КАК ОНИ ЕГО ЖГЛИ (11)
Соучастник
Когда уже завершался сбор материалов к этой публикации, возник, словно из небытия, участник той акции далекого марта 1917 года. Речь идет об одном из студентов-милиционеров, чья подпись стояла под тем самым актом. Немаловажная деталь: фамилия его правильно расшифрована лишь в публикации В.В. Чепарухина, которая основывалась, как мы уже писали, на личных делах политехников.
Произошло в общем-то все буднично. Один из моих знакомых указал мне на книгу, изданную в Бийске в 1998 году (Возчиков В.А., Козлов Ю.Я., Колтаков К.Г. «Костер для “святого ч….”»). Вскоре он доставил мне и ксерокопии с интересовавших меня страниц.
«В конце шестидесятых годов, - начал я чтение, - один из авторов данной книги собирал материал о шоферах Чуйского тракта, и литературный поиск привел к Михаилу Николаевичу Шабалину, экономисту, посвятившему длинную жизнь свою главной на Алтае дороге. Было ему в ту пору за семьдесят лет...»
Из дальнейшего повествования стало известно, что родился М.Н. Шабалин в семье техника-строителя. Окончив с серебряной медалью Енисейскую мужскую гимназию, направился он в Петербург, где в 1912 г. поступил в Политехнический институт. Там и застал его переворот...
Общежитие Политехнического института.
«...Михаил Шабалин над дипломной работой пыжился, обложившись чертежами, схемами, справочниками. Февральская революция стучала в окна и двери политехнического, проникала сквозь ажурные литые решетки ограды, заглядывала в студенческие постели. Ей нужны были горластые массы на улицах. Представители эсдеков, кадетов, эсеров и других партий и организаций проникали в учебный корпус, общежитие, устраивали летучие митинги. [...]
Студенты-политехники.
Руководство института провело опрос студентов: будем митинговать неучами или выучимся до конца? Сами студенты попросили ввести круглосуточное дежурство в институте, посторонних, будь то красные, синие, в крапинку - не допускать. Всякая революция, если ее делают здравомыслящие люди, нуждаются в грамотных инженерных кадрах. Так и записали в протокол под лес рук, вскинутых над головой; утвердили начальником охраны привлеченного для этих целей прапорщика. [...]
...Это случилось 22 или 23 марта [н. ст.] 1917 года, как запомнил Михаил Николаевич Шабалин. Сумерки уже опустились на город, на двор института. В соседних домах и корпусах альма матер зажглись огни. Улицы наполнялись сомнительными людьми. Они бродили группами, распевали песни про лихого Кудеяра, Стеньку Разина... “Хас-Булат удалой!..” Где-то вдалеке хлестнул выстрел. Или бандиты грабили жертву, или революционные матросы сводили вековые счеты с буржуйчиком. А может, партии не поделили что-то...
Очередной наряд из дежурных студентов получил инструктаж: никого на территорию не пропускать, на вызов извне выходить сразу группой, чтоб видом толпы остудить любую горячую голову, вызывать начальника караула в любом случае, вести запись происшествий.
Выслушал Михаил Николаевич (ему уже двадцать шестой годок набегал), устроился в вестибюле за большим столом, раскрыл конспект, таблицу... Стал перепроверять недавние расчеты. И, как бывало всегда, с головой погрузился в занятие.
Одна из институтских аудиторий.
Он сразу не понял, откуда взялись те двое. Один с военной выправкой, другой - мешковатый, глубоко штатский. Как они прошли двором?.. Почему никто?.. Хотя нет, следом появились сразу пятеро дежурных. Михаил или не слышал приглашения, или его оставили по-дружески: какая разница - пять или шесть...
- Здравствуйте, господа, - сказал гражданский. - Я уполномоченный временного комитета Государственной думы Купчинский, если угодно, просто Филипп Петрович. Со мной, - он сделал уважительный широкий жест, - представитель Петроградского общественного градоначальника, ротмистр шестнадцатого уланского Новоархангельского полка - извините за длинный титул, но дело требует большой точности - Владимiр Павлович Кочадеев. Прошу!
Студенты, помня приличные манеры, вежливо раскланялись.
- Нужен кто-то старший по положению, - продолжал Купчинский.
- Мы пригласим начальника охраны.
Ни тот, ни другой из прибывших не были похожи на крикливых революционеров. Напротив, они производили впечатление людей, знающих себе цену, не лезущих в глаза другому. И сильных до безпощадности.
Вышел из своей комнатки начальник охраны. Щелкнул привычно каблуками, почуяв перед собой старшего по званию, представился.
- Можно поговорить с вами тэт а тэт? - спросил Купчинский.
Прапорщик пропустил гостей в кабинетик, прикрыл дверь.
Здание химического павильона. За ним хорошо видны трубы котельной Политеха.
Несколько минут там было тихо. Но вот на пороге появились все трое. Лицо прапорщика заметно вытянулось, отдавало белизной. Он заглянул в список наряда, где столбиком были записаны пятнадцать фамилий.
- Нужны пять или шесть добровольцев. Дело государственной важности. Должен вас предупредить, что болтать непозволительно, господа студенты... И обязать не имею права... Так есть добровольцы?..
- В чем дело-то?
- Надо будет поработать физически, - пояснил Купчинский. - Подолбить мерзлую землю.
Четверо согласились добровольно.
- Еще бы пару человек.
Прапорщик заглянул в список.
- Одного берем сверху. Богачев, примыкай к добровольцам. Второго поищем внизу. Шабалин, иди следом.
- Всем одеться потеплей. Ехать придется в открытой машине, - предупредил представитель Думы. - Перчатки, рукавицы...
Машина - низкобортный грузовичок с ящиком в кузове - стояла против ворот института. Студенты, подталкивая друг друга, запрыгнули наверх, уселись на ящик. Поехали в сторону Пискаревки.
Город сразу остался позади тусклыми огоньками окон. Темнота вечера сгущалась. Проскочили поселок Лесное. Дачи были мертвенно темны - заколочены до сезона.
У Круглого пруда, рядом с Институтским проспектом.
Свернули в лес. Он обступил черной непросматриваемой стеной слева и справа. Остановились. Кто-то - Купчинский или Кочадеев - вышел из кабины, прошелся вперед, вернулся. Поехали снова. И опять остановились против глубокой лесной залысины.
- Приехали, господа. Возьмите в ящике у кабины лопаты, кирки, топор. Идите следом.
Минули залысину, ступили в лес.
- Пробуйте здесь.
Земля оказалась, как гранит. Кирки со звоном отскакивали от нее, топор тявкал недельным щенком.
Сбросили шубейки, пальто. Жарко стало. И почти ничего не видно. Шофер принес керосиновый фонарь. Он высветил... жалкие царапины на земле.
- Вы нам хоть объясните, что или кого мы тут хороним?
- Пожалуйста, - согласился Купчинский. - В ящике стоит гроб с телом Гришки Распутина... Если хотите, Григория Ефимовича Распутина. Убитого в декабре прошлого года в имении князя Юсупова... Нужно еще что-то добавить?
- Желательно. Почему, например, его не Юсупов хоронит? Почему не на кладбище, а где-то в лесу, у проезжей дороги?.. И вообще...
- Поясняю. Мы выполняем поручение министра юстиции Александра Федоровича Керенского. Лично его, но согласованное с другими членами временного правительства. Господа министры считают, что Распутин достаточно поморочил голову россиянам. Его имя оскорбительно для всех нас, потому что в то время, как доблестные русские войска бились с кайзеровскими ордами, Распутин окружил себя сомнительными личностями, кои служили иностранным разведкам. К тому же, он был глубоко безнравственен, пьяница...
Все это можно было бы и не говорить. Неодобрительное мнение о Распутине имел каждый студент. Не сомнительные личности со шпионскими наклонностями безпокоили их, а та грязь, которая с именем Гришки вешалась на святая святых - фамилию Романовых, триста лет входящую в сознание русских с родительским воспитанием и духом веры.
- Можно взглянуть?
- Снимайте с машины... Подносите сюда. Тело не должно вернуться в город.
В ящике действительно стоял гроб [...] Посветили фонарем. Увидели не без содрогания - не Божеское дело! - крупное лицо, большой нос огурцом. И густые брови домиком. Будто плакал старец, страдал в кротости монашьей. [...]
- А Распутин совсем не грозен, как его представляли. Просто мужик. Таких на Руси...
- И не надо плохо о мертвом... Керенский же боится паломничества к его останкам. Высшее духовенство - тоже. Потому нам нужно зарыть его поглубже. И тайно... И забыть место.
- Поглубже говорите?.. Так мы к маю только и управимся...
И все вдруг поняли, что хоть и не к маю, но не раньше, чем через два дня. К тому времени десять и двадцать любопытных проедут, пройдут мимо, обязательно сунут нос... А как же - революция и - не имеете права тайны городить?.. И надежды Александра Федоровича Керенского с высшим духовенством, да и всего правительства временного рухнут, как домик карточный. Тайны, как огонек мотылька, привлекают любопытных людей, а любопытные, как правило, болтливы.
Нет, не вспомнить теперь, кому идея пришла: отогреть землю. Сложили костерок. Поддерживали час или больше. Разбросали угольки, золу... Пробились в глубину на десять сантиметров. Да и не по всей длине... Снова набросали хворосту, снова жгли костер - и опять глубинная стужа не отпускала землю больше, чем на ладонь... Да что ж это?!
И вдруг - как спасенье: не легче ли само тело сжечь? И Александр Федорович будет очень доволен. И высшее духовенство замолит грех...
Нет, не вспомнить... Это уже тайна на все времена. Но кто-то из “взрослых” в рвенье служебном принял решение.
Разбрелись студенты по лесу сушины искать. Топор, кирки, лопаты пустили в дело, а у самих - под сердцем холодок: хоть и инженер ты без пяти минут, хоть и не осталось в тебе места предрассудкам черным - не по себе каждому. Одному - больше, другому - меньше, но все равно на душе гаденько...
Натаскали целый воз дров. Сложили высоким штабелем. Разломали ящик. Он из досточек гладких был сколочен, в таких с музыкальных фабрик рояли в магазины доставляли. Досточки измельчили на лучину, плеснули бензинчику... Прости, Господи!..
Установили гроб на штабель, отошли... На сердце - безпокойно: он хоть и мужик, Распутин [...], но все ж православный, христианин...
И опять не вспомнить: Купчинский ли Филипп Петрович, или Кочадеев Владимiр Павлович спичкой чиркнул... Оба они колдовали у основания штабеля дров, оба одновременно - в два факела - стали поджигать со всех сторон. Вспыхнули соломкой гладкие досточки, воспламенили мелкий сушняк... Пронеси и спаси!..
Выше, выше языки пламени... Освещенный дым густыми клубами потянулся в небо. Послышался утробный треск - это огонь проник в глубь штабеля, расправляет плечи. И уже высветился уголок леса - угрюмый, настороженный... И гроб высветился, неестественно засверкал в огне полированными боками...
Неужели безсильно пламя?.. Тогда и впрямь поверишь в Гришкино могущество, неземную мощь его влияния...
- Михаил! - кто-то из студентов дернул Шабалина за рукав, разогнал оторопь. - Катись оно, это зрелище... Айда за сушняком!..
- Как? Еще?.. - и увидел, что черный силуэт гроба уже объят легким невесомым пламенем и накренился, как тонущий корабль. Еще миг - и из него вывалится...
Теперь пришлось отходить от костра дальше. Высушенные морозом березы и елки кучей легли на гроб. [...]
Шабалин опять побрел за сушняком, потом еще, еще... Вспомнилась сердобольная старушка, по простоте душевной подбросившая в костер инквизиции свою хворостинку...
Стало светать. Часы Купчинского показывали шесть. Измученные студенты валились с ног, а огромная грудь старца... не хотела гореть. Вот уже и семь утра наступило...
Ротмистр решительно приблизился к костру, с силой ударил штыковой лопатой в ком, оставшийся от груди. Еще, еще... Ком стал разваливаться. Смрад паленого шибанул по ноздрям... Кто-то из студентов взял вторую лопату:
- Прости, Григорий Ефимович!..
Около восьми утра они разрубили останки того, кто недавно был всемогущим Распутиным.
Потом таскали снег, “заливали” костер, откидывали чадящие головни... Около девяти перекопали оттаявшую на штык землю, в девять пятнадцать уже ехали в город... А в десять родился документ, короткая записка, унизительная для человека, каким бы он ни был, как бы ни грешил в жизни...
Мы, нижеподписавшиеся, между 7 и 9 [sic!] часами утра совместными силами сожгли тело убитого Григория Распутина, перевезенное на автомобиле уполномоченным временного комитета Государственной думы Филиппом Петровичем Купчинским в присутствии представителя Петроградского общественного градоначальника ротмистра 16 уланского Новоархангельского полка Владимiра Павловича Кочадеева. Самое сожжение имело место около большой дороги от Лесного в Пескаревку, в лесу при абсолютном отсутствии посторонних лиц, кроме нас, ниже руки приложивших:
КОЧАДЕЕВ, КУПЧИНСКИЙ.
Студенты Петроградского политехнического института:
С. БОГАЧЕВ, Р. ЯШИН, С. ПИРО...,
Н. МОКЛОВИЧ, М. ШАБАЛИН, В. ВАКУЛОВ.
Печать круглая: Петроградский политехнический институт, начальник охраны.
Приписка ниже: Акт был составлен в моем присутствии и подписи расписавшихся удостоверяю.
Прапорщик ПАРВОВ».
Снова и снова М. Н. Шабалин возвращался к тем мартовским дням. Вот запись «живой» беседы, записанной одним из авторов бийской книги в конце 1960-х годов:
«- Дежурил в тот вечер. Меня и впрягли в нечистое занятие... Мы полагали поначалу зарыть его, да не сумели мерзлую землю взломать. Тут и предложил Купчинский... Нет, скорее, тот, военный, Кочадеев: спалить, и вся недолга... Ох, и наломались мы... Не хотел гореть Григорий Ефимович. И не догорел до конца... Комок от груди остался, а уж рассвело... Изрубили лопатами и раскидали по лесу...
- Вы тоже рубили?
- Упаси меня Бог от низости такой. Там было кому... Революционный экстремизм витал и в наших душах.
- Революционный ли?..
- Назовите его духом свободы. Но в России свобода понималась как вседозволенность, утрата вековых традиций и духовных шор... Извините, мне неприятна эта тема.
Николай Кравченко. Революция идет. Репродукция этой работы, выставленной на «Весенней выставке картин» 1917 г. в Петрограде, сопровождала публикацию Ф.П. Купчинского «Как я сжигал Григория Распутина» в журнале «Солнце России».
Николай Иванович Кравченко (1867-1941) был не только художником, но писателем и журналистом. В 1902 г. ездил в Маньчжурию и Китай с целью проиллюстрировать поход Русской армии в Китай в 1900-1901 гг. После возвращения был принят Императором Николаем II в Ливадии, где представил отчет о своей поездке. В 1913 г., по заказу Царя, написал огромное полотно «Взятие Пекина». Во время Русско-японской войны Кравченко снова отправился на поля сражений. По заказу Государя выполнил большой Его портрет, а также поясной цветными карандашами, приобретенный Николаем II в собственность. Одновременно, в годы первой русской смуты, им была написана и вот эта картина («Революция идет»), находившаяся в Музее Революции в Ленинграде. В 1918 г., по заказу советских властей, Н.И. Кравченко написал плакат «Защита революции». Среди работ этого периода известна также его картина «Ленин на балконе дома Кшесинской».
- Вы ж не убили. Вы сожгли окоченевшее тело. Еще не известно, что гуманней: гноить его в яме или сжечь.
- Это если не философский, то уж точно дискуссионный вопрос. Но тут надо всегда помнить, что на словах большинство людей... готовы гору шапками закидать, на амбразуру лечь, а коснется дела - и сразу включаются предрассудки... Предрассудки - и врожденная, растоптанная в сражениях, спорах сердечность, что ли... Не по-христиански это. Против обычая и правил...
- А оказаться при Дворе, влиять на Царскую Семью, на политику правительства - это по правилам?
- Вы хорошо знаете Распутина? Лично знакомы? - в глазах Шабалина засветились веселые искорки. Оказывается, он умел шутить, был остроумным и, наверное, интересным собеседником в тесной компании.
- Лично не пришлось. Но оставили свидетельства современники... Вы видели его хоть раз, за исключением... последнего случая?
- Вряд ли. [...]
- Кажется, вы не согласны с расхожей оценкой личности Распутина. У вас есть свое мнение. Оно появилось недавно?
- Я и тогда был не очень согласен, - сказал Шабалин. - Для русской буржуазии характерны чванство и спесь. Я не говорю об исключениях, но в подавляющем большинстве... Наследственно приближенная ко Двору, извините, она на пушечный выстрел не подпускала к царской руке посторонних. Распутин нарушил неписанный закон, сделался близким человеком Монаршей Семьи и завладел частью пространства, на котором веками топтались в подобострастии разные там нарышкины, лопухины, юсуповы... Безсильные привлечь внимание к себе, вернуть прежнюю власть и внимание Царя, они принялись поливать помоями Распутина. Это очень характерный штрих нашей национальной особенности. Как говорят, сам не ам, и другим не дам... В руках буржуазии были все газеты и журналы. Стыдно было читать: бани, оргии... Если вы уверенно можете говорить о Распутине, вы должны знать, что Царь не верил в поклеп. Он знал своих газетчиков. А еще он, видимо, получал информацию из надежных рук. Не помню теперь... Кажется, унтер-офицер Прилин... Да, именно Прилин, приставленный тайно к Распутину, сообщал своему руководству еще в десятом году: Григорий Ефимович часто бывает в Петербурге, имеет знакомство с Великой Княгиней Милицей Николаевной, живет богато, помогает бедным односельчанам и - заметьте! - образ жизни ведет трезвый... Как вам сюрприз?
- Откуда у вас сведения?
- Не помню... Но перед глазами будто бумага какая-то... Старость, понимаете, не радость...»
...О дальнейшей жизни Михаила Николаевича Шабалина известно немного: после окончания института он пытался устроиться в Петрограде, но неудачно: «больно голодно было там». Вернулся домой, в Енисейск. Работы по профилю сначала не нашел. Занимался поденкой, репетиторством. В гражданскую не воевал. Это была позиция. Вполне определенная. С начала 1920-х годов связал свою жизнь со строительством сибирских автомобильных дорог. В последние годы Шабалин жил в Бийске, в многоквартирном доме на улице Горно-Алтайской...
Продолжение следует.