианте была поставлена нарочитая подпись Великого Князя: «Mikolaj».
Эти и многие другие обстоятельства, до сих пор остающиеся, в известной мере, в тени, вызвали серьезные опасения Г.Е. Распутина, которые нашли отражение в письме Императрицы Государю от 20 сентября 1914 г.: «Наш Друг […] остался очень доволен вчерашним свиданием с Тобой. Он постоянно опасается, что Bonheur, т.е. собственно галки, хотят, чтобы он [Великий Князь] добился трона в Польше, либо в Галиции, что это их цель, но Я сказала, чтоб она [А.А. Вырубова] успокоила его, - совершенно немыслимо, чтобы Ты когда-либо рискнул сделать подобное. Григорий ревниво любит Тебя, и для него невыносимо, чтобы Н[иколаша] играл какую-либо роль».
Продолжение следует.