ВЕЛИКАЯ?.. БЕЗКРОВНАЯ?.. РУССКАЯ?.. (2)
Общий вид Таврического дворца, в котором заседала Государственная дума. Снимок из журнала «Нива».
Заговор висельников (начало)
Видимым центром противоправительственного, антирусского заговора была Государственная дума Российской Империи, члены которой именовали себя, тем не менее, не иначе как «последним оплотом порядка». «Тут был, - по словам известного адвоката Н.П. Карабчевского, - центр, гвоздь Синая и таинственные еще пока, под облачной завесой, скрижали “нового завета”». По мнению же М.М. Пришвина, сие учреждение представляло собою «жерло вулкана».
Всё это верно, если иметь в виду лишь видимое место действия. Историки уже давно пришли к выводу: «Вопреки послефевральскому мифу о “руководящей роли” Думы в перевороте, политики осознавали, что в реально сложившихся условиях она не является ни инициатором, ни лидером стихийного массового выступления» (И.Л. Архипов).
Зал заседаний Государственной думы.
Да, не на площадку народного райка следует смотреть, а, прежде всего, на конкретных людей прямого действия (политиков, общественных и военных деятелей), а за ними попытаться разглядеть руководящие ими, остающиеся в тени, реальные силы: носящий международный характер финансовый, промышленный и торговый капитал, диктующий свою волю в том числе и через масонские ложи. Инструмент и направляющая воля. Слуги антихристовы и его непосредственное окружение.
Истории потребен сгусток воль,
Партийность и программы - безразличны.
Максимилиан ВОЛОШИН.
По позднейшему (1939 г.) признанию одного из самых видных масонов России Н.В. Некрасова (секретаря Верховного совета Великого Востока народов России), «в момент начала Февральской революции всем масонам был дан приказ немедленно встать в ряды защитников нового правительства - сперва Временного комитета Государственной думы, а затем и Временного правительства. Во всех переговорах об организации власти масоны играли закулисную, но видную роль. […] В формировании состава Временного правительства масоны принимали деятельное участие и оказали большое влияние, так как они сумели проникнуть во все организации, участвовавшие в формировании правительства».
Николай Виссарионович Некрасов (1879-1940). Рисунок Ю.К. Арцыбушева.
Выступая на втором после возобновления работы Государственной думы заседании 15 февраля 1917 г. (еще до переворота), Керенский призывал депутатов: «…Если вы вспомните историю власти за эти три года, вы вспомните, как много здесь говорилось о “темных силах”; и эти разговоры о темных силах создали союз юных наивных мечтателей с политическими авантюристами. И вот эти “темные силы” исчезли. Исчез Распутин! Что же, мы вступили в новую эпоху русской жизни? Изменилась ли система? Нет, не изменилась, она целиком осталась прежней…»
Это полное цинизма заявление со всей очевидностью показывает истинные цели участников травли Г.Е. Распутина: не он им был нужен, нужна была голова Царева, при жизни Покровского старца до которой было не дотянуться.
Но продолжим откровения Керенского, обозначившего в своем выступлении с думской трибуны ближайшие цели заговорщиков:
«…Исторической задачей русского народа в настоящий момент является задача уничтожения средневекового режима немедленно, во что бы то ни стало, героическими личными жертвами тех людей, которые это исповедуют и которые этого хотят! Как сочетать это ваше убеждение, если оно есть, с тем, что отсюда подчеркивается, что вы хотите бороться только “законными средствами”?! (В этом месте Милюков перебил меня, указав, что такое выражение является оскорблением Думы.) Как можно законными средствами бороться с теми, кто сам закон превратил в орудие издевательства над народом?.. С нарушителями закона есть только один путь - физического их устранения.
Председатель Думы в этом месте спросил, что я имею в виду. Я ответил: “…я имею в виду то, что свершил Брут во времена Древнего Рима”.
Александр Федорович Керенский.
Председатель Думы позднее распорядился об исключении из стенографического отчета о заседании моего заявления, оправдывающего свержение тирана. Когда мои слова передали Царице, Она воскликнула: “Керенского следует повесить!”
На следующий день или, быть может, днем позже председатель Думы получил от министра юстиции официальное заявление с требованием лишить меня парламентской неприкосновенности для привлечения к судебной ответственности за совершение тяжкого преступления против государства.
Получив эту ноту, Родзянко тотчас пригласил меня в свой кабинет и, зачитав ее, сказал: “Не волнуйтесь. Дума никогда не выдаст вас”».
Михаил Владимiрович Родзянко.
Рассмотрим реакцию на заявления Керенского властей. Со вторым заседанием Государственной думы, по словам главноуправляющего государственным здравоохранением Г.Е. Рейна, «совпало заседание Совета Министров. Припоминаю, что во время обсуждения какого-то дела входит камер-лакей (это было строжайше запрещено) и докладывает министру земледелия А.А. Риттиху о вызове его по телефону из Думы по важному экстренному делу. С разрешения Председателя, А.А. Риттих вышел из зала и, возвратясь через несколько минут, бледный, взволнованным голосом сообщил, что сейчас с думской кафедры Керенский произносит речь. Обратившись к министерским местам, этот оратор говорил приблизительно следующее: “Теперь мы будем обращаться не к вам, а к Тому, Кто вас назначил, и будем говорить не словами, а действиями”.
Александр Александрович Риттих (1868-1930) - последний министр земледелия Российской Империи.
Выслушав принесенное А.А. Риттихом известие, большинство Членов Совета настаивало на том, чтобы Председатель возбудил против А.Ф. Керенского судебное преследование за призыв к насильственному перевороту. Для этого, в виду депутатской неприкосновенности, необходимо было прибегнуть к перерыву занятий Государственной думы. По этому поводу подобные разъяснения были представлены присутствовавшим на заседании Государственным секретарем С.Е. Крыжановским.
Сергей Ефимович Крыжановский (1862-1936) - статс-секретарь Его Императорского Величества.
«Наибольшее хладнокровие, - вспоминал Н.В. Савич, - соблюдал Крыжановский, который, помню, говорил, что если бы послушались три дня назад и арестовали несколько десятков вожаков, в том числе несколько думцев, то ничего серьезного бы не произошло».
Сильно встревоженный, князь Н.Д. Голицын проявил безпримерную нерешительность. Он нашел нужным, предварительно принятия столь решительной меры, потребовать у председателя Думы подлинную, не процензурированную, стенограмму речи Керенского. Хотя многие Члены Совета и доказывали, что и без стенограммы можно установить наличие преступного посягательства в словах Керенского, который выступал в открытом заседании в присутствии членов Думы и многочисленной публики на хорах, но князь Н.Д. Голицын остался непреклонным. […]
Князь Николай Дмитриевич Голицын (1850-1925) - Председатель Совета Министров Российской Империи с 27 декабря 1916 г. по 27 февраля 1917 г.
По словам Н.В. Савича, «князь Голицын погиб вследствие недостатка инстинкта власти».
С своей стороны, [министр внутренних дел] А.Д. Протопопов, тоже не отдававший себе вполне отчета в сущности положения, не держал Председателя Совета Министров в должной мере в курсе внутренней политики и донесений Охранного отделения. Отсюда, очевидно, проистекал тот непонятный оптимизм, который князь Н.Д. Голицын сохранял чуть ли не до последних дней пребывания у власти. Даже резкий, оскорбительный для Правительства, отказ М.В. Родзянки в доставлении просимой стенограммы не изменил его примирительных настроений. В конце концов, речь Керенского не заставила его использовать имевшийся у него подписанный Государем Указ о перерыве заседаний Думы. Таким образом, Правительство еще раз, в исключительно серьезную минуту, расписалось в своей слабости.
То же повторилось в Совете Министров, когда немного позже обсуждалась речь Ф.И. Родичева, который, с присущей ему склонностью к громоносным эффектам, сравнил внутреннее политическое положение с тою эпохою, когда под Москвою сидел “Тушинский вор”… Столь же безучастно прошло и открытое революционное выступление Чхеидзе. Все ограничилось распоряжением по военной цензуре о воспрещении печатания этих резких ораторских упражнений. А между тем опубликование вслед за заседанием 15 февраля Высочайшего Указа о перерыве занятий Государственной думы и арест вожаков уже не оппозиции, а революционного заговора в лице Керенского, Чхеидзе, Родичева и других, мог бы произвести отрезвляющее впечатление и, быть может, предотвратить февральские и последовавшие за ними октябрьские дни…»
Эта попытка не удалась, как и несколько более ранняя, предпринятая по инициативе министра юстиции Н.А. Добровольского. Предварительно он прибег к консультациям со своими бывшими сослуживцами: депутатом IV Государственной думы А.А. Ознобишиным и прокурором Петроградской судебной палаты Л.А. Шульгиным. (Первый был, в свое время Гродненским предводителем дворянства, второй там же прокурором, оба были однокашниками по Императорскому училищу Правоведения. Сам Николай Александрович, напомним, был в то время Гродненским губернатором.)
«В последний день масленицы» 1917 г., стало быть, 12 февраля, писал А.А. Ознобишин, «после обеда Добровольский пригласил меня в кабинет для совещания. Оказалось, что правительство, сильно встревоженное все усиливающимся народным волнением и в особенности агитационною деятельностью левых думских ораторов, предположило принять энергичные меры и в первую голову хотело арестовать главных лидеров, начиная с истеричного Керенского, влево, всего около десяти человек. Добровольский просил меня, по старой нашей дружбе, высказать совершенно откровенно мое мнение. Мне показалось чудовищным посягнуть на депутатскую неприкосновенность вообще, а арест “кликуши” Керенского в частности казался мне нежелательным еще и потому, что арест окружил бы его ореолом мученичества и вызвал бы усиление народного волнения, тем более, что врачи психиатры несомненно признали бы Керенского нервнобольным и его пришлось бы из-под ареста выпустить, что только осложнило бы положение, поэтому следовало бы его прежде всего немедленно освидетельствовать.
Николай Александрович Добровольский (1854-1918) - последний Царский министр юстиции (с 20 декабря 1916 г.) и Генерал-прокурор Правительствующего Сената.
Добровольский наоборот считал арест Керенского и компании и содержание их в Петропавловской крепости единственною радикальною мерою, а на случай выхода революции на улицу заявил, что правительство готово дать самый решительный отпор и что пулеметы готовы. На мое возражение, что если арестовывать Керенского, Скобелева и Чхеидзе, то почему оставлять на свободе Милюкова, Родичева, Шингарева, Шульгина и графа Бобринского, усердно расчищающих путь к власти не только для себя, но и для Керенского, Скобелева, Чхеидзе и других, - Добровольский возразил, что Милюков, Шульгин и прочие названные мною депутаты являются все-таки монархистами и порядочными людьми, которые во время войны не допустят до открытой революции и что Протопопов, не смотря на свое личное нерасположение к Шульгину, графу Бобринскому и Милюкову, тоже высказался против их ареста. С ними всегда можно будет договориться, а с Керенским, Чхеидзе и Скобелевым никогда.
Прокурор Петроградской судебной палаты Шульгин высказался, как и я, вообще против ареста кого бы то ни было из членов Думы, полагая, что в происходящих событиях виноваты не одни лидеры, а все левые фракции Государственной думы и вообще ее нынешнее большинство, т.е. весь прогрессивный блок, а потому единственным справедливым способом воздействия он признал немедленный роспуск Государственной думы. Этот роспуск обезкуражил бы главных думских лидеров, лишил бы их возможности выступать с зажигательными речами от имени фракции или прогрессивного блока, стоящего за спиною, и облегчил бы возможность обезвредить особенно настойчивых агитаторов путем ареста, в качестве обычного гражданина, а не неприкосновенного члена Государственной думы.
Добровольский был явно недоволен мнением моим и мнением Шульгина. Он как бы предчувствовал, что Керенский скоро сменит его на посту министра юстиции и причинит непоправимый вред России, однако Добровольский был видимо поколеблен в своей решимости арестовать Керенского. И если Керенский в свое время, к сожалению, не арестовал Ленина, то Добровольский, отчасти по моей вине, к сожалению, не арестовал Керенского».
О подоплеке всего этого дела с предполагавшимися арестами заговорщиков рассказал думцу Н.В. Савичу директор Департамента полиции генерал Е.К. Климович. Правда, разговор этот имел место уже на борту одного из последних отправлявшихся из Новороссийска в изгнание пароходов с русскими беженцами «Св. Николай»…
На основе привлечения новых, но главным образом в результате переосмысления давно введенных в научный оборот документов, современными отечественными исследователями изучено имевшее место перед переворотом сотрудничество т.н. Прогрессивного блока Государственной думы с деятелями последнего Императорского правительства, являвшимися по сути пятой колонной тех, кто осуществил в 1917 г. в России государственный переворот.
Говоря о «наметившемся еще до переворота стремлении кабинета князя Н.Д. Голицына и лично премьера к соглашению с Прогрессивным блоком», петербургский историк С.В. Куликов приводит список т.н. «прогрессивной группы» в правительстве, в которую, по его мнению, входили: министр финансов П.Л. Барк, военный министр генерал М.А. Беляев, управляющий Министерством путей сообщения Э.Б. Войновский-Кригер, морской министр адмирал И.К. Григорович, министр земледелия А.А. Риттих, государственный контролер С.Г. Феодосьев и министр торговли и промышленности князь В.Н. Шаховской. Возглавлял ее министр иностранных дел Н.Н. Покровский.
За сохранение существующего строя, кроме министра Императорского Двора графа В.Б. Фредерикса, стояли А.Д. Протопопов, управляющий Министерством юстиции Н.А. Добровольский, управляющий Министерством народного просвещения Н.К. Кульчицкий, обер-прокурор Св. Синода Н.П. Раев и главноуправляющий государственным здравоохранением Г.Е. Рейн.
Премьер-министр князь Н.Д. Голицын, без каких-либо полномочий со стороны Государя, 25 февраля «выступил инициатором переговоров между Правительством и Думой». При этом от реальной работы им был фактически незаконно отстранен Г.Е. Рейн и всеми возможными способами устранялся А.Д. Протопопов.
Николай Николаевич Покровский (1865-1930) - министр иностранных дел (с 30 ноября 1916 г.)
На собранном премьер-министром частном заседании кабинета лидер «прогрессивной группы» Н.Н. Покровский высказался следующим образом: «Господа, по моему мнению, нам остался единственный выход: немедленно же всем отправиться к Государю Императору и молить Его Величество заменить всех нас другими людьми. Мы не снискали доверия страны, и, оставаясь на своих постах, ни в коем случае ничего не достигнем». Это означало «замену существующего кабинета “министерством доверия”», что по существу вело к «немедленному введению парламентаризма по рецепту Прогрессивного блока». С возражениями - при всеобщем одобрительном молчании - выступил один А.Д. Протопопов.
Александр Дмитриевич Протопопов (1866-1918) - министр внутренних дел Российской Империи.
Тем не менее, в вопросе уличных безпорядков, все министры были едины: им должна была быть «противопоставлена сила» и «решительные действия». Более осторожным был князь Н.Д. Голицын, старавшийся подчеркнуть грань между Думой и улицей и ратовавший «за достижение компромисса с оппозицией». О своем «полном желании» такого соглашения заявили почти все министры, кроме А.Д. Протопопова. Большинство министров высказалось в пользу принятия «всех мер, чтобы Дума продолжала работать», а также за то, чтобы «склонить Прогрессивный блок к примирению».
К переговорам с думцами члены кабинета приступили 26 февраля. Председатель Государственной думы М. В. Родзянко посетил премьер-министра князя НД. Голицына и военного министра ген. М.А. Беляева. Одновременно Н.Н. Покровский и А.А. Риттих на служебной квартире министра иностранных дел принимали В.А. Маклакова, Н.В. Савича, П.Н. Балашева и секретаря Думы И.И. Дмитрюкова.
В.А. Маклаков заявил, что необходима отставка «не отдельных министров, а всего кабинета». Новый кабинет должен быть составлен из «людей, пользующихся доверием страны». Во главе правительства должен был стать начальник Штаба Верховного Главнокомандующего генерал М.В. Алексеев. (Впоследствии рассматривалась и другая кандидатура на этот пост: генерал Н.В. Рузский.) Это была своего рода «либеральная диктатура» при фактическом введении парламентаризма в России.
При этом для составления кабинета генералу М.В. Алексееву В.А. Маклаков просил дать «срок самый короткий: три дня. А на три дня прекратите заседания Думы; в данной обстановке собрания Думы принесут только вред. Через три дня пусть новый кабинет явится перед Думой и изложит программу». Перерыв в работе Думы, по мнению Маклакова, был «совершенно необходим во избежание эксцессов: слишком много накопилось там горючего материала».
В ходе переговоров выяснилось, что министры готовы были дать много больше того, на что рассчитывали думцы. Если В.А. Маклаков вел речь о «министерстве доверия», то члены кабинеты готовы были на «ответственное министерство». «Единственным выходом» для них представлялось «немедленное формирование ответственного пред Государственной думой министерства» и «передача власти правительству, вышедшему из состава законодательных палат».
Вечером 26 февраля, собравшись у князя Н.Д. Голицына, министры, будучи уверенными, что выполняют пожелания, высказанные депутатами, с которыми они встречались днем, приняли решение о перерыве занятий Государственной думы. «Таким образом, - подчеркивают исследователи, - перерыв занятий Думы не только не имел репрессивного подтекста, но и находился в полном соответствии с политикой Н.Д. Голицына, направленной на достижение компромисса Правительства с Прогрессивным блоком» .
В течение следующего дня 27 февраля князь Н.Д. Голицын несколько раз связывался с председателем Думы М.В. Родзянко, заявляя: «Я больше не министр, я подал в отставку»; что его примеру последовали «все члены правительства». Родзянко сообщил об этом депутатам, приводя им слова премьера, якобы сказанные ему: «Мы уходим и поручаем все Государственной думе».
По словам депутата Думы Б.А. Энгельгардта, было «известно, что почти все министры подали в отставку, за исключением Протопопова и Беляева, о местонахождении которых ничего не известно». (Этим двоим впоследствии и отомстили за испытанный тогда страх. Беляеву же еще и за то, что 26 февраля он, по словам Ф.И. Родичева, «жег бумаги, секретные планы», чтобы те, как говорил генерал, «не достались немцам».)
Продолжение следует.