ВЕЛИКАЯ?.. БЕЗКРОВНАЯ?.. РУССКАЯ?.. (23)
Портрет В.Н. Воейкова работы В.С. Сираева. Средняя школа № 10 в городе Каменка Пензенской области.
Владимiр Николаевич Воейков (1868-1947) - генерал-майор Свиты Его Величества. Последний Дворцовый комендант (с 24.12.1913). Принадлежал к ближайшему окружению Царской Семьи. Был женат на дочери министра Императорского Двора и Уделов В.Б. Фредерикса, Евгении Владимiровне, бывшей фрейлине Ея Императорского Величества, с которой Царица-Мученица в годы ссылки находилась в переписке. После февральского переворота насильственно разлучен с Царем в Ставке.
Арест Дворцового коменданта
«7-го марта, - писал впоследствии генерал В.Н. Воейков, - мы приехали около двух часов утра в Вязьму, где мы должны были пересесть из скорого московского поезда в поезд, шедший на Тулу. При выходе из вагона я увидел взвод солдат бородачей - как их называли - “дядей”; на платформе же станционное начальство было видимо чем-то очень озабоченно. Вскоре ко мне подошел начальник станции Розанов: очень симпатичный старичок, весьма вежливо сообщивший мне, что им получена от министра юстиции Керенского телеграмма с приказанием меня арестовать и экстренным поездом спешно доставить в Москву. В экстренном поезде, в котором под начальством прапорщика должен был и ехать взвод бородачей, кроме меня, еще оказался арестованным полковник Пороховников, страшно волновавшийся и всем объяснявший, что он - староста Успенского собора в Москве.
Впоследствии оказалось, что Керенскому со Ставки было сообщено, что я еду не один, а с полковником… Арестовали бедного старосту вместо сопровождавшего меня подполковника Г.А. Таля, с которым мне пришлось невольно расстаться. Он поехал в Петроград, а меня повезли в Москву. […]
Около 9 часов утра наш экстренный поезд остановился в Москве у Царского павильона Александровского вокзала. В этом месте платформа разделена решеткой, за которой стояла большая толпа народа; а впереди, около поезда, было человек десять юнкеров во главе с офицером и начальником движения Александровской дороги, действительным статским советником Чурилевым, инженером путей сообщения. […] …Вероятно, в целях снискания популярности, жестикулируя и что-то объясняя публике, [он] все время показывал на вагон, в котором я находился.
В.Н. Воейков, в период, когда он командовал Лейб-Гвардии Гусарским полком (1906-1913).
Офицер вошел в вагон. Это был присяжный поверенный Солодовников, в офицерской форме, с штабс-капитанскими погонами. Представившись мне очень корректно, он сказал, что командирован командующим войсками Московского военного округа полковником Грузиновым для сопровождения меня к нему в штаб на допрос. Я вышел за ним из вагона. Толпа загудела. Меня окружили юнкера и мы направились к выходу через Царский павильон. Проходя мимо Чурилева, стоявшего впереди гудевшей толпы и увидев нахальное выражение его лица, я посмотрел ему в глаза, махнул рукой и плюнул… Этого никто не ожидал. Стоявшая впереди публика расхохоталась; а мой обличитель, хотя и побагровел от злости, но ничего не мог сделать с арестантом, окруженным добрым десятком вооруженных юнкеров.
Посадив меня в автомобиль, с юнкерами на сидениях и на подножках, меня повезли на Арбат в помещение кинематографа около ресторана “Прага”, где в то время находился революционный штаб округа. […] Через несколько минут с лестницы, находившейся в правом углу против входа, начали сбегать офицеры. […] Какой-то полковник, решив, что ему, как старшему в чине, необходимо себя в чем-нибудь проявить, обратился ко мне со словами: “А, это - изменник Государя”. По старой командирской привычке, я махнул над головою левой рукой и, воспользовавшись минутой воцарившегося молчания, во всеуслышание ответил ему: “Желаете видеть изменника Государя - потрудитесь подойти к зеркалу”. (А зеркал там было много: почти в каждом простенке.) Произошло замешательство.
Из задних рядов стоявшей против меня толпы вышел совершенно незнакомый мне большого роста инженер путей сообщения с длинной русой бородой; протянув мне руку, он сказал: “Гражданин Воейков, дайте Вашу руку”. - “Извольте”, - ответил я, и мы обменялись рукопожатием. В толпе раздались голоса офицеров: “Как вы можете подавать ему руку?” Инженер сказал: “До осуждения народным судом он - равноправный со всеми нами гражданин”. После этого инцидента Солодовников заявил мне, что командующий войсками сейчас занят, и что я должен отсюда уехать. Мы направились к выходу, причем часть офицеров провожала меня до улицы, выкрикивая всевозможные дерзости. […]
Мы сели в автомобиль и поехали в Анастасьевский переулок, в дом, где помещалась ссудная казна. Во дворе оказалась гауптвахта. Я был единственным из арестованных. […]
С супругой у дома командира Лейб-Гвардии Гусарского полка.
Не успел я кончить обеда, как приехала комиссия, состоявшая из генерала военного юриста, военного врача и нескольких господ в штатском. Они были украшены красными розетками с длинными лентами. Войдя в мое помещение, комиссия расселась и объявила, что по поручению командующего войсками должна произвести мне допрос. Руководителем комиссии был давно не стригший волос военный врач - как у нас в корпусе называли - мохноногий господин. Он все время подсказывал генералу юристу те пункты, которые, по его словам, необходимо было выяснить для общественного мнения; вынимая от времени до времени из кармана газету, он из нее черпал данные для своих вопросов. Дело заключалось в том, что, по мысли возникших общественных организаций Москвы, необходимо было путем моего допроса выяснить подробности распространенного прессою сообщения, будто бы в момент, когда до сведения Его Величества дошло известие о начавшейся революции, я доложил Государю: “Теперь остается одно - открыть немцам Минский фронт. Пусть германские войска придут для усмирения этой сволочи”. Мне не представило особого труда им объяснить, что в силу создавшейся вокруг Государя Императора в последние февральские дни обстановки, не представлялось ни малейшей возможности сообщить в прессу результаты какого бы то ни было совещания; в те дни совещания вообще никакого не было; а если бы даже таковое и состоялось, то происходило бы оно без свидетелей: следовательно, все выдаваемое газетами публике за достоверные сведения, было ничем иным, как очередною клеветою.
Почувствовав, что после моего объяснения неловко продолжать разыгрывать комедию обвинения в не существовавших преступлениях, члены комиссии стали постепенно исчезать, так что заканчивали мой допрос генерал-юрист и один молодой человек, назвавшийся товарищем прокурора; он вел журнал и попросил меня его подписать.
На смену с апломбом вошедшей и скромно удалившейся комиссии появился господин с портфелем. “Что вам угодно?” - спросил я его. Он мне отрекомендовался следователем по чрезвычайно важным делам, получившим от министра юстиции предписание объявить мне причину моего ареста, которая, согласно закона, должна быть сообщена арестованному в течение первых 24-х часов. По его словам, основанием для ареста оказалась статья 126-я Уголовного уложения. На мой вопрос о содержании этой статьи, следователь со сконфуженным видом заявил, что она касается лиц, обвиняемых в действиях, имеющих целью ниспровержение существующего строя. Посмотрев на него, я с улыбкою спросил, не ошибся ли он в выборе статьи, так как эту, казалось бы, я скорее мог применить к нему, чем он ко мне. На это он растерянно ответил, что по службе иногда приходится поступать против своего желания.
Впоследствии мне удалось узнать фамилию господина с портфелем. Это был В.В. Соколов, исполнявший предписание министра юстиции, переданное ему Чебышевым, прокурором Московской судебной палаты. С наступлением революции Чебышев направил свой юридический опыт на выискивание в угоду восходящей тогда звезде - А.Ф. Керенскому данных для обвинения слуг того самого строя, с которым была связана его карьера.
Великий Князь Николай Николаевич, в бытность его Верховным Главнокомандующим, и Свиты Его Величества генерал-майор Воейков.
После Соколова вновь появился тучный плац-адъютант, заявивший, что министр юстиции меня приглашает ехать с ним сегодня в Петроград. […]
Около 10 часов вечера… плац-адъютант повез меня в автомобиле на Николаевский вокзал. Находившаяся на вокзале толпа, через которую я проходил, не выражала по моему адресу гнева народного, и я совершенно спокойно достиг вагона министра юстиции, оказавшегося спальным вагоном I класса, одно из отделений которого было оставлено мне, а в соседнем находился часовой для наблюдения за мной.
Прошло около часа времени […]
- Ваша фамилия, - услышал я обращенный ко мне вопрос бритого штатского, стоявшего в дверях моего купе.
- Я - Воейков, - ответил я, - а Вы кто такой?
- Я - Керенский.
- А, Александр Федорович, - сказал я ему, - очень рад познакомиться.
Тон генерал-прокурора Сената сразу перешел с очень напыщенного на совершенно простой.
- Я хотел бы с Вами побеседовать, - заявил он мне, - и потому попросил Вас ехать со мною в поезде.
Немного спустя он вернулся ко мне в купе, где мы с ним провели несколько часов в беседе, главной темой которой была Царская Семья и войско. Я высказал ему свой взгляд, что всё, сделанное как против Царской Семьи, так и с целью подорвать дисциплину в войсках, в скором времени неминуемо приведет к полному крушению устоев, на которых может удержаться власть в нашем отечестве. […]
Впоследствии до меня дошли слухи, что Керенский, воспользовавшись отсутствием свидетелей нашего разговора, сообщил представителям прессы, будто бы я критиковал Государя и Государыню.
(Этой клевете тогда поверили многие. «“Утро России”, московская газета, - записал в дневник отставной генерал Ф.Я. Ростковский. - […] Обращает на себя внимание статья “Последние часы царствования Николая II перед отречением”. Эту статью, без ужаса и отвращения к Воейкову, Нилову и другим, близким к Николаю II лицам, читать нельзя. До какой степени подлыми людьми был окружен Николай II, до какой степени они Его обманывали…» - С.Ф.)
Командир Царского Конвоя граф А.Н. Граббе, Император Николай II, начальник Военно-походной канцелярии ЕИВ князь В.Н. Орлов и Дворцовый комендант В.Н. Воейков.
В том же вагоне ехал из Москвы Н.К. Муравьев, товарищ Керенского по партии, которого он вывез в Петроград, чтобы поставить во главе Верховной следственной комиссии для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и других высших должностных лиц. Муравьев тщательно избегал в вагоне встречи со мною, Керенский же присылал своих прапорщиков, предлагая вплоть до выхода из вагона в Петрограде чая, закусок и пр. Все время он внешне держал себя очень любезно; по его словам, он принял решение меня арестовать только для того, чтобы оградить от гнева народного. Прощаясь на Николаевском вокзале, он сказал, что мой арест - вопрос очень непродолжительного времени; просил относиться к нему с полным доверием, добавив, что он, как министр юстиции, сделает все, чтобы мне помочь.
Супруга Дворцового коменданта Евгения Владимiровна Воейкова («Нини»), урожденная графиня Фредерикс (1867-1950).
На Николаевском вокзале, в ожидании приезда Керенского, собралась многотысячная топа, запрудившая платформы. Остановившись в дверях вагона, Керенский воспользовался случаем, чтобы произнести длинную речь; вряд ли аудитория могла следить за ходом этой речи ввиду необыкновенной быстроты, c которою говорил темпераментный оратор. Мне лично удалось запомнить только несколько фраз: “Я ездил в Москву, чтобы лично руководить задержанием бежавшего от Государя Его Дворцового коменданта генерала Воейкова, совершившего перед народом столько преступлений… я его арестовал и привез в своем поезде… он не избегнет суда… Товарищи, в моем распоряжении находятся бывшие председатели Совета министров и министры старого режима… Они ответят согласно закона за преступления перед народом… Свободная Россия не будет прибегать к тем позорным средствам борьбы, которыми пользовалась старая власть… Без суда никто наказанию подвергнут не будет. Всех будет судить гласный народный суд…” […]
Вскоре после революции В.Н. Воейков выехал в Финляндию (1919). В 1939 г. жил в Териоках. Одна из последних его фотографий (1929), сохранившаяся в финских архивах.
…Шествие мое окончилось благополучно и я, наконец, очутился в помещении караула. В караульной комнате одетые офицерами молодые люди сидели у окна за малым столом, а за двумя большими помещались солдаты, пившие чай и уничтожавшие массу хлеба. На столах лежали кучи сахара и горы нарезанного ситного. Чины караула были с красными бантами или кокардами. Лица молодых солдат выражали полное непонимание происходившего. В этой обстановке просидел я более часа, пока из Таврического дворца не прибыл украшенный красными флагами автомобиль, в котором меня повезли под охраной трех офицеров и нескольких солдат.
Могила на кладбище финского городка Kauniainen, в 10-15 километрах западнее Гельсингфорса (Хельсинки), в которой нашли упокоение граф В.Б. Фредерикс, его дочери Эмма и Евгения, а также зять - В.Н. Воейков. Фото Руди Де Кассерес.
Меня доставили в приемную коменданта Таврического дворца. […] Через несколько минут ко мне подошел, как я потом узнал, полковник Перетц […] и предложил за ним следовать. Повел он меня по залам Государственной думы, в которых лежали на полу и стояли в боевом снаряжении массы солдат. В Екатерининском зале грязь была невообразимая».
Продолжение следует.