АВГУСТЕЙШАЯ ЖЕРТВА РЕСТАВРАЦИИ (12)
Покушение на Герцога Беррийского. Париж. 13 февраля 1820 г.
РЕГИЦИД
«Недалеко оттуда, - продолжает в своем очерке де Шатобриан, - происходила сцена другого рода: допрашивали убийцу. Он объявил свое имя и восхищался своим злодейством; говорил, что нанес удар Дюку Беррийскому дабы в нем истребить всё его поколение; что если бы ему, убийце, посчастливилось уйти, он лег бы спать, и на другой день повторил бы сатанинский поступок свой над особою Дюка Ангулемского. Лег бы спать!
Изверг! твоя человеколюбивая жертва нарушала ли когда-нибудь твое спокойствие? В продолжение допроса лютый зверь изрыгал хулу на Самого Бога и жалел о том единственно, что не может истребить всей Фамилии Королевской.
Допрос Лувеля.
А умирающий Принц, исполненный любви и благости, жалеет о том единственно, что не может спасти жизни своему убийце! Он никого не обвиняет, он строг только к себе самому! Сей Принц, благоговеющий пред Богом, страшится стать пред Его судилищем! Смерть мученическая отверзает отверзает ему двери неба, а он всё еще не почитает себя довольно чистым, не льстит себя надеждою соединиться со Святым Королем и с Королем-Мучеником! В своей невинности он не может найти того оправдания, которое убийца находит в своем злодействе! Вот люди, каких произвела революция, и люди, каких некогда творила религия!
Толпа разошлась из театра, и забавы уступили место скорби. Улицы опустели, молчание распространялось. Не было слышно никакого шума, кроме окликов сторожей и стука экипажей придворных, спешивших к месту скорби: одни, которых плачевная весть нашла среди забав, входили в праздничных одеждах; другие, пробужденные среди ночи, являлись в величайшем безпорядке. Там и здесь продирались какие-нибудь безвестные друзья Бурбонов, которых нигде не видно во времена благополучия, и которые, неведомо как, появляются в годину злоключений. Коридор, ведущий к комнате Принца, наполнен был народом; толпа теснилась у тех самых дверей, где обыкновенно теснится она, чтобы плакать или чтобы смеяться вымыслам сценическим. Лишь отворялась дверь, каждый старался узнать что-нибудь новое; один у другого спрашивал; из уст в уста переходили вести утвердительные, отрицательные, и в душах боязнь сменялась надеждою, надежда боязнию.
Уже три раза посланы были в Тюльерийский Дворец записки. В пять часов приехал Король; Его Величеству доставлялись ободрительные известия о состоянии Принца. Умирающий. услышав топот лошадей на улице, ощутил некоторую крепость в изнемогающих своих силах! Король входит. “Дядюшка! - тотчас произнес Принц к Его Величеству, - дайте мне Вашу руку; в последний раз ее облобызаю”. Король приближается; на лице Его изображена была скорбь величественная, подобная той, какую чувствовал Лудовик XIV, когда видел всю надежду Монархии почивающую на главе одного только Младенца [1].
[1.] В апреле 1711 г. в Медоне от злокачественной оспы скончался сын Людовика XV, «Великий Дофин Людовик. Наследником Престола был объявлен его старший сын Герцог Бургундский. Следующий 1712 год […] стал годом тяжких утрат для Королевского Семейства. В начале февраля внезапно умерла жена нового Дофина, Герцогиня Бургундская. […] Вскоре сам Герцог Бургундский занемог лихорадкой и умер через десять дней после кончины жены. По закону, преемником Дофина следовало быть его старшему сыну, Герцогу Бретанскому, но и этот ребенок умер от скарлатины 8 марта. Титул Дофина перешел к его младшему брату, Герцогу Анжуйскому, в то время грудному ребенку. Но несчастья на этом не прекратились - вскоре и этот Наследник заболел какой-то злокачественною сыпью, соединенной с худосочием и признаками сухотки. Врачи ожидали его смерти с часу на час. Когда же он все-таки выздоровел, это было воспринято как чудо. Но на этом чреда смертей не прекратилась: второй внук Людовика XIV, Герцог Беррийский, внезапно умер в мае 1714 г. После смерти детей и внуков Людовик сделался печален и угрюм» (К. Рыжов «Все Монархи мiра. Западная Европа». М. 1999. С. 341). - С.Ф.
У постели умирающего Герцога.
Он дал поцеловать руку Своему племяннику, и Сам также облобызал руку несчастного Принца. Тогда Его Высочество Принц Беррийский сказал Монарху: “Дядюшка! я прошу Вас, даруйте жизнь этому человеку”. Король, сильно растроганный, отвечал ему: “Любезный племянник! состояние ваше не так худо, как вы думаете; об этом поговорим в другое время”. - “Король не изъявил Своего согласия, - сказал Его Высочество. - Даруйте ему жизнь, по крайней мере чтобы я мог умереть спокойно”.
Принц еще возвращался к тому же предмету. “Пощада жизни человеку, - говорил он, - смягчила бы последние мои минуты”. Наконец, не могши уже говорить иначе как перерывающимся голосом, и с расстановкою за каждым словом, он всё еще продолжал: “По крайней мере если б я понес с собою мысль… что кровь человеческая… не прольется за меня после моей смерти!..”
Король спросил на латинском языке у господина Дюпюйтреня, каких он мыслей о состоянии Принца. Врач сделал знак, по которому Его Величество увидел, что не остается никакой надежды.
Дюк Беррийский собрал однако же весь остаток сил в присутствии Главы Августейшего своего Дома. Пульс его оживился, речь сделалась свободнее, удушья не столь часты. Принц безпокоился, что нарушил отдых Его Величества, и просил Короля идти почивать. “Я отдохнул уже, сын Мой! - отвечал Король, - уже пять часов. Я тебя не оставлю более”. День в самом деле наступал, чтобы озарить сие трогательное зрелище: Принц готов уже был проснуться между Ангелами в ту самую минуту, в которую он имел обыкновение посыпаться в здешнем мiре.
Его Высочество не предался тщетной надежде, ощутив облегчение в присутствии Короля, в присутствии, которым ободряется каждое французское сердце. Он почувствовал изнеможение и сказал: “Умираю!”
Принцесса Беррийская долго удерживала жестокую свою горесть: наконец она зарыдала. “Ее стоны убивают меня, - воскликнул Принц, удалите ее, батюшка!” И Принцессу тотчас увели в ближнюю комнату. При ней находились все дамы Двора ее: дюшеса Реджио, графиня Бетизи, графиня Готфор, графиня Нуаль, графиня Буилье, виконтесса Гонто. Слезы несколько облегчили душу Ея Высочества; она обещалась не плакать более, и возвратилась в комнату к Принцу.
Если б в какой-нибудь стране просвещенной Европы, если бы какому-нибудь человеку, сколько-нибудь приобыкшему к делам житейским, предложен был такой вопрос: что́ в этот час делает Королевская Фамилия Франции? Без всякого сомнения он отвечал бы, что она спит спокойно во Дворце своем, или же что постигнутая внезапною революцией находится она посреди мятежного народа. Совсем нет! весь этот народ спал под защитою Короля своего, между тем как бодрствовал один Король с Своею Фамилией! После всех сцен, после всех следствий революции, никому не пришло бы в голову искать Бурбонов на рассвете дня собранных в опустевшей зале театра, около одра последнего их сына, умерщвленного злодейской рукою. Счастлив человек, безвестный в мiре, просыпающийся в своей хижине, посреди милых детей своих, не гонимых ненавистию, всегда готовых быть в родительских объятиях! И какою ценою покупается ныне Корона? И что́ значит ныне сан Королевский?
Надежда совсем исчезала; признаки самые плачевные возобновлялись. Врачи не могли уже скрывать своего уныния: смерть приближалась. Принц потребовал, чтобы его положили на другую сторону; врачи не соглашались: Принц желал того непременно. Он произнес тихим голосом: “Пресвятая Дева! умилосердись надо мною!”, потом прибавил еще несколько слов, которые сокрылись в могиле. Тогда перевернули его на левую сторону, как он желал того: вдруг душевные способности его исчезли. Брат Королевский вторично исторг невестку свою от ужасов этой последней минуты.
Удаленная от присутствия супруга своего, Принцесса предалась ужасному отчаянию. Обратясь к виконтессе Гонто, она кричала: “Вам поручаю дочь мою! муж мой умер, и я не хочу жить на свете!” Вдруг вырывается она из рук придворных дам своих, возвращается в храмину сетования, всё опрокидывает на пути своем, достигает до одра смерти, издает громкий вопль и с распущенными волосами бросается на тело супруга. Его Высочество только лишь скончался. Подносят к устам его стекло Королевской табакерки; тщетно: на стекле не видно пара жизни. Ищут дыхания Принца, но его дыхание уже возвратилось к богу. Все падают на колена; стоны и молитвы возносятся к небу. Слезные звуки сообщаются толпе внешней, и болезненный ропот распространяется по окрестности.
Вопли уступают место мрачному ужасу. Безмолвие смерти объемлет всех окружающих одр Почившего. Ея Высочество Дюшесса Беррийская прежде всех расторгла узы молчания. Она встает, обращается к Королю и произносит: “Государь! прошу одной милости у Вашего Величества; Вы мне в ней не откажете”. Король слушает; Принцесса в исступлении горести продолжает: “Дозвольте мне возвратиться в Сицилию; я не могу жить здесь после смерти мужа”. Король старается успокоить безутешную; ее, почти в безпамятстве, несут в карету и отправляют домой.
Принцы просили Короля удалиться. “Я не страшуся зрелища смерти, - отвечает Его Величество. - Я должен воздать долг Моему сыну”. И поддерживаемый господином Дюпюйтренем, Монарх подходит к ложу, закрывает глаза и уста Принцу, лобызает его руку и выходит, не произнесши ни слова. Все другие удаляются в молчании, как бы опасаясь разбудить уснувшего Сына Франции. Господин Бужон остался на страже при теле…
Последние минуты Герцога Беррийского.
По вскрытии трупа оказалось, что нож коснулся даже самого сердца. Принц должен бы умереть гораздо скорее, и можно сказать, что Бог Всемогуществом Своим продлил на несколько часов жизнь его, дабы явить пред нами всё величие Страдальца и представить мiру один из превосходнейших уроков.
Потомок Святого Лудовика, последняя отрасль старейшей ветви в своей Фамилии, освобождается от бедствий долговременного изгнания и вступает в свое отечество. Он уже начинает вкушать счастие; он ласкает себя надеждою видеть свое возрождение, видеть возрождение Монархии в детях, обещанных ему Небом. Вдруг, среди надежд сих, он поражается ударом смертным почти в объятиях своей супруги. Еще не исполнен дней, он уже умирает! Не мог ли возроптать он, не мог ли вопросить Небо, за что́ карает его с такою строгостию? Ибо какое он зло нам сделал? Он жил между нами дружелюбно и в простоте совершенной; он брал участие в наших удовольствиях и облегчал скорби наши; в награду за свои благодеяния он просил только, чтобы мы дали ему жить в спокойной неизвестности, пока еще не наступило время быть Великим Королем нашим и Добрым Государем. Уже шестеро [2] из кровных его погибло; почто гибнуть и ему? почто и его преследовать, невинного, столь далекого от Трона, двадцать семь лет спустя после смерти Лудовика XVI? Да познаем же лучше сердце одного из Бурбонов!
[2.] Имеются в виду: гильотинированные Король Людовик XVI (1793), Королева Мария-Антуанетта (1793), сестра Короля Елизавета-Филиппина-Мария-Елена Французская (1794) и Луи-Филипп-Жозеф, Герцог Орлеанский (1793); скончавшийся в заточении Сын Короля - Наследник Людовик XVII (1795); расстрелянный по приказу первого консула генерала Бонапарта Луи-Антуан-Анри, Герцог Энгиенский (1804). - С.Ф.
Сие сердце, пронзенное кинжалом, пощадило нас от малейшего ропота. Ни сожаление о жизни, ни укоризненное слово не исторглось из уст удивительного Принца. Будучи супругом, сыном, отцем, братом, терпя все муки души и тела, он убедительно просит помилования человеку, которого не называет даже и своим убийцей! Характер чрезвычайно пылкий вдруг превращается в самую кротость. Человек с сильными страстями, привязанный к жизни всеми узами сердца, - Принц, Наследник прекраснейшего в мiре Королевства, во цвете лет расстается с жизнию точно как бы какой несчастливец, которому вовсе нечего терять в здешнем свете!.. Провидение восхотело показать нам, каковы были герои Древней Фамилии Королей наших, каковы были при смерти древние рыцари наши, о которых предание изгладилось между нами…» (Ф.Р. де Шатобриан «Последние часы жизни Дюка Беррийского» // «Вестник Европы». 1820. № 10. Май. С. 141-150).
С приведенным нами Шатобриановым очерком А.С. Пушкин познакомился, будучи уже на юге, и впоследствии, мучаясь после ранения на роковой дуэли, не мог, конечно, не вспомнить об описанных в нем страданиях Герцога Беррийского, убийцу которого, по безрассудству молодости и горячности, он когда-то столь легкомысленно героизировал.
Убийство Герцога Беррийского Лувелем в 1820 году. Французская образовательная карта конца XIX - начала ХХ века.
Здание Оперы (зал Лувуа, или как она называлась в Годы Реставрации - Королевской Академии Музыки), где произошло преступление, было первым настоящим театральным зданием, с 1793 г. принадлежавшем Опере. Находилось оно как раз напротив Национальной библиотеки.
Убийство Герцога Беррийского, пишут современные французские авторы, «было воспринято современниками в духе своего времени, как зловещая трагедия.
Вечером того же дня на место преступления прибыл известный писатель-романтик Шатобриан. Позднее, в своих “Замогильных записках” он передал символический смысл ситуации: “Вы только представьте себе: опустевший зрительный зал, задранный вверх занавес, оркестровую яму без музыкантов, приглушенный свет юпитеров, декорации в дыму, разбежавшиеся актеры и танцовщицы! Монархия Людовика IX под ударом молнии, задыхающаяся под карнавальными масками”.
В последовавшие за этим дни газеты призывают страну и “все французские сердца” разделить траур с Королевской Семьей. Целые полосы занимают в них письма и скорбные декларации высокопоставленных лиц - префектов, генерал-лейтенантов из провинции, епископов. Проводятся многочисленные погребальные процессии, убийцу сравнивают с одним из его предшественников - Равальяком.
Лувеля привозят в Лувр, где стоит гроб с телом Герцога Беррийского, показывают нанесенные им раны, но на убийцу это не производит особого впечатления и раскаянья он, похоже, не испытывает. “Лувель выглядел злым, раздраженным и одиноким”, - замечает Шатобриан»:
https://bekar.livejournal.com/3427862.html
Наследник Французского Престола Шарль-Фердинанд, Герцог Беррийский был погребен в месте упокоения его Предков - в базилике Сен-Дени.
Преступление Лувеля повело к падению Деказа. «В Палате [пэров] Клозель де Куссерг потребовал предания суду Деказа как “сообщника в убийстве”. “Наиболее виновной является не та рука, которая нанесла удар”, - писал Шатобриан» («История XIX века под ред. Лависса и Рамбо». Т. 3. С. 113).
17 февраля Деказ был вынужден подать в отставку, но не ушел в политическое небытие: в 1820-1821 гг. он был послом в Лондоне; после июльской революции 1830 г. он принял сторону Луи-Филиппа.
Медаль на кончину Герцога Беррийского. Франция 1820 г.
Убийцу судили в Палате Пэров. Русский перевод подробного отчета об этом был помещен в опять-таки в журнале «Вестник Европы». К этому номеру, вышедшему 15 июля 1820 г., был приложен гравированный портрет убийцы, сопровождаемый надписью «Черты злодея Лувеля». Именно этот портрет, как полагают пушкинисты, впервые напечатанный еще до выхода двенадцатого номера журнала, использовал поэт для своей эпатажной выходки в столичном театре («Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина 1799-1826». С. 656).
Книги о процессе Лувеля, изданные во Франции в 1820 г.
Далее мы приводим эту малоизвестную публикацию полностью:
«Собрание публики было весьма многолюдное. В числе знатных особ находился также и посол персидский с секретарем своим и с господином Киффером, профессором турецкого языка во Французской коллегии. Свидетели заняли места при канцелярском столе генерал-прокурора. Ровно в 10 часов (4 июня н.ст.) пэры введены были в залу председателем своим канцлером Франции господином Дамбре. Господа Аршамбо и Бонне, должностные адвокаты обвиняемого, сидели уже при своих столиках близ места, назначенного для Лувеля. Наконец является этот человек… Называем его так из уважения к словам Августейшей Жертвы… Мы не в силах описать впечатления, какое произведено было присутствием сего человека.
Немедленно произнесены были имена присутствующих пэров. Лувеля посадили на том самом месте, которое в 1818 году занимал первый преступник, подвергнутый верховному судилищу Палаты. Он был в сюртуке темного цвета, и одет довольно опрятно; лоб у него высокий, лицо без всякого выражения, глаза впалые и тусклые.
Президент вопрошает обвиняемого об его имени и проч. Последний отвечает, что он называется Петр Лудовик Лувель, имеет тридцать семь лет, родом из Версальи, ремеслом седельник.
Президент: Адвокаты очень хорошо знают обязанности благородного своего звания, и потому излишним почитаю напоминать им, что они не могут говорить ничего противного своей совести или несовместного с достодолжным уважением перед законами, и что в речах своих они должны наблюдать благопристойность и умеренность.
После того прочитан был акт обвинительный. Представить себе нельзя ужасного равнодушия, с каким этот человек слушал чтение.
Суд над Лувелем.
Президент: Лудовик-Петр Лувель! ты выслушал обвинительный акт. Ты обвиняешься в мерзком злодеянии, которое 13-го февраля ночью повергло всю Францию в безпредельную горесть. Если бы натура иногда не производила чудовищ, то вовеки никто бы не поверил, что француз мог питать в себе столь ужасное намерение. Предлагай без страха и недоверчивости всё, что почитаешь полезным к своему оправданию. Господин генерал-прокурор объявит статьи обвинения.
Господин Беллар (генерал-прокурор): Ужаснейшее злодеяние, предоставленное суждению Палаты, столь немногосложно и обстоятельств обвинения так мало, что после прочтения выслушанного вами обвинительного акта едва ли позволено терять драгоценное время. Мне ничего прибавить не остается, кроме того только, что дюк Беллунский, считающийся в списке свидетелей, не может явиться здесь по причине жестокой своей болезни, и что господин Леду-Дежене, другой свидетель, не нужен, потому что показание его не заключает в себе никакой важности.
Непосредственно затем начался допрос обвиняемому.
Вопрос: Узнаешь ли ты нож, служивший орудием преступления? (Показывают нож обвиняемому; публика вздрогнула от ужаса.)
Ответ: Так, милостивый государь! (Oui, monsieur!)
Вопрос: Узнаешь ли еще кинжал, найденный при тебе, когда тебя схватили.
Ответ: Так, милостивый государь.
Вопрос: Кому заказывал ты сделать нож?
Ответ: Ножевщику в Рошели.
Кинжал Лувеля (длина клинка 25 см) находится ныне в Национальном архиве Франции.
Вопрос: По какой побудительной причине ты заколол Его Высочество Дюка Беррийского?
Ответ: Я лишил его жизни в намерении истребить Род Бурбонов, который, по моему мнению, пагубен для нации.
Вопрос: Не имел ли ты какой-нибудь личной ненависти?
Ответ: Совсем никакой.
Вопрос: Почему изо всех Членов Королевской Фамилии выбор прежде всего пал на Принца, не самого близкого к Трону?
Ответ: Потому что он родоначальник будущего поколения. (Движение ужаса в публике.)
Вопрос: Как давно возымел ты сие гнусное намерение?
Ответ: С 1814 года.
Вопрос: Ты объявил при допросах, что в 1814 году предпринимал путешествие в Кале, чтобы совершить злодейский свой умысел над Особою Короля, или над Принцами; стоишь ли ты в своем показании?
Ответ: Да, я был в Кале.
Вопрос: С намерением умертвить Короля?
Ответ: Нет, сударь; Король был тогда в Париже; но я надеялся в правой или левой стороне найти кого-нибудь из Фамилии Королевской, возвратившейся во Францию с войском чужестранным.
Вопрос: Ежели ты еще в 1814 году имел такой умысел, то, возвращаясь из Меца, вместо того, чтобы остаться в Париже, где мог бы найти случай к исполнению своих адских намерений, ты отправился в Фонтенебло, и потом на остров Эльбу… Что делал ты на острове Эльбе?
Ответ: Я путешествовал для работы по своему ремеслу.
Вопрос: На острове Эльбе имел ли ты сношения с Наполеоном или с кем-нибудь из принадлежащих к его дому?
Ответ: Совсем нет.
Вопрос: Открывал ли ты кому-либо свои злодейские намерения?
Ответ: Никому.
Вопрос: Не давал ли тебе кто-нибудь советов, не ободрял ли тебя кто-нибудь к поспешному исполнению?
Ответ: Нет.
Вопрос: Зачем оставил ты остров Эльбу?
Ответ: Я туда ездил единственно для работы.
Вопрос: Почему, оставивши остров Эльбу, ты не приближался к Парижу, где находилось твое семейство, и зачем жил ты в Шамбери до самого того дня, как Буонапарт прибыл во Францию?
Ответ: Я не мог быть всегда в дороге; надлежало останавливаться, чтобы выработывать себе пропитание. Пяти- или шестисот миль я не мог проехать без работы.
Лувель.
Вопрос: Из следственного дела видно, что ты возвратился в Париж с придворным штатом Буонапарта, с которым ты повстречался в Лионе; ты работал с его седельниками, и был с ними в походе, какими средствами после стодневного правления удалось тебе получить место в Королевской седельне?
Ответ: При помощи одного из моих родственников, который управлял ею.
Вопрос: Каким образом, находясь даже в службе Королевской, ты не оставил своих ужасных намерений.
Ответ: Я твердо решился.
Вопрос: Не вероломные ли советы, не пагубное ли учение, не ядовитые ли книги (Лувель кричит: нет, нет!) были поводом к злодейским твоим умыслам?
Ответ: Я никогда ни с кем не говорил об них.
Вопрос: Если б не управлял тобою политический фанатизм, привязавший тебя к Буонапарту, то как не удержало бы тебя чувство чести и религии? Неужели ты не следуешь никаким правилам веры? Какой ты религии?
Ответ: Я родился в 1785 году и в католической вере; ноя переменял ее, смотря по обстоятельствам, и был иногда неофилантропом, иногда католиком.
Вопрос: Если ты, по несчастию, не веруешь в правосудие Божеское, то всё ты должен веровать в человеческое правосудие. Неужели не знал ты, чему подвергаешь жизнь свою?
Ответ: Напротив; во мне надобно видеть француза, который сам себя обрек на жертву.
Вопрос: Для чего же ты употреблял столько усилий, чтобы укрыться?
Ответ: Я ненадолго укрылся.
Вопрос: Не обещано ли кем-нибудь помочь тебе скрыться?
Ответ: Никем.
Вопрос: Что бы ты сделал, если б удалось тебе избежать рук правосудия?
Ответ: Я сердился на всех французов, которые воевали против своего отечества.
Вопрос: Итак, ты не переменил бы своих убийственных намерений?
Ответ: Да, в рассуждении всех французов, изменивших своему отечеству.
Вопрос: Неужели зрелище последних минут Дюка Беррийского не показало тебе всей великости твоего злодеяния?
Ответ: Нет, сударь.
Вопрос: И тебя не смягчили болезненные вопли Принца, который, умирая как истинный Христианин, молился за тебя, прощал тебя, испрашивал помилования тебе, не изъявил ни малейшей жалобы, не произнес ниже одного слова ропота? Тебя ничто не тронуло?
Ответ: В этом прошу извинить меня.
Вопрос: Следственно ты не желаешь обратиться к той религии, в которой ты родился, которая озарила лучами славы кончину твоей жертвы и которая может облегчить смерть даже для величайшего злодея?
Ответ: Религия не поможет при таком преступлении, какое я сделал.
Президент: Не будет ли угодно кому-либо из господ пэров предложить свои вопросы?
Граф Сен-Роман: Обвиняемый говорит, что был в Кале. Пускай же он скажет нам, в каком именно месте находится монумент, воздвигнутый в память прибытия Его Величества на берег Франции?
Лувель объявляет.
Господин Лалли-Толандаль: Какими книгами обвиняемый преимущественно занимался в своей молодости, и после?
Лувель: Я читывал о правах человека и конституцию
Вопрос: Какую?
Ответ: 1789 года, или другие, для меня было всё равно.
Господин Лалли-Толандаль: Какие журналы читал он в сии последние годы?
Ответ: Никаких.
Еще один литографированный портрет убийцы.
Граф Дезез: Мы слышали при чтения следствия, что обвиняемого спрашивали, для чего хотел он умертвить и Дюка Ангулемского. Он отвечал, что обязан был это сделать. Спросили: почему? Он дал пространный ответ, из которого видно, что ему казалось нужным отклонить подозрение в соучастии от некоторых людей, на которых оно могло бы падать. К сожалению, допрос на этом остановился, и Лувель не объяснил, на кого именно могло бы падать подозрение.
Лувель: Если б мне посчастливилось убежать, то моя удача была бы несчастием для Франции: полиция делала бы поиски; многие люди попали бы в беду; целые тысячи взяты были бы под стражу. А как я сердился на всех тех, которые поднимали оружие против Франции и изменили своему отечеству, то мне было бы весьма прискорбно видеть себя одного чуждым подозрений. Вот я и хотел посягнуть на новое злодейство, чтоб освободить тех, которые были бы задержаны… Дело сбыточное, что после я переменил бы свои мысли, но таково было тогда мое намерение, буде я не ускользнул бы или не лишил бы себя жизни.
Вопрос: Но тебе должно бы явиться добровольно перед правительством и сказать: я тот человек, которого вы ищете.
Ответ: Я поступил бы лучше.
Виконт Дюбошаж: Каких именно людей не хотел бы ты ввести в беду?
Лувель: Всех тех, на которых могло бы пасть подозрение. Вы видели, что случилось: многие посажены по тюрьмам, и даже один офицер, сказавший некоторые слова у цветочницы; я слышал об этом в тюрьме.
Генерал-прокурор объявил, что во время следствия обвиняемому деланы были вопросы по сему предмету, но что он не показал ничего удовлетворительного.
Президент: Заклинаю тебя объявить перед Богом, перед душею и совестию твоею: знал ли кто-нибудь об ужасном твоем умысле?
Лувель: Правда, что он ужасен; но в нем никто не был соучастником.
Вопрос: В каком отношении находишь ты преступление свое ужасным?
Ответ: В таком, что ужасно идти за кем бы то ни было, чтобы заколоть его сзади. (Пропускаем вопросы предложенные от президента свидетелям, не заключающие в себе особливой важности.)» («Суд над Лувелем в Палате Перов Франции» // «Вестник Европы». 1820. № 12. Июль С. 291-302).
Продолжение следует.