РОССIЙСКАЯ ИМПЕРIЯ и||und DEUTCHES REICH (6)
Этот по́ст мы иллюстрируем фотографиями из публикаций:
https://sudilovski.livejournal.com/55122.html
https://sudilovski.livejournal.com/64857.html
Падение в войну (начало)
Военные, считал накануне войны адмирал И.К. Григорович, «действительно втянут нас в войну и очень скоро. Недаром Николай Николаевич всё хлопочет о морской демонстрации у Бургоса, хорошо, что Государь не соглашается» (П.В. Мультатули «Господь да благословит решение Мое…» С. 26-27). Предчувствие не обмануло Ивана Константиновича.
7 июля 1914 г., в понедельник, ровно в два часа на малый рейд Кронштадта вошла французская эскадра: броненосцы «Françe» и «Jean Bart» в сопровождении двух миноносцев. Перед приходом союзников разразился сильнейший ливень с грозой.
На головном корабле находился президент Французской республики, которому современники дали прозвище «Пуанкаре-война».
«Трудно было себе представить, - писал о нем русский военный агент во Франции граф А.А. Игнатьев, - более заурядную наружность, чем та, которою наградила природа этого будущего вершителя судеб послевоенной Европы. “Français moyen” - средний француз - определение, которое как нельзя более подходило к внешности Пуанкаре. Небольшого роста, с лысой головой на неподвижной шее, с маленькими щелочками для безцветных и холодных глаз, с красненьким приплюснутым носиком и крошечной неопределенного цвета бородкой клинышком - таков был этот невзрачный человек; зато, как только он начинал говорить, в скандированной речи и авторитетном тоне чувствовалась не то воля, не то упрямство и во всяком случае абсолютная самоуверенность и самовлюбленность. Этот блестящий оратор мог быть адвокатом в гражданских процессах, но никогда не имел доступа к человеческому сердцу» Граф Алексей Игнатьев. «50 лет в строю. Воспоминания». М. 2002. С. 294).
Присутствовавшая на приеме президента, сестра Государя Великая Княгиня Ольга Александровна почувствовала всю фальшь этого человека: «Пуанкаре мне совсем не понравился. - Это был низенький толстый человечек с деланной улыбкой. В разговоре был уклончив. Он осыпал нас всех комплиментами и подарками, то и дело произнося напыщенные речи о взаимной дружбе и уважении. Но эти цветистые фразы были лишь сотрясением воздуха. Не прошло и трех лет, как он подло обошелся с моей Семьей» (Великая Княгиня Ольга Александровна «Мемуары». М. 2003. С. 140).
Русский народный гимн «Боже, Царя храни!» безпрестанно перемежался с Марсельезой:
Чего хотят злодеи эти,
Предатели и короли?
. . . . . . . . . .
То нас хотят они вернуть
В повиновение былое!
А потому и…
Пусть кровь нечистая бежит ручьем!
«Общественные деятели, - отмечал присутствовавший на всех мероприятиях, связанных с приемом высокого гостя, Дворцовый комендант, - получили новую возможность проявить свою безпредельную преданность и верность республиканской Франции» (В.Н. Воейков «С Царем и без Царя». С. 80).
В Берлине и Вене с вполне понятным напряжением следили за событиями, развивавшимися во время этой грандиозной демонстрации на берегах Невы. «Царь Николай, - читаем в одном из германских документов тех дней, - и всегда подозрительный г. Сазонов будут подвержены личному влиянию двух агитаторов - Извольского и Пуанкарэ» (Н.П. Полетика «Возникновение I мiровой войны». М. 1964. С. 74).
О русском после во Франции А.П. Извольском (до этого возглавлявшем МИД России) его английский коллега писал, что, по его мнению, тот «не является элементом мира» (Лорд Берти. «За кулисами Антанты. Дневник британского посла в Париже 1914-1919. М. 1927. С. 18). Когда война разразилась, этот русский дипломат, по свидетельству Великого Князя Александра Михайловича, покидая Министерство иностранных дел Франции, открыто заявил: «Это - моя война» (Великий Князь Александр Михайлович. «Воспоминания». С. 246).
Это заявление - дословно! - совпадает с таковым же одного из Ротшильдов: «Мiровая война - моя война» (В.Ф. Иванов «Русская интеллигенция и масонство от Петра I до наших дней». М. 1997. С. 398). Приводивший его известный исследователь международных тайных обществ В.Ф. Иванов объяснял реальное содержание этих слов слушателям своих лекций осенью 1936 г. в Институте Св. Владимiра в Харбине, исходя из откровенных публикаций прессы: «Международное еврейство, - писала еврейская газета ‘Пейевише Вордле’ 13 января 1919 года, - принудило Европу принять войну, чтобы по всему свету начать новую еврейскую эру» (В.Ф. Иванов «Внешняя политика России и международное масонство» // О.А. Платонов «Тайная история масонства. Документы и материалы». Т. II. М. 2000. С. 34).
Французский президент Раймонд Пуанкарэ в Петербурге. Июль 1914 г.
«Разговор с глазу на глаз с президентом» состоялся у Царя утром 9 июля, в среду, в Большом Петергофском Дворце. Император Николай II специально для этого приезжал из Александрии. «Какие вопросы были подняты, никто из бродивших по парку чинов Свиты догадаться не мог» (Граф Алексей Игнатьев. «50 лет в строю». С. 327-328).
Многое было решено во время того визита, не оставив при этом след ни в документах, ни в мемуарах немногих непосредственных участников тех событий. Впоследствии это дало возможность Пуанкаре с легкостью отвергать любые обвинения.
Одно из немногих непротокольных свидетельств тех разговоров содержится в письме Государя Своим датским родственникам: «Пуанкаре нуждается в мире не так, как Я - ради мира. Он верит, что существуют хорошие войны» (П.Н. Милюков «Воспоминания». Т. 2. С. 150).
Президент Франции Раймон Пуанкаре в Красносельском лагере. 10 июля 1914 г.
«Кто когда-нибудь займется выяснением закулисной истории возникновения войны, - считал Военный министр генерал В.А. Сухомлинов, - тот должен будет обратить особенное внимание на дни пребывания Пуанкаре в Петербурге, а также и последующее время, приблизительно [11/]24-[15/]28 июля. Я твердо уверен, что за это время состоялось решение войны или мира, причем Великий Князь Николай Николаевич, Сазонов и Пуанкаре сговорились во что бы то ни стало парализовать всякую попытку мирного исхода (В.А. Сухомлинов «Воспоминания». С. 300-301).
Вслед за переговорами в том же Большом Петергофском Дворце проходил парадный завтрак в честь Пуанкаре. Присутствовавший на нем граф А.А. Игнатьев, сидевший за столом рядом с германским военным атташе, вспоминал: «…Когда Николай II встал и начал Свою речь, мне хотелось тут же провалиться на месте. Я никак не мог предполагать, что вопрос войны уже настолько назрел. Одно дело, когда Пуанкаре говорил о значении нашего союза среди собственных журналистов, и другое - когда Царь при всем дипломатическом корпусе указывает без обиняков, против кого направлен этот союз. […] Как жаль, что я не могу точно воспроизвести речь Царя, но ясно помню, что весь следующий день я провел под впечатлением тех выражений, которые непосредственно задевали Германию. Мне было известно, что речи подобного рода всегда составляются и согласуются с министрами иностранных дел, и очевидно, что тонкий Вивиани [премьер-министр с июня 1914 по октябрь 1915-го] постарался вложить в речь Царя всё, что желал, но не хотел сказать Пуанкаре, ограничившийся красноречивым и не компрометирующим его ответом» (Граф Алексей Игнатьев. «50 лет в строю». С. 327).
После завтрака отправились в Красное Село. Объезд войск завершился в семь с четвертью большим обедом в специально установленном шатре. Считавшемуся «великим гурманом» Николаю Николаевичу, была поручена организация этого праздничного обеда (З.И. Белякова З.И. «Великие Князья Николаевичи в Высшем свете и на войне». С. 205).
Начатый осенью 1912 г. во Франции спектакль, был продолжен летом 1914 г. под Петербургом. Особо учитывалось то обстоятельство, что гость (президент Пуанкаре) был родом из Лотарингии.
Французский посол М. Палеолог вспоминал: «Я приезжаю одним из первых. Великая Княгиня Анастасия и ее сестра, Великая Княгиня Милица, встречают меня с энтузиазмом. Обе черногорки говорят одновременно.
- Знаете ли вы, что мы переживаем исторические дни, священные дни? Завтра на смотру музыканты будут играть только Лотарингский марш Самбры и Мааса… Я получила сегодня от моего отца телеграмму в условных выражениях: он объявляет мне, что раньше конца месяца у нас будет война… Какой герой мой отец… Он достоин “Илиады”… Вот посмотрите эту бонбоньерку, которая всегда со мной, она содержит землю Лотарингии, да, землю Лотарингии, которую я взяла по ту сторону границы, когда я была с мужем во Франции два года назад. И затем посмотрите еще там, на почетном столе: он покрыт чертополохом, я не хотела, чтобы там были другие цветы. Ну что же, это чертополох Лотарингии. Я сорвала несколько его веток на отторгнутой территории. Я привезла их сюда и распорядилась посеять семена в моем саду… […]
На обеде я сижу слева от Великой Княгини Анастасии. И рапсодия продолжается, прерываемая предсказаниями: “Война вспыхнет… от Австрии больше ничего не останется… Вы возьмете обратно Эльзас и Лотарингию… Наши армии соединятся в Берлине… Германия будет уничтожена…” Затем внезапно: “Я должна сдерживаться, потому что Император на меня смотрит…” И под строгим взглядом Царя черногорская сивилла внезапно успокаивается» (М. Палеолог «Дневник посла». С. 22-23).
Последний парад Русской Гвардии в присутствии Императора Николая II и президента Франции Пуанкарэ. Красное Село. 10 июля 1914 г.
«В своих разговорах, - писал о черногорках Великий Князь Александр Михайлович, - они были совершенно безответственны. Во время последнего приезда президента Французской республики Пуанкаре в Петербург в июле 1914 года Милица Николаевна напала самым нетактичным образом на Австро-Венгрию и заявила, что “радуется” предстоящей войне. Царь сделал ей тогда строгое замечание…» (Великий Князь Александр Михайлович «Воспоминания». С. 141).
Сами эти сервильные особы, похоже, не в состоянии были понять, что счастливо полученный ими статус Великих Княгинь они не смеют унижать дешевым низпоклонством, тем более публичным, перед главой революционной республики, правительство которой сплошь состояло из вольных каменщиков всех мастей и рангов.
Однако, быть может, эта странная экзальтированность «черных женщин» как раз и объясняется определенной близостью к вольным каменщикам, по крайней мере, одного из их супругов - Великого Князя Николая Николаевича?
В день отплытия президента, 10 июля, в четверг, Царь записал в дневнике: «С запада полезла большая туча; прошла гроза с ливнем как раз перед нашим уходом с Пуанкаре в Кронштадт». Казалось, сама природа предупреждала…
На борту готового к отплытию броненосца «Франция», по свидетельству посла М. Палеолога, «между Царем и президентом беседа не прерывается» (М. Палеолог «Дневник посла». С. 23). Наступает время прощального обеда. «Наконец начинаются тосты. Пуанкаре бросает заключительную фразу, которая звучит как сигнал трубы: “У обеих стран один общий идеал мира - в силе, чести и величии”. Эти последние слова - их надо было слышать, чтобы оценить по достоинству - вызывают бурю аплодисментов. Великий Князь Николай Николаевич, Великая княгиня Анастасия, Великий Князь Николай Михайлович глядят на меня сверкающими глазами» (Там же. С. 24).
Один из непосредственных участников мероприятий, связанных с этим визитом, вспоминал: «Смутное и невеселое впечатление осталось от обеда, данного Пуанкаре в честь Царя на броненосце “Франс”, стоявшем на Кронштадтском рейде и готовом к отплытию. […] Тиха и пустынна была набережная могучей Невы, когда я возвращался пешком от пристани Николаевского моста до Литейного моста, вблизи которого находился опустевший родительский дом. […] Когда я засыпал, в ушах еще звенели звуки “Марсельезы” и “Боже, Царя храни” - эти гимны так мало были созвучны, но оба звучали как сигнал военной тревоги» (Граф Алексей Игнатьев. «50 лет в строю». С. 328).
Тем не менее, Сам Государь пока что надеялся, что войну еще можно было избежать. По словам того же французского посла, отплывая после прощания с Пуанкаре на яхте «Александрия», Царь сказал ему: «Несмотря на всю видимость, Император Вильгельм слишком осторожен, чтобы ввергнуть свою страну в безумную авантюру… А Император Франц Иосиф хочет одного - умереть спокойно» (М. Палеолог «Дневник посла». С. 27).
Великий Князь Николай Николаевич во главе конной группы на параде в Красном Селе.
В те дни Великий Князь Николай Николаевич упорно боролся за исключительное влияние на Царя, пытаясь, насколько это возможно, нейтрализовать тех, кто высказывал иные, нежели он, взгляды. По свидетельству супруги его адъютанта князя М.М. Кантакузина, «ходили слухи, будто определен¬ные придворные круги, настроенные против войны, оказы¬вают на Его Величество столь сильное давление, что, вполне возможно, им удастся убедить Его отказаться от нашей прославянской политики и не поддержать Сербию» (Ю. Кантакузина «Революционные дни». Гл. 11).
Удивительно, конечно, звучит эта «наша прославянская политика» в устах американки Джулии Фредериковны - внучки 18-го президента США, появившейся на свет в Вашингтоне в Белом доме:
https://sergey-v-fomin.livejournal.com/380756.html
Как бы то ни было, но практически сразу же вслед за отъездом 21 июня Г.Е. Распутина из Петербурга на родину у Императора появился другой собеседник. «В решении дипломатических вопросов, - отмечает в мемуарах генерал В.А. Сухомлинов, - я участия не принимал. Николай Николаевич сумел оттеснить от Государя всех неудобных для него советчиков […] В те предвоенные дни Царь находился полностью под влиянием Своего дяди» (В.А. Сухомлинов «Воспоминания». С. 293).
Того же, что и Военный министр мнения придерживалась и А.А. Вырубова. После «сараевского несчастья», вспоминала она, «Государь часами совещался с Великим Князем Николаем Николаевичем, министром Сазоновым и другими государственными людьми, убеждавшими Его поддержать Сербию» («Верная Богу, Царю и Отечеству». С. 72).
Посланные тяжело раненым Г.Е. Распутиным телеграммы, разумеется, не могли заменить собой личного общения. Этими телеграммами, справедливо полагает Ю.Ю. Рассулин, Царский Друг «пытался хоть как-то повлиять на развитие роковых событий, неумолимо влекущих Россию в бездну».
При этом «Григорий Ефимович вовсе не навязывал свою волю и не пытался диктаторски вмешиваться в государственные дела, но лишь осторожно и ненавязчиво и в то же время настойчиво предлагал ключи, помогающие в иносказательной, образной форме простонародной речи раскрыть истинную подоплеку событий…»
В первой телеграмме «он, судя по всему, имея в виду Хионию Гусеву, раскрывает смысл злодейского нападения на него в селе Покровском. Он просит не замыкаться на формальной стороне дела, но смотреть глубже и видеть тех, кто стоял за внешним фасадом событий, намекая на заговор и вовлеченность в него влиятельных лиц. Далее речь идет о том, что надо воспрепятствовать втягиванию России в войну, что России война не нужна и все будут только благодарны, если ее удастся избежать».
Григорий Ефимович «доводил свою позицию до Государя, полагая, что Его подталкивают к этому роковому шагу Его ближайшие советники и прежде всего Великий Князь Николай Николаевич, образный намек на которого находим во втором послании. По нашему мнению, письма через Анну Вырубову направлялись Самому Царю» (Там же. С. 506).
Однако и этих кратких, быть может, и не всегда четко сформулированных слов боялись как огня. Секрет подобного воздействия весьма точно раскрыт одним из героев романа Ф.М. Достоевского. Обращаясь к названному отцу своему, страннику, «подросток» (Аркадий Долгорукий) выражает искренний восторг: «Вы ужасно неточно выражаетесь, но я понимаю. Меня поражает, что вы гораздо более знаете и понимаете, чем можете выразить […] Я, может быть, вас давно ожидал. Я их никого не люблю: у них нет благообразия… Я за ними не пойду […], я с вами пойду…» (Ф.М. Достоевский «Полное собрание сочинений в тридцати томах». Т. 13. Л. 1975. С. 290-291).
В выписке из сводки полицейского наблюдения от 20 июля 1915 г. глухо упоминается о страхе могущественных лиц Империи перед этими краткими посланиями, написанными крестьянином на койке тюменской больницы: «Во время прогулки Распутин разговорился относительно войны. “Прошлый год, когда я лежал в больнице и слышно было, что скоро будет война, я просил Государя не воевать и по этому случаю переслал ему штук двадцать телеграмм, из коих одну послал очень серьезную, за которую, якобы, хотели меня предать суду. Доложили об этом Государю, и Он ответил, что это ‘наши домашние дела и суду не подлежат’…”» («Распутин в освещении «охранки» // «Красный Архив». Т. 5. М. 1924. С. 277).
«Получив донесение о “серьезной” телеграмме, - комментирует эту историю Э.С. Радзинский, - Верховный главнокомандующий вознамерился не менее серьезно поговорить с [Императором] Николаем о мужике, посмевшем пугать поражением Государя всея Руси. […] Великому Князю указали на место» (Э.С. Радзинский «Распутин: жизнь и смерть». М. 2000. С. 296).
Но, как говорится, сила солому ломит…
Продолжение следует.