"Тимуровцы"
Дорогие друзья!
Когда писал рассказ-быль для детей "Золотоискатели", пообещал рассказать про тимуровскую команду или про то, как я был тимуровцем. Возвращаясь памятью в детство, сразу вспоминается очень многое. Я обязательно, как и пообещал, расскажу про то, как я был тимуровцем, но сначала несколько вводных воспоминаний.
Как я уже говорил, жили мы на окраине города Пушкина. С одной стороны, мы были настоящие городские дети - рядом с нами был Ленинград, в то же время мы не лишены были многих радостей тех, кто своё детство провёл на природе. За нашей детской площадкой были частные домики, в одном из таких домиков жил Алька - Олег Просветов. Он учился в той же школе, что и я, только с Толей Григорьвым по кличке "Толян". (Кстати, у Альки потом была кличка "Просвет", но в то время, о котором я вспоминаю, он был просто Алькой.) Толян был Толяном, я был Серёгой, а иногда Мироном. Ещё в нашей компании был Вовка Павлов, тогда он был просто Вовка. А в средних классах школы мы его стали звать "Боб".
Обычно Бобами зовут Борисов, а наш Боб произошёл от очень простого: когда мы начали изучать английский и узнали, что в английской алфавите буква "В" (би), пишется как русская "В" (вэ), естественно, мы прочитали Вовкино имя на английский манер, получился "Боба" - отсюда и Боб.
И был ещё пятый - Андрей. Он был классом младше, но так как жил в нашем доме, в соседнем с моим подъезде, тоже входил в нашу команду.
Кстати, о месте жительства. Как я уже сказал, Алька жил напротив, в частном доме. Я жил в "наше доме" (будем так его называть) на первом этаже. Андрей жил в соседнем подъезде на последнем (третьем) этаже. Вовка жил в крайнем, правее моего, подъезде, прямо рядом с башней, - на втором этаже. А Толян жил в том, что, наверное, более всего уместно назвать двухэтажным бараком, который стоял на углу нашей улицы Красной Артиллерии и бульвара Киквидзе.
Итак, мы росли практически в одном дворе. Толян ещё с начальных классов школы приходил к нам во двор и был то, что называется "своим". В детстве мы читали замечательные одни и те же книжки, и, конечно же, великолепное произведение Гайдара (я бы сейчас добавил - настоящего Гайдара) "Тимур и его команда" не прошло мимо нас.
И, конечно же, нам захотелось подражать героям этой книжки.
Если кто помнит, у Тимура и его команды местом сбора был штаб. И вот со штаба мы начали создание нашего тимуровского отряда.
Сейчас опять отвлекусь, чтобы дать понять ту атмосферу, в которой росли советские школьники начальных классов в те далёкие уже сегодня 60-е годы.
Во-первых, наше детство взрослые пытались организовать. Летом у нас во дворе родители по очереди дежурили с детьми: водили их в культпоходы, водили на речку Поповку, благодаря чему я впервые увидел окаменелости и на всю жизнь "заболел" геологией. Мы ставили какие-то спектакли, играли в многочисленные игры. Я думаю, что даже само название этих игр сейчас ничего не скажет новому поколению детей. Например, мы играли в "Ромбы", в "Двенадцать палочек", мы играли в "Казаки-разбойники" (наверное, это более-менее понятно). Конечно, мы играли постоянно в войну, в пионербол, в "Картошку", в городки, в "Чижика". В дождливые дни играли на лестнице в подъезде в фантики и у каждого была своя коллекция фантиков. До сих пор помню, как ценились фантики от таких замечательных конфет, как "Красная Шапочка" или "Мишка на Севере". Фантики были сделаны из плотной, хорошей бумаги, с красивым рисунком. Этими фантиками, так как они были большими, очень удобно было накрывать другие фантики, забирая накрытые фантики себе как трофей.
Конечно, мы изучили всю окрестность. Километрах в четырёх от нас около аэродрома был небольшой осинничек, он назывался "Ближний лес". А ещё ближе, в полутора километрах, был ещё меньший осинничек, он назывался "Пятачок". Мы первыми там находили колосовики. Удивляли и родных, и вообще всех встречных, когда уже обычно в двадцатых числах июня несли корзинки с молодыми крепкими подосиновиками. Дальний лес был в километрах семи. В него нужно было идти через Ближний лес. Практически вся дорога лежала вдоль военного аэродрома. Этот аэродром и сейчас, по-моему, является военным и находится в Пушкине.
У нас были свои ориентиры. Сначала нужно было пройти дровяной склад. Потом нужно было по бетонке пройти до ангаров, потом по грунтовой дороге мимо "локаторов" до первого Ближнего леса. Там, у каждого был только что не свой кустик, под которым обычно и рос "твой" заветный подосиновик. А потом мы шли в Дальний лес, который находился километрах в трёх за Ближним лесом. Дальний лес - это был уже настоящий лес, который тянулся на юг - в Новгородскую область, а потом в Псковскую, то есть это был большой лес.
Кстати, собирать грибы и ориентироваться в лесу меня научил мой отец - Михаил Емельянович (Царство ему Небесное). Он начал брал меня в лес где-то лет с пяти. Отец учил меня распознавать грибы, учил распознавать стороны света, учил запоминать дорогу. А самое главное - он учил меня не бояться леса. Это мне помогло уже в детстве, а потом помогало всю жизнь, когда работал в геологии.
Вспоминаю, что, учась в первом классе, я прибегал домой (на дворе был сентябрь), бросал портфель, брал корзинку и бежал в Ближний лес. Успевал ещё засветло вернуться с полной корзинкой грибов. Считается, что (и на самом деле это правильно) за грибами лучше ходить рано по утру, но я-то, зная все места, был уверен, что наберу свою корзинку грибов, несмотря на других грибников, которых и в то время было немало.
Помню, что уже во втором классе, опять же после школы, я умудрялся сгонять в Дальний лес, причём делал это всегда один, хотя идти было далеко (в общей сложности получалось где-то километров семь), успевая обернуться туда-обратно и где-то часа полтора побродить по лесу. Из леса выходил, когда уже смеркалось, а Ближний лес проходил уже в темноте. Дорогу знал прекрасно. Самое удивительное - ничего не боялся: ни леса, ни, уж тем более, никого. И насколько сейчас опасно быть одному на улице и не только детям. Ну, это я отвлёкся.
Ещё, конечно, лазили мы по стройкам, коих было множество.
Кстати, со стройкой связана одна любопытная история. На каждой стройке валялись куски гудрона, им обычно смолили крышу, стыки крыш и так далее, а мы называли этот гудрон жвачкой. Когда он твёрдый, от него можно было откалывать разного рода куски. И мы, отломав кусочек поменьше, держали его в ладони, чтобы размягчить, затем клали его в рот и жевали.
И вот однажды со мной произошла такая история, когда где-то после четвёртого или пятого класса мама нас с Маринкой забрала к своим дальним родственникам (по-моему, двоюродным сёстрам) в Латвию, в Лиепаю. Я впервые был на море, хоть это была и Балтика, но восторг помню до сих пор. Помню, как после шторма ходил по берегу (пляжу), который, кстати, каждый вечер боронили пограничники и выходить на пляж можно было только после восьми утра. Так вот, я старался прибежать первым, особенно после шторма, бегал вдоль прибоя и набивал целые карманы кусочками янтаря. Красивые!
Да…. история про жвачку была вот какой. Естественно, в первый же день я познакомился с пацанами, которые жили в том же дворе, что и наши родственники. Пацаны меня начали таскать на свалки, где мы находили какие-то штучки - детальки непонятно от чего, или отходы от бракованных деталей каких-то предприятий, а может это военные выкидывали, не помню. Они водили меня в какие-то дальние места, на море, где можно было найти особо крупный янтарь, и мы там действительно находили неплохие куски. Буквально на второй или третий день общения я упомянул в каком-то контексте про жвачку. Пацаны оживились: "А что, у вас там в Ленинграде её много?" Я сказал: "Да вы что?! У нас на стройках её полно - завались!" Они удивились:
- И что, прямо так можно взять?
- Конечно, бери, сколько хочешь.
Мальчишки спросили: "А ты можешь нам прислать?" Я в свою очередь удивился:
- А вам зачем?
- Ну, как зачем? - жевать.
- А что, у вас здесь нет?
- У нас в порту можно достать, но очень трудно, - сказали они.
Я ещё в больше удивился: причём здесь порт, когда "жвачка", как известно, на стройках в основном. Я пообещал им, что вышлю в посылке "жвачку". А через несколько дней наша родственница (на тот момент, я помню, молодая и красивая девушка), которая работала, по-моему, диспетчером в порту, принесла нам с Маринкой в качестве гостинца две упаковки жевательной резинки. Помню, это были такие пластинки (как сейчас "Риглис мятная"), и мы с Маринкой никак не могли понять - что это такое? Девушка объяснила, что это жвачка, жевательная резинка, её жуют. Мы с Маринкой пополам разломали одну пластинку, пожевали. Оставшиеся четыре Маринка забрала себе, а я все пять пластинок из моей пачки - себе, заранее предвкушая, как я удивлю и обрадую своих друзей по нашему двору, рассказав им, что такое настоящая жвачка. Я опять отвлёкся…
Впрочем, я приношу извинения, потому что, вспоминая про наш тимуровский отряд, буду отвлекаться часто. Почему мы были одной командой, я даже сейчас не могу вспомнить. У нас во дворе было много мальчишек, были в том числе и наши сверстники, и даже мои одноклассники, но почему-то у нас завязалась такая команда из пятерых мальчишек. И очень скоро мы назвали себя "тимуровцами". Командиром у нас без выбора был Алька. Он был нашим лидером, настоящим командиром.
Летом, во время каникул мы даже пытались носить некое подобие формы, её заменяли пилотки. У нас была отрядная песня:
"Стуча по сопкам каменистым,
Урча мотором, танк идёт.
Не дрогнет руль в руках танкиста
- Стреляет метко пулемёт".
Когда мы шли, например, на Поповку за камнями, все четыре километра по просёлочной дороге проходили строем: две пары по двое. А правее или левее нас шёл наш командир Алька, который нам подавал команды на пение, либо на смену шага. Нам это, почему-то, безумно нравилось, что именно мы - отряд и ходим строем. Чтобы быть настоящей командой, нужно быть уверенным, что друг и член команды всегда придёт на помощь и ничего не испугается. Для этого, конечно же, нужно было испытать собственную храбрость. И вот как мы это делали.
Я уже упоминал, что в полутора километрах от нас находилось самое старое кладбище в Пушкине (да, пожалуй, оно так и осталось единственным именно в Пушкине) - Казанское. Кладбище было старинное, там росли высокие-высокие деревья. На ночь кладбище закрывалось воротами, на которые вешалась цепь, но между железными створками оставалась щель и мы, мальчишки, конечно, могли беспрепятственно туда проскочить. Так вот, прямо за воротами по центральной аллее справа и слева располагались склепы, могилы. Помню, что на многих из них с ятями были написаны всякие эпитафии, датированные ещё восемнадцатым веком, даже, по-моему, первой его половины. Метрах примерно в ста от входа по левую руку стояла разрушенная церковь. Сейчас её восстанавливают. На моей памяти уже лет пятнадцать её восстанавливают, но, Слава Богу, что процесс идёт. А во времена нашего детства она была полностью разрушена, вход забит, но кто бы сомневался, что мы излазили её вдоль и поперёк.
Там были подвалы. Прямо на уровне земли находились такие узкие длинные окна, которые под углом уходили вглубь подвала. Толщина стен была метра полтора. И если ногами вперёд залезть в это окно, лечь на пузо и потом, немножко помогая себе, скользя, спуститься вниз, то примерно в метре от конца окна (уже внутри), внизу, ноги ощущали почву. Мы ходили по подвалам и с фонариками, и со свечками. Довольно хорошо представляли себе расположение всех помещений подземелья. Ничего там особенно интересного не было. Лазили мы, понятно, днём, но и днём нужно было зажигать свечку. Место было довольно излюбленным для нас, и мы прекрасно ориентировались в каждом из помещений.
А храбрость мы испытывали таким образом.
В осенний вечер, где-нибудь в октябре, когда темнеет рано, и нас ещё не загоняли домой, мы устраивали себе такое испытание. Часов в восемь-полдевятого шли всей командой к главным воротам кладбища, с собой брали какой-нибудь предмет. (Почему-то помню, что чаще всего это была какая-нибудь резиновая игрушка, такая пищалка.) Останавливались у ворот. Вели себя тихо, потом что сразу слева от ворот был домик сторожа, там, как правило, светилось окно, потому что было ещё не поздно. Мы понимали, что если будем шуметь, сторож нас погонит с кладбища. Четверо оставались у ворот, а кто-то первый (понятно, по жребию) брал игрушку в руки и заходил на кладбище.
Нужно было в кромешной тьме пройти сто метров до церкви, обойти её вокруг и в то окно, которое находилось с другой стороны от входа, лечь, соскользнуть в эту чёрную, страшную неизвестность и уже в подвале, в правом углу от окна на ощупь оставить игрушку. Затем нужно было вылезти. А вылезать нужно было упираясь растопыренными ногами в стенки, потихонечку помогая себе руками, по наклонной плоскости вверх из подвала выбираться наружу, и вернуться к друзьям. Следующий должен был найти игрушку и принести для третьего, третий шёл, чтобы оставить игрушку в том же месте для четвёртого.
Понятно - вот такой был цикл. Честно скажу, было очень страшно, но ещё страшнее - показаться трусом перед своими товарищами.
Когда мы решили, что должны организовать тимуровскую команду, конечно, мы озадачились строительством штаба. И нужно сказать, что штаб мы сделали. Строили мы его и перестраивали очень много лет. Когда мы стали подростками и учились в восьмом-девятом классах, наш штаб уже не был штабом тимуровской команды. Мы давно перестали считать себя тимуровцами. Наш штаб превратился в каморку, где собирались не только подростки с нашего двора, а практически со всей нашей школы. В нашем микрорайоне София эта каморка была очень популярным местом. Мы там проводили свой досуг по вечерам с гитарой, с разговорами. Но это было потом.
А сначала мы действительно строили штаб. За детской площадкой было два ряда сараев и в одном место было пусто, вернее там когда-то был сарай, но то ли он разломался, то ли сгорел. Одним словом, все сараи стояли таким образом, что стенка предыдущего была стенкой последующего. И так от стенки к стенке строили следующие сараи, наращивая их в длину. Видя, что это место пустое, мы решили его занять. Я не буду рассказывать, где мы брали доски, толь, скажу только, что это было замечательное время, потому что где-то за первое лето саму коробку мы построили. Потом её совершенствовали и сделали в конечном итоге такой штаб, что даже взрослые, видя наше сооружение, предлагали за хорошие по тем временам деньги купить у нас этот сарай, но мы, конечно, никому его не отдавали.
Я-то был совсем городским мальчишкой, а Алька, и Толян, кстати, очень многое умели делать своими руками. Я на всю жизнь запомнил, как нужно пилить, строгать, как гвозди забивать, как крышу толью, например, покрывать, как стёкла вставлять, как печку делать и многое-многое другое. Эти навыки потом пригодились мне на всю жизнь.
Из хороших, славных дел тимуровцев мне вспоминаются только вскопанные огороды. Естественно, как настоящие тимуровцы, мы должны были всё это делать под покровом ночи. К удивлению многих жителей нашего дома, которые, придя в один из весенних дней на огород (как правило, это был выходной, а копали мы по будням), обнаруживали, что огород уже вскопан. Начинались очень интересные разборки, потому что первое, что приходило на ум всем взрослым - их огород кто-то захватил и вскопал. Они начинали нервничать, спрашивали друг у друга: кто вскопал? Оказывалось, что вскопано большинство огородов.
Кстати, вскапывали мы выборочно. У нас были те, кого мы не любили - кто гонял мальчишек или был "виновен" перед нами в чём-то другом, вот тем мы огороды не вскапывали. Это было первое благое дело и оно, кстати, заканчивалось позитивно не в том смысле, что нас кто-то благодарил, по-моему, в то время так никто и не понял, кто это делает и почему, а в том, что в отличие от второго дела, нам за это ничего не было.
А завершить свой рассказ о тимуровцах, хочу историей, послужившей концом всему нашему тимуровскому энтузиазму, который после этой истории улетучился, и мы медленно, но верно, пошли другой дорогой. История такова.
Жила в нашем доме в крайнем подъезде (первом, если идти от бульвара Киквидзе) одна старушка. Мы знали, что она вдова убитого на Великой Отечественной войне красноармейца. Как я уже говорил, у всех у нас были сараи и это было ещё до того периода, когда нам провели газ, и воду в домах все грели дровами. Готовили, как я уже говорил, на керосинках или керогазах, а для того, чтобы помыться в ванне или под душем, нужно было топить такие титаны дровами, поэтому у всех были дрова.
Однажды мы увидели, что этой старушке привезли и свалили перед сараем огромное количество уже напиленных чурбачков. Мы прекрасно понимали, что старушка сама дрова не расколет и будет вынуждена к кому-то обращаться. Но ведь для этого есть мы - тимуровцы! Поэтому в ближайшую ночь был брошен клич: "Аврал!" А это был уже либо май, либо начало июня, то ли уже были последние дни перед каникулами, а то ли каникулы уже наступили - точно не помню. Помню, что мы, сговорившись, вышли поздно вечером на улицу (а уже были белые ночи), причём многие из нас просто реально удрали, дождавшись, пока родители заснут. По крайней мере, я сделал именно так. Алька, кстати, вообще был вольным делать всё, что хочешь. Помню, что пришёл Толян, Алька, я, ещё кто-то, а кого-то не было и не потому, что не захотел поработать с нами, а, видимо, просто не смог выбраться. А может быть, претворяясь спящим, дожидаясь, пока родители заснут, сам заснул. Но мы его не ругали. Одним словом, пришло нас четверо.
Алька принёс топоры. Но мы понимали, что если наколем все дрова и оставим на улице, то их тут же могут спереть, поэтому разумно рассудили, что наколотые дрова нужно будет положить в сарай. На двери сарая висел немудрёный замочек, который в то время не представлял для нас никакой проблемы. Мы его гвоздиком открыли. Всю ночь мы кололи дрова. Перекололи всё. Аккуратненько сложили внутри сарая поленницу. Когда навешивали замок, оказалось, что, видимо, мы не так его открыли и замок не защёлкивается. Но мы сделали так, чтобы замок не болтался сам по себе и было похоже, что закрыт, и разошлись по домам. Да, всё-таки это были каникулы, потому что спал я долго, а проснулся от того, что кто-то из родителей (а, наверное, это был выходной, иначе почему бы родители были дома?) требовал, чтобы я встал и рассказал, что я делал ночью и почему лазил в сарай - далее шло имя отчество. Я ничего спросонья не понимал, но меня повели на улицу, где уже стояла взволнованная группа жильцов нашего дома, а рядом с ними причитающая бабулька, для которой мы трудились всю ночь, и кто-то был из нашей команды, кого уже держали за красное ухо.
Выяснилось, что бабулька пошла с утра в сараюшку, обнаружила, что сарай взломан, а в сарае у неё хранились какие-то соленья-варенья ещё с прошлого лета, и бабульке показалось, что одну банку то ли помидоров, то ли огурцов у неё стащили. Почему решили, что это мы? - для меня до сих пор тайна.
Сначала мы молчали как партизаны. Причём, больше всего нас "убивало" то, что бабулька якобы пропажу банки огурцов (до сих пор уверен, что на самом деле у неё ничего не пропало) заметила, а то, что ей дрова перекололи и сложили в сарае - этого она как-то в упор не видела. В конце концов нам пришлось "расколоться", сознаться, что да, замок мы взламывали, дрова перекололи. Этот наш трудовой тимуровский подвиг абсолютно никого не удивил, не вдохновил, никто не восхитился, все только ругали и настоятельно требовали сказать: зачем мы взяли банку огурцов? Сто лет она нам не нужна! Обида была жуткая.
Итог - два дня я просидел под домашним арестом. Какое наказание понесли мои друзья, честно говоря, сейчас не помню, но когда через два дня на третий я вышел во двор и повстречался со своими друзьями, не сговариваясь, мы поняли, что больше "тимуровцами" не будем.
Это здорово, что уже к тому времени мы "заболели" геологией, у нас была Поповка, нам нужно было искать образцы для Горного института, и мы не стали никому мстить и вообще не озлобились, потому что мы были счастливы: впереди - огромные летние каникулы, впереди - счастье общения друг с другом, впереди - вся наша жизнь!
Когда писал рассказ-быль для детей "Золотоискатели", пообещал рассказать про тимуровскую команду или про то, как я был тимуровцем. Возвращаясь памятью в детство, сразу вспоминается очень многое. Я обязательно, как и пообещал, расскажу про то, как я был тимуровцем, но сначала несколько вводных воспоминаний.
Как я уже говорил, жили мы на окраине города Пушкина. С одной стороны, мы были настоящие городские дети - рядом с нами был Ленинград, в то же время мы не лишены были многих радостей тех, кто своё детство провёл на природе. За нашей детской площадкой были частные домики, в одном из таких домиков жил Алька - Олег Просветов. Он учился в той же школе, что и я, только с Толей Григорьвым по кличке "Толян". (Кстати, у Альки потом была кличка "Просвет", но в то время, о котором я вспоминаю, он был просто Алькой.) Толян был Толяном, я был Серёгой, а иногда Мироном. Ещё в нашей компании был Вовка Павлов, тогда он был просто Вовка. А в средних классах школы мы его стали звать "Боб".
Обычно Бобами зовут Борисов, а наш Боб произошёл от очень простого: когда мы начали изучать английский и узнали, что в английской алфавите буква "В" (би), пишется как русская "В" (вэ), естественно, мы прочитали Вовкино имя на английский манер, получился "Боба" - отсюда и Боб.
И был ещё пятый - Андрей. Он был классом младше, но так как жил в нашем доме, в соседнем с моим подъезде, тоже входил в нашу команду.
Кстати, о месте жительства. Как я уже сказал, Алька жил напротив, в частном доме. Я жил в "наше доме" (будем так его называть) на первом этаже. Андрей жил в соседнем подъезде на последнем (третьем) этаже. Вовка жил в крайнем, правее моего, подъезде, прямо рядом с башней, - на втором этаже. А Толян жил в том, что, наверное, более всего уместно назвать двухэтажным бараком, который стоял на углу нашей улицы Красной Артиллерии и бульвара Киквидзе.
Итак, мы росли практически в одном дворе. Толян ещё с начальных классов школы приходил к нам во двор и был то, что называется "своим". В детстве мы читали замечательные одни и те же книжки, и, конечно же, великолепное произведение Гайдара (я бы сейчас добавил - настоящего Гайдара) "Тимур и его команда" не прошло мимо нас.
И, конечно же, нам захотелось подражать героям этой книжки.
Если кто помнит, у Тимура и его команды местом сбора был штаб. И вот со штаба мы начали создание нашего тимуровского отряда.
Сейчас опять отвлекусь, чтобы дать понять ту атмосферу, в которой росли советские школьники начальных классов в те далёкие уже сегодня 60-е годы.
Во-первых, наше детство взрослые пытались организовать. Летом у нас во дворе родители по очереди дежурили с детьми: водили их в культпоходы, водили на речку Поповку, благодаря чему я впервые увидел окаменелости и на всю жизнь "заболел" геологией. Мы ставили какие-то спектакли, играли в многочисленные игры. Я думаю, что даже само название этих игр сейчас ничего не скажет новому поколению детей. Например, мы играли в "Ромбы", в "Двенадцать палочек", мы играли в "Казаки-разбойники" (наверное, это более-менее понятно). Конечно, мы играли постоянно в войну, в пионербол, в "Картошку", в городки, в "Чижика". В дождливые дни играли на лестнице в подъезде в фантики и у каждого была своя коллекция фантиков. До сих пор помню, как ценились фантики от таких замечательных конфет, как "Красная Шапочка" или "Мишка на Севере". Фантики были сделаны из плотной, хорошей бумаги, с красивым рисунком. Этими фантиками, так как они были большими, очень удобно было накрывать другие фантики, забирая накрытые фантики себе как трофей.
Конечно, мы изучили всю окрестность. Километрах в четырёх от нас около аэродрома был небольшой осинничек, он назывался "Ближний лес". А ещё ближе, в полутора километрах, был ещё меньший осинничек, он назывался "Пятачок". Мы первыми там находили колосовики. Удивляли и родных, и вообще всех встречных, когда уже обычно в двадцатых числах июня несли корзинки с молодыми крепкими подосиновиками. Дальний лес был в километрах семи. В него нужно было идти через Ближний лес. Практически вся дорога лежала вдоль военного аэродрома. Этот аэродром и сейчас, по-моему, является военным и находится в Пушкине.
У нас были свои ориентиры. Сначала нужно было пройти дровяной склад. Потом нужно было по бетонке пройти до ангаров, потом по грунтовой дороге мимо "локаторов" до первого Ближнего леса. Там, у каждого был только что не свой кустик, под которым обычно и рос "твой" заветный подосиновик. А потом мы шли в Дальний лес, который находился километрах в трёх за Ближним лесом. Дальний лес - это был уже настоящий лес, который тянулся на юг - в Новгородскую область, а потом в Псковскую, то есть это был большой лес.
Кстати, собирать грибы и ориентироваться в лесу меня научил мой отец - Михаил Емельянович (Царство ему Небесное). Он начал брал меня в лес где-то лет с пяти. Отец учил меня распознавать грибы, учил распознавать стороны света, учил запоминать дорогу. А самое главное - он учил меня не бояться леса. Это мне помогло уже в детстве, а потом помогало всю жизнь, когда работал в геологии.
Вспоминаю, что, учась в первом классе, я прибегал домой (на дворе был сентябрь), бросал портфель, брал корзинку и бежал в Ближний лес. Успевал ещё засветло вернуться с полной корзинкой грибов. Считается, что (и на самом деле это правильно) за грибами лучше ходить рано по утру, но я-то, зная все места, был уверен, что наберу свою корзинку грибов, несмотря на других грибников, которых и в то время было немало.
Помню, что уже во втором классе, опять же после школы, я умудрялся сгонять в Дальний лес, причём делал это всегда один, хотя идти было далеко (в общей сложности получалось где-то километров семь), успевая обернуться туда-обратно и где-то часа полтора побродить по лесу. Из леса выходил, когда уже смеркалось, а Ближний лес проходил уже в темноте. Дорогу знал прекрасно. Самое удивительное - ничего не боялся: ни леса, ни, уж тем более, никого. И насколько сейчас опасно быть одному на улице и не только детям. Ну, это я отвлёкся.
Ещё, конечно, лазили мы по стройкам, коих было множество.
Кстати, со стройкой связана одна любопытная история. На каждой стройке валялись куски гудрона, им обычно смолили крышу, стыки крыш и так далее, а мы называли этот гудрон жвачкой. Когда он твёрдый, от него можно было откалывать разного рода куски. И мы, отломав кусочек поменьше, держали его в ладони, чтобы размягчить, затем клали его в рот и жевали.
И вот однажды со мной произошла такая история, когда где-то после четвёртого или пятого класса мама нас с Маринкой забрала к своим дальним родственникам (по-моему, двоюродным сёстрам) в Латвию, в Лиепаю. Я впервые был на море, хоть это была и Балтика, но восторг помню до сих пор. Помню, как после шторма ходил по берегу (пляжу), который, кстати, каждый вечер боронили пограничники и выходить на пляж можно было только после восьми утра. Так вот, я старался прибежать первым, особенно после шторма, бегал вдоль прибоя и набивал целые карманы кусочками янтаря. Красивые!
Да…. история про жвачку была вот какой. Естественно, в первый же день я познакомился с пацанами, которые жили в том же дворе, что и наши родственники. Пацаны меня начали таскать на свалки, где мы находили какие-то штучки - детальки непонятно от чего, или отходы от бракованных деталей каких-то предприятий, а может это военные выкидывали, не помню. Они водили меня в какие-то дальние места, на море, где можно было найти особо крупный янтарь, и мы там действительно находили неплохие куски. Буквально на второй или третий день общения я упомянул в каком-то контексте про жвачку. Пацаны оживились: "А что, у вас там в Ленинграде её много?" Я сказал: "Да вы что?! У нас на стройках её полно - завались!" Они удивились:
- И что, прямо так можно взять?
- Конечно, бери, сколько хочешь.
Мальчишки спросили: "А ты можешь нам прислать?" Я в свою очередь удивился:
- А вам зачем?
- Ну, как зачем? - жевать.
- А что, у вас здесь нет?
- У нас в порту можно достать, но очень трудно, - сказали они.
Я ещё в больше удивился: причём здесь порт, когда "жвачка", как известно, на стройках в основном. Я пообещал им, что вышлю в посылке "жвачку". А через несколько дней наша родственница (на тот момент, я помню, молодая и красивая девушка), которая работала, по-моему, диспетчером в порту, принесла нам с Маринкой в качестве гостинца две упаковки жевательной резинки. Помню, это были такие пластинки (как сейчас "Риглис мятная"), и мы с Маринкой никак не могли понять - что это такое? Девушка объяснила, что это жвачка, жевательная резинка, её жуют. Мы с Маринкой пополам разломали одну пластинку, пожевали. Оставшиеся четыре Маринка забрала себе, а я все пять пластинок из моей пачки - себе, заранее предвкушая, как я удивлю и обрадую своих друзей по нашему двору, рассказав им, что такое настоящая жвачка. Я опять отвлёкся…
Впрочем, я приношу извинения, потому что, вспоминая про наш тимуровский отряд, буду отвлекаться часто. Почему мы были одной командой, я даже сейчас не могу вспомнить. У нас во дворе было много мальчишек, были в том числе и наши сверстники, и даже мои одноклассники, но почему-то у нас завязалась такая команда из пятерых мальчишек. И очень скоро мы назвали себя "тимуровцами". Командиром у нас без выбора был Алька. Он был нашим лидером, настоящим командиром.
Летом, во время каникул мы даже пытались носить некое подобие формы, её заменяли пилотки. У нас была отрядная песня:
"Стуча по сопкам каменистым,
Урча мотором, танк идёт.
Не дрогнет руль в руках танкиста
- Стреляет метко пулемёт".
Когда мы шли, например, на Поповку за камнями, все четыре километра по просёлочной дороге проходили строем: две пары по двое. А правее или левее нас шёл наш командир Алька, который нам подавал команды на пение, либо на смену шага. Нам это, почему-то, безумно нравилось, что именно мы - отряд и ходим строем. Чтобы быть настоящей командой, нужно быть уверенным, что друг и член команды всегда придёт на помощь и ничего не испугается. Для этого, конечно же, нужно было испытать собственную храбрость. И вот как мы это делали.
Я уже упоминал, что в полутора километрах от нас находилось самое старое кладбище в Пушкине (да, пожалуй, оно так и осталось единственным именно в Пушкине) - Казанское. Кладбище было старинное, там росли высокие-высокие деревья. На ночь кладбище закрывалось воротами, на которые вешалась цепь, но между железными створками оставалась щель и мы, мальчишки, конечно, могли беспрепятственно туда проскочить. Так вот, прямо за воротами по центральной аллее справа и слева располагались склепы, могилы. Помню, что на многих из них с ятями были написаны всякие эпитафии, датированные ещё восемнадцатым веком, даже, по-моему, первой его половины. Метрах примерно в ста от входа по левую руку стояла разрушенная церковь. Сейчас её восстанавливают. На моей памяти уже лет пятнадцать её восстанавливают, но, Слава Богу, что процесс идёт. А во времена нашего детства она была полностью разрушена, вход забит, но кто бы сомневался, что мы излазили её вдоль и поперёк.
Там были подвалы. Прямо на уровне земли находились такие узкие длинные окна, которые под углом уходили вглубь подвала. Толщина стен была метра полтора. И если ногами вперёд залезть в это окно, лечь на пузо и потом, немножко помогая себе, скользя, спуститься вниз, то примерно в метре от конца окна (уже внутри), внизу, ноги ощущали почву. Мы ходили по подвалам и с фонариками, и со свечками. Довольно хорошо представляли себе расположение всех помещений подземелья. Ничего там особенно интересного не было. Лазили мы, понятно, днём, но и днём нужно было зажигать свечку. Место было довольно излюбленным для нас, и мы прекрасно ориентировались в каждом из помещений.
А храбрость мы испытывали таким образом.
В осенний вечер, где-нибудь в октябре, когда темнеет рано, и нас ещё не загоняли домой, мы устраивали себе такое испытание. Часов в восемь-полдевятого шли всей командой к главным воротам кладбища, с собой брали какой-нибудь предмет. (Почему-то помню, что чаще всего это была какая-нибудь резиновая игрушка, такая пищалка.) Останавливались у ворот. Вели себя тихо, потом что сразу слева от ворот был домик сторожа, там, как правило, светилось окно, потому что было ещё не поздно. Мы понимали, что если будем шуметь, сторож нас погонит с кладбища. Четверо оставались у ворот, а кто-то первый (понятно, по жребию) брал игрушку в руки и заходил на кладбище.
Нужно было в кромешной тьме пройти сто метров до церкви, обойти её вокруг и в то окно, которое находилось с другой стороны от входа, лечь, соскользнуть в эту чёрную, страшную неизвестность и уже в подвале, в правом углу от окна на ощупь оставить игрушку. Затем нужно было вылезти. А вылезать нужно было упираясь растопыренными ногами в стенки, потихонечку помогая себе руками, по наклонной плоскости вверх из подвала выбираться наружу, и вернуться к друзьям. Следующий должен был найти игрушку и принести для третьего, третий шёл, чтобы оставить игрушку в том же месте для четвёртого.
Понятно - вот такой был цикл. Честно скажу, было очень страшно, но ещё страшнее - показаться трусом перед своими товарищами.
Когда мы решили, что должны организовать тимуровскую команду, конечно, мы озадачились строительством штаба. И нужно сказать, что штаб мы сделали. Строили мы его и перестраивали очень много лет. Когда мы стали подростками и учились в восьмом-девятом классах, наш штаб уже не был штабом тимуровской команды. Мы давно перестали считать себя тимуровцами. Наш штаб превратился в каморку, где собирались не только подростки с нашего двора, а практически со всей нашей школы. В нашем микрорайоне София эта каморка была очень популярным местом. Мы там проводили свой досуг по вечерам с гитарой, с разговорами. Но это было потом.
А сначала мы действительно строили штаб. За детской площадкой было два ряда сараев и в одном место было пусто, вернее там когда-то был сарай, но то ли он разломался, то ли сгорел. Одним словом, все сараи стояли таким образом, что стенка предыдущего была стенкой последующего. И так от стенки к стенке строили следующие сараи, наращивая их в длину. Видя, что это место пустое, мы решили его занять. Я не буду рассказывать, где мы брали доски, толь, скажу только, что это было замечательное время, потому что где-то за первое лето саму коробку мы построили. Потом её совершенствовали и сделали в конечном итоге такой штаб, что даже взрослые, видя наше сооружение, предлагали за хорошие по тем временам деньги купить у нас этот сарай, но мы, конечно, никому его не отдавали.
Я-то был совсем городским мальчишкой, а Алька, и Толян, кстати, очень многое умели делать своими руками. Я на всю жизнь запомнил, как нужно пилить, строгать, как гвозди забивать, как крышу толью, например, покрывать, как стёкла вставлять, как печку делать и многое-многое другое. Эти навыки потом пригодились мне на всю жизнь.
Из хороших, славных дел тимуровцев мне вспоминаются только вскопанные огороды. Естественно, как настоящие тимуровцы, мы должны были всё это делать под покровом ночи. К удивлению многих жителей нашего дома, которые, придя в один из весенних дней на огород (как правило, это был выходной, а копали мы по будням), обнаруживали, что огород уже вскопан. Начинались очень интересные разборки, потому что первое, что приходило на ум всем взрослым - их огород кто-то захватил и вскопал. Они начинали нервничать, спрашивали друг у друга: кто вскопал? Оказывалось, что вскопано большинство огородов.
Кстати, вскапывали мы выборочно. У нас были те, кого мы не любили - кто гонял мальчишек или был "виновен" перед нами в чём-то другом, вот тем мы огороды не вскапывали. Это было первое благое дело и оно, кстати, заканчивалось позитивно не в том смысле, что нас кто-то благодарил, по-моему, в то время так никто и не понял, кто это делает и почему, а в том, что в отличие от второго дела, нам за это ничего не было.
А завершить свой рассказ о тимуровцах, хочу историей, послужившей концом всему нашему тимуровскому энтузиазму, который после этой истории улетучился, и мы медленно, но верно, пошли другой дорогой. История такова.
Жила в нашем доме в крайнем подъезде (первом, если идти от бульвара Киквидзе) одна старушка. Мы знали, что она вдова убитого на Великой Отечественной войне красноармейца. Как я уже говорил, у всех у нас были сараи и это было ещё до того периода, когда нам провели газ, и воду в домах все грели дровами. Готовили, как я уже говорил, на керосинках или керогазах, а для того, чтобы помыться в ванне или под душем, нужно было топить такие титаны дровами, поэтому у всех были дрова.
Однажды мы увидели, что этой старушке привезли и свалили перед сараем огромное количество уже напиленных чурбачков. Мы прекрасно понимали, что старушка сама дрова не расколет и будет вынуждена к кому-то обращаться. Но ведь для этого есть мы - тимуровцы! Поэтому в ближайшую ночь был брошен клич: "Аврал!" А это был уже либо май, либо начало июня, то ли уже были последние дни перед каникулами, а то ли каникулы уже наступили - точно не помню. Помню, что мы, сговорившись, вышли поздно вечером на улицу (а уже были белые ночи), причём многие из нас просто реально удрали, дождавшись, пока родители заснут. По крайней мере, я сделал именно так. Алька, кстати, вообще был вольным делать всё, что хочешь. Помню, что пришёл Толян, Алька, я, ещё кто-то, а кого-то не было и не потому, что не захотел поработать с нами, а, видимо, просто не смог выбраться. А может быть, претворяясь спящим, дожидаясь, пока родители заснут, сам заснул. Но мы его не ругали. Одним словом, пришло нас четверо.
Алька принёс топоры. Но мы понимали, что если наколем все дрова и оставим на улице, то их тут же могут спереть, поэтому разумно рассудили, что наколотые дрова нужно будет положить в сарай. На двери сарая висел немудрёный замочек, который в то время не представлял для нас никакой проблемы. Мы его гвоздиком открыли. Всю ночь мы кололи дрова. Перекололи всё. Аккуратненько сложили внутри сарая поленницу. Когда навешивали замок, оказалось, что, видимо, мы не так его открыли и замок не защёлкивается. Но мы сделали так, чтобы замок не болтался сам по себе и было похоже, что закрыт, и разошлись по домам. Да, всё-таки это были каникулы, потому что спал я долго, а проснулся от того, что кто-то из родителей (а, наверное, это был выходной, иначе почему бы родители были дома?) требовал, чтобы я встал и рассказал, что я делал ночью и почему лазил в сарай - далее шло имя отчество. Я ничего спросонья не понимал, но меня повели на улицу, где уже стояла взволнованная группа жильцов нашего дома, а рядом с ними причитающая бабулька, для которой мы трудились всю ночь, и кто-то был из нашей команды, кого уже держали за красное ухо.
Выяснилось, что бабулька пошла с утра в сараюшку, обнаружила, что сарай взломан, а в сарае у неё хранились какие-то соленья-варенья ещё с прошлого лета, и бабульке показалось, что одну банку то ли помидоров, то ли огурцов у неё стащили. Почему решили, что это мы? - для меня до сих пор тайна.
Сначала мы молчали как партизаны. Причём, больше всего нас "убивало" то, что бабулька якобы пропажу банки огурцов (до сих пор уверен, что на самом деле у неё ничего не пропало) заметила, а то, что ей дрова перекололи и сложили в сарае - этого она как-то в упор не видела. В конце концов нам пришлось "расколоться", сознаться, что да, замок мы взламывали, дрова перекололи. Этот наш трудовой тимуровский подвиг абсолютно никого не удивил, не вдохновил, никто не восхитился, все только ругали и настоятельно требовали сказать: зачем мы взяли банку огурцов? Сто лет она нам не нужна! Обида была жуткая.
Итог - два дня я просидел под домашним арестом. Какое наказание понесли мои друзья, честно говоря, сейчас не помню, но когда через два дня на третий я вышел во двор и повстречался со своими друзьями, не сговариваясь, мы поняли, что больше "тимуровцами" не будем.
Это здорово, что уже к тому времени мы "заболели" геологией, у нас была Поповка, нам нужно было искать образцы для Горного института, и мы не стали никому мстить и вообще не озлобились, потому что мы были счастливы: впереди - огромные летние каникулы, впереди - счастье общения друг с другом, впереди - вся наша жизнь!