Кое-что из прошлой жизни (Осторожно! Ненормативная лексика и физиологические подробности)
Дембель неизбежен?
Двадцатилетию оного посвящается.
12 мая 1986 года я благополучно уволился из рядов Советской Армии.
Летит же время!
Нахлынули воспоминания, хорошие и не очень…
Недавний, мутный скандал с солдатом, лишившимся ног то ли из-за избиений, то ли в результате обострения врожденного заболевания, быстро замяли.
А мне довелось быть свидетелем того, как без ног едва не остался целый взвод призывников:
Призвали нас в конце июня, сразу после сдачи сессии. Было в те времена очередное нововведение - после первого курса забирать всех. Даже если в институте есть военная кафедра. Обеспечение «интернационального долга» обходилось стране слишком дорого.
Набрали таких «продвинутых» целую команду, порядка тридцати человек. Мы сильно опасались, что зашлют в Афганистан, но Бог миловал.
Только в поезде сопровождающий сказал, что едем служить в Москву. Мы не поверили, но духом немного воспряли. Все-таки столица, там-то должен быть какой-то порядок…
Войсковая часть действительно располагалась прямо в городе. По прибытии нас побрили на лысо, выдали форму и на следующий день отправили в Подмосковье, там был учебный полк, где нам и предстояло пройти курс молодого бойца.
Обычно этот самый курс длится от трех месяцев до полугода, но мы призвались слишком поздно и поэтому должны были осилить его за один месяц. Приставленный к нам лейтенант на первом же построении так и сказал: «Мы вас выебем и высушим! И еще, засуньте свое Я в свою жопу, здесь вы - говно!»
На том и порешили.
Лейтенант не обманул. За нас взялись всерьез. Сержанты ни на минуту не давали нам расслабиться. Бесконечные построения, физподготовка, многокилометровые марш-броски в противогазах, стрельбы, полоса препятствий, химзащита и т.д. О внеочередном наряде на хозработы можно было только мечтать. Еще лучше было попасть в суточный наряд - заступив на пост, ты получал два часа полного спокойствия. Это был просто кайф!!!
Спустя неделю мы почувствовали себя примерно тем, чем нам и обещали. Момент осознания этого факта я запомнил очень хорошо. Как-то за обедом мой сосед, с уже свойственной нам армейской прямотой , спросил: «Ты когда срал в последний раз?»
«А действительно, когда?!» - забеспокоился я, и даже перестал махать ложкой, рискуя не успеть до команды прикончить свою кашу. Ответ был прост - никогда. То есть здесь я этого еще не делал! И не хотел. Куда же оно девается?! Или оно теперь стало моей неотъемлемой частью? Впрочем, за минуту, которая шла на туалет после подъема и еще за одну перед отбоем все равно ничего не успеть. Потом приноровились.
Кормили нас хорошо, но мало. Трехразового питания для молодого организма постоянно находящегося на свежем воздухе и испытывающего огромные физические нагрузки явно не хватало, и он боролся за каждую калорию. Кроме голода ему было с чем еще побороться.
Возвращаясь на обед после рытья окопов или ползания по степи, мы строем брали котелки и шли в столовую. Ни умыться, ни помыть руки нам не давали. Возможно, таким образом нас готовили к жизни в полевых условиях, доводили до состояния коровьей лепешки. А какой у коровьей лепешки дух? Я имею в виду боевой дух. Вот и у нас был примерно такой же… во всех смыслах.
И все бы ничего, если бы не сапоги. Новенькие кирзачи оказались нашими главными мучителями. Буквально сразу их голенища размякли в районе щиколоток и, опустившись вниз, образовали глубокую складку. Она впивалась в ногу при каждом шаге. Вскоре сзади, чуть выше пятки у всех появились кровавые раны. Когда целый день бегаешь по пересеченной местности, никакие портянки не спасают.
Вечером приходил санинструктор и мазал ноги зеленкой. На робкую просьбу выдать бинт, было заявлено, что бинта на вас не напасешься. За ночь ранки чуть подсыхали, но уже на зарядке все начиналось сначала. Мы старались почаще перематывать грязные окровавленные портянки и не думать о том, что будет, если туда попадет какая-нибудь Настоящая Зараза.
Чуть позже кто-то из сержантов тайком надоумил нас вставлять в двойной шов сапога длинный металлический гвоздь. Тогда складка распрямлялась, и жить становилось легче. Плохо то, что от беготни этот гвоздь потихоньку вылезал наружу, и его часто приходилось поправлять. В результате сия рационализация была замечена старшиной, и он долго орал перед строем, что все виновные в порче казенного имущества будут преданы суду военного трибунала. Мы молчали. Мы даже где-то поверили, но в голове вертелись слова Винни-Пуха обращенные к Пятачку не желавшему стрелять в шарик: «А иначе испорчусь я!»
Лето выдалось прохладным и дождливым. Большие палатки, в которых в два яруса стояли наши кровати, конечно протекали. Нормальный человек не смог бы спать в холодной влажной постели, но мы засыпали мгновенно. Я все пытался засечь момент, когда голова касается подушки, и хоть чуть-чуть просто полежать, но так и не смог этого сделать. Однажды, неудачно повернувшись, (мой лысый затылок съехал с нагретого места и получил ледяной ожог) я проснулся среди ночи и услышал, что кто-то тихонько хнычет. Вот ведь, подумал я, хватает у человека на это сил… и тут же опять отрубился.
Надо ли после всего этого говорить, как мы ждали окончания учебки и возвращения в Москву. Там начнется служба и будет полегче! Сержанты нашего оптимизма не разделяли. Там вас ждет суровая дедовщина, предупреждали они.
Короче, пройдя курс молодого бойца, мы были истощены (каждый потерял 5-10 кг) и деморализованы полностью. Постоянно хотели только есть и спать. Хорошее бы из нас получилось, в случае чего, пушечное мясо. Не думаю, что наши командиры стремились именно к такому результату. Многие из них оказались нормальными ребятами, и я с ними потом подружился. Тогда они и впрямь верили, что закаляют наш боевой дух. Зря… Нет характер, конечно, приобрел определенную твердость, но несколько позже.
И вот свершилось! Нас привезли обратно в часть, построили на плацу. Офицер куда-то слинял. Остались только сержанты. А из открытых окон длинной четырехэтажной казармы высовывались ехидные рожи старослужащих и весело орали: «Салабоны вешайтесь!»
Мы хмуро разглядывали плакаты с наглядной агитацией про доблестную Советскую Армию и мысленно готовились к худшему…
Но худшего не случилось. В принципе дедовщина была, но какая-то вялая. Возможно, накладывала отпечаток ежедневная служба с боевым оружием (пистолет Макарова) и активная работа замполитов. Многое зависело и от того, как поставить себя с самого начала. Ну, это в любом коллективе так.
Службу мы тогда несли в парадной форме (обувь - ботинки), да и сапоги, наконец, растоптались. Ранки на моих ногах покрылись толстой коркой и вроде начали заживать. Однако примерно через неделю я почувствовал жуткую боль. Казалось, что в пятки мне вкручивают раскаленные шурупы. Побежал в санчасть. Доктор, посмотрев на болячки, взял пинцет и безжалостно вырвал их вместе с мясом. Я громко офигел. А он напихал в образовавшиеся дыры какой-то мази и забинтовал это дело. Мазь оказалась хорошая, ноги зажили. Шрамы остались до сих пор.
Из дальнейшего вспоминается больше хорошее. Вообще жили мы довольно весело, хоть и напряженно. Иногда по ночам пили водку, варили чифир, жарили картошку. Ходили в полусамоволки-полуувольнения. Москва кишела патрулями. Иногда от патрулей приходилось убегать. Те, кто убежать не смогли, печатали шаг на гарнизонной гауптвахте. Всего не перечислишь. Даже офицеры именовали свое место службы не иначе как дурдомом.
Факторов риска хватало. Все с тоской ждали свободы и не верили в нее. Случалось всякое. Одному прострелили из пистолета плечо. Удачно. Навылет. Только кровищи было море.
А другой - погиб. Глупо, нелепо. За месяц до дембеля.
Родителей погибшего привезли в часть. Вот здесь ваш сын служил. Вот его кровать. Над ней фотография в черной рамке. Отец солдата поддерживал мать под руку, а та двигалась как во сне и будто до конца не понимала, что ее Сереженьки уже нет, и больше никогда не будет. Она что-то тихо рассказывала, спрашивала, и от ее слов в глазах офицеров стояли слезы. Тех самых офицеров, которые еще недавно называли нас говном.
После выхода приказа об увольнении мы уже ничего не могли делать. Мы только курили и ждали. А недели за две до освобождения прошел слух, что его и не будет вовсе. Будто что-то случилось, возможны массовые беспорядки и дембель отменили. Мы даже не удивились, мы были готовы к этому. Никто ничего толком не знал.
Но слухи не оправдались и в начале мая первая партия отдавших долг Родине была отвезена на вокзал. Я взял билет домой, купил за 20 копеек стакан еще экзотического в ту пору напитка «Фанта», выпил. Сел на лавочку, закурил. Вокруг дышала весна: бодро светило Солнышко, пели птички, торопились куда-то девчонки.
В тот день я, несомненно, был одним из самых счастливых людей на свете.
И лишь потом узнал, что в это же время в Чернобыле полным ходом шла ликвидация последствий страшной аварии.
P.S. Многие спрашивают. Так вот. Я ни о чем не жалею! Ведь без этого меня бы просто не было, вернее, был бы кто-то похожий, но не совсем я, а может даже совсем не я…
P.S.2 Все вышеизложенное не идет ни в какое сравнение с тем, что довелось пережить людям участвовавшим в реальных боевых действиях.