Монголия - "Мечты иногда сбываются"
Дорогие друзья!
Начинаю серию небольших рассказов о моей работе в Монголии, где я проработал почти десять лет. Если говорить о периоде, то будет ровно десять лет - с 1981 по 1991-ый годы. Первые пять лет я ездил только на полевой сезон. Обычно из Ленинграда через Москву и далее в Улан-Батор улетали в апреле-мае, возвращались в октябре-ноябре. А с 1986 года (если быть точным, с июля) по июль 1991-го я был по пятилетнему контракту в Монголии круглогодично.
Тогда, кстати, бытовала такая присказка: "Курица - не птица, Монголия - не заграница" - это с точки зрения так называемых "материальных благ", которые имели те советские граждане, которые работали за рубежом. Часть зарплаты от зарубежной командировки получали в чеках Внешторгбанка СССР, которыми можно было отовариваться в специализированных магазинах "Берёзка". За рубежом народ, обычно, покупал всякие дивности и прелести, которые не производила советская промышленность. И как раз по этим критериям Монголия и не была "птицей". Но я должен сказать, годы, особенно пять лет "круглогодички", проведённые в Монголии, у меня до сих пор в памяти ассоциируются с ощущением, что это время я прожил при коммунизме. Почему так? Представьте себе: полгода мы жили в комфортабельных квартирах, полностью обставленных, где был хороший телевизор, холодильник, причём по габаритам и по площади квартиры были, мягко говоря, не такими как в "хрущёвках" или блочных домах, и даже явно превосходили знаменитую 337-ю серию, которая на тот момент, по крайней мере в Ленинграде, очень котировалась. Треть зарплаты действительно можно было переводить на чеки, остальные две трети можно было тратить по своему усмотрению на то, что душенька пожелает, причём, я лично тратил на книги, впрочем, не я один. Те книги, которые можно было достать либо из подполы, либо по так называемым "макулатурным" талонам, свободно продавались в многочисленных книжных магазинах Монголии. И по подписке, и в продаже было практически всё, что издавалось в Советском Союзе.
И ещё о деньгах. Деньги (тугрики) лежали в серванте, в баре на стеклянной зеркальной полочке. За все пять лет я не помню случая, чтобы в день получки на этой полочке ничего не лежало, то есть деньги попросту от получки до получки не кончались. При этом покупались не только книги, но и многие другие товары: одежда и прочая всячина.
Мы жили в третьем-четвёртом микрорайоне Улан-Батора - несколько современных 9-этажных домов. Кстати, сейсмоустойчивых, готовых выдержать землетрясение в 10 балов. Эти дома были огорожены изящной решёткой, было КПП, где постоянно дежурили сначала советские сотрудники, в последние два-три года - монголы. Монголам вход был запрещён, а для некоторых избранных выдавались специальные пропуска для посещения магазинов, которые находились на территории нашего мини-городка. Один магазин был продовольственный, и один промтоварный. В продовольственном продавалось всё, что, наверное, в Советском Союзе видели только в спецпартийных распределителях, либо зав. продовольственным складом крупного мегаполиса, такого как Москва, либо Ленинград. Это касалось и шоколада, и кондитерских изделий, любых консервов, спиртных напитков, фруктов, компотов, варений - одним словом, продолжать можно до бесконечности, но действительно в этих советских магазинах можно было купить всё, что угодно.
А теперь несколько слов о том, как была устроена работа в камеральный период. Камеральный период у геологов - это когда обрабатываются полевые данные, обычно, это как раз зима. Год делился ровно на две половины. С начала апреля, когда уже было тепло и кончались полевые бури, мы выезжали в поля. За 10 лет я в прямом смысле слова прошёл ножками всю Монголию, нет ни одного аймака (это, по-нашему, область) или сомона (по-нашему, район), где бы я не был. Так вот, с апреля где-нибудь по ноябрь все мужчины находились в полях. Наши жёны работали как раз на камеральной обработке. Я работал в аэропартии. Искали мы уран. У нас летал самолёт Ан-2 со специальной аппаратурой и фиксировал радиоактивные аномалии. На специальных лентах писали перьями самописцы и потом эти данные плюс данные аэрофотосъёмки расшифровывались как раз в Улан-Баторе нашими жёнами, потом эти данные переправлялись к нам в поля и уже наземные отряды (а я как раз в таком наземном отряде и работал) ездили проверять эти аэроаномалии. Нужно было понять, с чем они связаны: то ли это породная аномалия, а может действительно это месторождение урана, либо некоторых других радиоактивных полезных ископаемых.
Про поля я потом напишу отдельно, а вот как был устроен наш быт в осеннее-зимне-начало весенний период. На территории нашего городка моя квартира находилась в конце проулочка, окна выходили прямо на КПП и мне всегда было хорошо видно: кто уехал, кто приехал, кто пришёл, стоит ли автобус у КПП (про автобус я напишу отдельно). Работа начиналась в 9 утра. В 8.50 я брал свою дочку Иришку за руку и отводил на первый этаж своего же подъезда в детский сад. Потом шёл к соседнему дому, поднимался на лифте на 9-ый этаж, где в обычных квартирах были устроены камеральные, или, как бы сейчас сказали, офисные помещения. Там мы работали до обеда, до часу дня. Причём была добрая традиция: в 11 часов все бежали в свои квартиры пить чай. В час дня шли на обед. Мы забирали дочку с первого этажа, поднимались к себе, обедали, потом опять отводили дочку в детский сад и шли на работу. В соседнем с нами подъезде, на первом этаже, был огромный продовольственный магазин, в котором, как я уже говорил, было всё. В доме, который стоял рядом с большой баскетбольно-хоккейно-футбольной площадкой, на первом этаже в одном из подъездов находился большой промтоварный магазин, где наши женщины покупали всякие экзотические, причём в основном импортные (польские, чешские, румынские, иногда - финские) моднейшие на тот момент "тряпки", что, должен сказать, доставляло им огромное удовольствие. Там каждый день было что-то для них интересное, но два раза в месяц был специальный завоз - привозили какие-то эксклюзивно замечательные товары, но их можно было купить только по бичику. Бичик, по-монгольски, - это разрешение, талончик. Вот у наших женщин была какая-то своя система распределения этих бичиков, но мы, мужики, в это дело не влезали, нам это было абсолютно не интересно, потому что, например, во время обеденного перерыва, покормив ребёнка буквально за 10 минут и поев сами, мы бежали по ближайшим книжным магазинам смотреть: нет ли каких-либо новинок. Возвращались и с книгами, и со свежими (обычно однодневной давности) всеми, без исключения, советскими газетами и журналами, которые тоже были в абсолютно свободной продаже, включая даже толстые литературные журналы. В пять часов работа заканчивалась. Мы выходили из подъезда, где находилось камеральное помещение. Кто-то шёл домой, а кто-то сразу шёл на КПП, где стояло обычно от трёх до пяти автобусов. На одном автобусе можно было поехать в другой советский городок, который назывался Сот-3 (по-моему, это сокращённо от "строительного отряда"), где находился огромный спортивный комплекс с бассейном, тренажёрными залами, с закрытым полем для мини футбола, баскетбольными, волейбольными площадками и так далее. Второй автобус отвозил всех желающих на центральную площадь Улан-Батора, где находился Ленклуб (Ленинский клуб). Это, если по-простому, советский Дом культуры, где каждый вечер демонстрировались самые последние фильмы из Советского Союза, а иногда и импортные, где по выходным проходили какие-то концерты из заезжих, очень известных, популярных советских артистов, где также работал большой книжный киоск, буфет и многое-многое другое. А два-три других автобуса развозили всех желающих, в основном женщин, по целому ряду других магазинов (и советских, и монгольских) - продовольственных и промтоварных. Вот такая была организованная жизнь. Если исключить самую настоящую тоску по Родине, если исключить постоянное ощущение, что ты всё-таки в чужой стране, то, в общем-то, почему бы и не коммунизм?
Специально сделал такое, может быть, немножко длинное вступление, чтобы были понятны какие-то детали из будущих рассказов.
А первый мой рассказ я назову так:
"Мечты иногда сбываются".
Я всегда любил политику, причём на тот период в основном я любил внешнюю политику. Когда работал ещё в Советском Союзе, в своём родном Ленинграде, а позже в Свердловске, я был активным лектором-международником общества "Знание". Я посещал закрытые семинары, на которые приезжали лекторы из ЦК КПСС (хотя я не был коммунистом).
И однажды, помню, это было в Доме политпросвещения в Ленинграде, напротив Смольного, будучи уже два года лектором-международником в Невском районе (там, где размещалось наше НПО "Рудгеофизика", в котором работал), меня по закрытому списку пригласили на такой семинар. И вот, сидя в зале, слушая и конспектируя действительно довольно откровенные вещи (но они все были, безусловно, идеологически выверенными, но намного более интереснее рубрики из зарубежной хроники "Правды" и "Известий"), в наиболее драматический момент, пересказывая перипетии прихода Бабрака Кармаля к власти в Афганистане, московский лектор, понизив голос, сказал: "А теперь я хочу вам сказать как коммунист коммунистам….".
Тут у меня холодок побежал по спине, я незаметно оглянулся (мне показалось, что все сейчас строго посмотрят на меня), потому что я, наверное, единственный был не коммунист в этой аудитории, и никому даже в голову не могло придти, что среди них затесался такой инородец. Но здесь нужно сказать, что не коммунистом я был не из-за идеологических побуждений (если честно, я был дитя своего времени), а по абсолютно банальной причине. Я был комсомольцем, даже был секретарём комсомольской организации, вернее, я был зам. секретаря комсомольской организации НПО по идеологии. Как уже сказал, окончил специальные годичные курсы лекторского мастерства, а потом регулярно посещал курсы повышения квалификации, и был лектором-международником общества "Знание".
Когда мне исполнилось 28 лет, я пришёл в партком нашего института и сказал, что хотел бы вступить в партию. Мне очень обрадовались и сказали: "Сергей, ты такой активный комсомолец, нам такие как раз и нужны. Но, ты знаешь, мы же работаем в НПО (а это научно-производственное объединение. Была такая модная формула объединения науки и производства. Так вот, в НПО, в наш, по крайней мере, входили институт ВИРГ - Всесоюзный институт разведывательной геофизики - и завод с простым названием "Геологоразведка", на котором как раз производилась геофизическая аппаратура), поэтому ты сходи на завод, сагитируй четырёх рабочих, чтобы они вступили в партию, тогда мы примем тебя - ведь ты же ИТР, а ты помнишь, что у нас партия прежде всего рабочего класса, поэтому должна соблюдаться определённая пропорция".
Я с удивлением посмотрел на секретаря парткома: вроде умный мужик, а такую фигню говорит. Я ему не сказал, что никогда не пойду никого агитировать, и понял, что век мне куковать беспартийным. Но если честно, абсолютно из-за этого не расстроился.
Я действительно очень увлекался политикой. И вот 1989 год - разгар перестройки. Все минусы борьбы с пьянством, за здоровый образ жизни мы уже вкусили на себе, потому что монголы всё "слизывали" со старшего брата (СССР) и "архушка" (монгольская водка-архи, которая в отличие от нашей, 38-миградусная) стала огромным дефицитом. И уже на праздниках народ маскировал спиртное в чайниках и "чай" мы начинали пить ещё когда ели закуски и, к удивлению присутствующих высокопоставленных партийных работников, с каждой минутой наше застолье становилось веселей и разговоры всё свободней…. Но это я отвлёкся.
1989 год - проходят выборы на альтернативной основе народных депутатов СССР. Я уже говорил, что мы покупали все газеты. А я, кстати, выписывал, обратите внимание, все, без исключения, журналы и газеты Советского Союза. Даже выписывал из своего родного города "Ленинградскую правду".
Газеты приходили по подписке, обычно, с двух- трёхдневной задержкой, журналы - с недельной-двухнедельной, "Ленинградская правда" приходила тоже с двухнедельной задержкой. Читал я и просматривал всё. Нужно сказать, газеты были потрясающе интересные в период перестройки.
Мы засматривались программой "Взгляд". Разница с московским временем была четыре часа, передачи заканчивались глубоко ночью, но мы всё равно смотрели, а днём, во время камеральных работ, всё это обсуждали.
Но это всё могло быть только в Улан-Баторе, когда мы там жили, то есть в конце осени, зимой или в начале весны. Когда мы уезжали в поля, там, конечно, не было никаких телевизоров. Советское радио брало с трудом и не везде, поэтому мы были довольно оторваны от мира.
И вот я уже знал, что 25 мая 1989 года в Кремле откроется первый Съезд народных депутатов СССР, впервые избранных на альтернативной основе и в условиях, можно сказать, почти полной демократии. Хотя на тот момент приснопамятная шестая статья Конституции СССР отменена не была. И уже я знал, что депутатом избран Андрей Дмитриевич Сахаров и многие другие фамилии были известны из газет, журналов, из телевизора.
И, конечно, у меня были идея фикс, мечта - увидеть в прямой трансляции (а об этом тоже было объявлено, что сам съезд будет транслироваться в прямом эфире) этот съезд своими глазами. Ну, мечтать не вредно, как в таких случаях говорят, потому что в конце апреля мы уже выехали в поле. Это мы уже отрабатывали западные аймаки Монголии, работали в Ховдинском аймаке, это район так называемой котловины Больших озёр. Кстати, именно там, по крайней мере на тот момент, находился всемирный эталон чистоты воздуха. Дело в том, что в Монголии вообще мало промышленных предприятий, а в западной Монголии их вообще не было никаких и воздух там действительно поразительно чистый.
Однажды у меня был случай на маршруте. Взобравшись на одну горушку, увидел раскинувшуюся передо мной бескрайнюю долину, а где-то там, на краю, одиноко стоящую гору - и по форме, по конусу, было видно, что это бывший вулкан. Я прикинул на взгляд расстояние (а опыт у меня уже был) - максимум до неё километров сорок. Каково же было моё удивление, когда, вынимая один планшет за другим (а у нас были карты Генерального штаба стотысячного масштаба, примерно в поперечнике это как раз сорок километров, на соседнем я увидел ровные горизонтали сантиметров пять друг от друга, то есть это была абсолютная плоскотина и никакой горушки на карте видно не было), я их сложил, и понял, что до этой горы 120 километров. А когда я говорил, что я прикинул, что до неё километров сорок, это, ещё раз подчеркну, с моим опытом, - вот такая чистота воздуха…. Но это я опять отвлёкся.
Возвращаюсь к своей мечте на тот момент - посмотреть в прямом эфире Съезд народных депутатов СССР. Но уже с конца апреля я находился в городе Ховде (его иногда называли Кобдо, там у нас была стационарная база - щитовые домики, большой автопарк, большие склады) и именно отсюда мы выезжали непосредственно на полевые работы. Весь май мы провели в подготовке. Несколько раз ездили на поиск места для будущего первого лагеря, где-то с середины мая начал летать наш борт. Мы уже поставили наши юрты и палатки в двухстах километрах от Кобдо, по сути, в чистом поле.
На тот момент я исполнял обязанности начальника отряда и занимался доукомплектованием - получал на складах батарейки, проверял аппаратуру и наблюдал за ремонтом наших машин, в частности УАЗиков - УАЗ-469. Нужно сказать, это был первый сезон, когда у нас появилось интересное новшество.
Так как в Советском Союзе шла перестройка, какие-то процессы происходили и в Монголии, и с начала полевого сезона 1989 года была дана команда, чтобы мы привлекали к работе монгольские кадры. Энтузиазма это у нас никакого не вызвало, но приказ есть приказ. Видимо, наша братская интернациональная помощь должна была заключаться не только в поиске полезных ископаемых, но и в обучении рабочим профессиям наших монгольских друзей. Выяснилось, что у нас будут работать монголы водителями и полевыми рабочими. Мне в отряд дали одного водителя на ГАЗ-66, одного - на УАЗик, и одного рабочего. По-русски ребята говорили, мягко говоря, плоховато. Но я уже сам мог говорить какие-то фразы по-монгольски и кое-что понимал, они тоже какие-то простейшие слова знали, поэтому общались.
И вот, 23 мая, получив из ремонтных мастерских подлатанный УАЗик, загрузив продукты и несколько дополнительных палаток в ГАЗ-66, а в УАЗик, за заднее сиденье, загрузив только что полученные дефицитные батарейки для приборов и положив пару радиометров, отремонтированных накануне, мы должны были выдвигаться. На получение всего выше перечисленного и на оформление кучи документов ушёл практически весь день. Мы знали, что двести километров преодолеем за четыре с половиной часа, поэтому хотели выехать не позже четырёх. Примерно так и получилось.
Перед самым отъездом я зашёл в контору. В приёмной начальника экспедиции секретаршей работала его жена, честно говоря, имени-отчества не помню. Была она женщиной доброй, годиков ей было уже немало, почему-то она меня привечала. Мне нужно было подписать какую-то бумагу, не помню что, и я минут 15 сидел в приёмной, ждал, пока начальник экспедиции освободиться. В какой-то момент времени я заметил на стене, над головой у секретаря, объявление: "Наш телефон…" и был написан, по-моему, четырёхзначный номер телефона, видимо, приёмной. Не знаю почему, но я вынул свою пикетажку (пикетажка от слова "пикет" - блокнот для записи геофизических данных на маршруте) и записал этот номер. Причём, работал я в Монголии не первый год и даже с этой базой уже работал, по-моему, третий год, почему мне это в голову пришло? - не знаю. Связь у нас всегда была по рации, два раза в сутки (в восемь утра и в восемь вечера) каждый начальник отряда, где бы он не находился, должен был выйти в эфир и связаться с Ховдом, а если требовалось, иногда и с Улан-Батором, и доложить о том, как идут дела.
Кстати, у нас почему-то все позывные были такими: "Озеро" - это была экспедиция и база экспедиции в Улан-Баторе, "Озеро-1" - это был Ховд. А дальше шли отряды: "Озеро-2" - это лётный отряд, "Озеро-3" - это первый наземный отряд, "Озеро-4" - второй наземный отряд и так далее. У меня всегда был позывной "Озеро-3". Ну, это так, к слову.
Получив свою бумагу, я пошёл к гаражу. С моим новым монгольским водителем я познакомился два дня назад. Накануне весь день я смотрел, как он ездит. Это меня, мягко говоря, не вдохновило. И даже дело не в том, что вёл он не очень уверенно, меня "убивала" одна особенность, которую замечал, кстати, за многими монгольскими водителями. Может это от привычки скакать на коне, а может от чего-то другого, но у него постоянно левая нога, которая обычно должна находиться на полу рядом с педалью сцепления, была под сиденьем. А сцепление, газ и тормоз он всегда нажимал только правой ногой. Вы же понимаете, это же УАЗ-469, никакой автоматической коробки передач у него нет, там нужны и перегазовки и, когда трогаешься, нужно одной ногой нажимать на сцепление, другой давать газку. Может, когда трогался, он так и делал, но, по крайней мере, когда просто ехал, уж точно его левая нога была под сиденьем. Не важно. И вот, мы тронулись.
Через сто километров, когда мы проехали через кочкарник вдоль озера Хубсугул, был какой-то сомон, мы его миновали и помчались к красно-чёрной горе. Это было очень приметное место, потому что действительно на фоне неба была такая вытянутая гора, по диагонали рассечённая: левая часть - чёрная (это были базальты), а правая - красная (это были граниты). Очень колоритное было место. А за горой находилась излучина речушки, в которой водился очень хороший хариус. Мы часто там останавливались, чтобы закинуть спиннинги, которые у нас всегда были с собой. Мы доехали до этого места остановились, сделали несколько забросов, увидели, что вода мутноватая, видимо, недавно прошли дожди, решили долго не задерживаться, понимали, что нам езды где-то ещё часа два-два с половиной, тронулись в путь. Я сидел на переднем пассажирском сиденье. Так как дорога довольно тряская, рукой держался за ручку, которая приварена к торпеде УАЗика, сзади телемался, подпрыгивая до потолка, монгол-горнорабочий. Геолог Коля Исаев ехал в ГАЗ-66, за рулём которой тоже был монгол, но они что-то замешкались. Дорога, естественно, везде только грунтовка. Нужно сказать, очень часто довольно хорошая, иногда можно было развивать скорость почти до ста километров, больше УАЗик, правда, и не вытягивал. Часто была гребёнка. На большой скорости и она проскакивалась неплохо….
Когда мы ещё отъехали от базы первые километров 30, я вышел и по старой привычке обошёл машину, потрогал ступицы и почувствовал, что у передних колёс они горячие, но терпимо. Я знал, что нам полностью поменяли колодки, конечно, механики должны были их отрегулировать, но меня всё-таки что-то немножко смущало. На стоянке за горой я спросил у монгола: "Ты можешь немножко свести колодки? Знаешь, как это делается?" Он закивал уверенно головой, взял ключ, залез под машину, немножко там пошурудил и мы поехали. Проехав буквально 2-3 километра по кочкарнику (по нему мы ехали на второй скорости), мы выехали на основную трассу.
Основные трассы в Монголии - это довольно интересное явление, потому что здесь скорее не дороги, а направления. И так как очень много равнинных и степных территорий, то обычно та дорога, которая обозначена на карте одной линией, на местности представляет из себя полосу иногда километра в четыре, в которой больше сотни колей - можно выбирать любую, какая больше нравится.
Так как начиналось сужение на небольшом перевальчике той самой чёрно-красной горы, здесь была всего лишь одна накатанная дорога. Когда мы выскочили на неё, я увидел, что водитель поддал газку (рука у него лежала на переключателе скоростей, я почувствовал, что скорость приближается к 45-50 километрам) и собрался переключиться на четвертую скорость…. Всё произошло в одно мгновенье. Я ощутил, что как будто мы на долю секунды упёрлись во что-то и машина пошла на кувырок через радиатор. Честно скажу, несмотря на то, что длилось это считанные секунды, а может даже доли, я очень хорошо помню, как мы перевернулись раз, пошли на второй кувырок, помню, что я, видимо машинально, сгруппировался, рука у меня держалась за выше упомянутую ручку, а голова была где-то в коленях.
И помню, когда машина пошла на третий кувырок, в голове у меня не пронеслась, как обычно пишут, а довольно спокойно возникла мысль: скорей бы всё это закончилось! Закончилось буквально через секунду. Как потом я понял, между вторым и третьим кувырком меня выбросило из машины, я пролетел вперёд, пропахав мордой и брюхом по верблюжьим колючкам, а машина за мной ещё сделала один кульбит и встала на четыре колеса буквально в метре от меня.
Я вскочил (если быть честным, встал): весь ободранный, но, тем не менее, понимаю, что стою, лицо в крови, чувствую, что правая рука не двигается и почему-то она стала длинной и кисть висит ниже колена. Но это всё я заметил по ходу, потому что услышал, что мотор машины продолжает работать. Я обежал машину - водитель сидел весь в крови, но живой. Я крикнул ему: "Глуши мотор!"
Он не отреагировал. Тогда я просунул левую руку и выключил зажигание, мотор заглох. Второй боец-монгол сидел метрах в десяти, раскачивался и стонал. Я не понял - то ли он уже успел выйти из машины, то ли его выбросило. А УАЗик с разбитым капотом, выбитыми фарами, полностью смятым брезентовым тентом и стойками прямо вровень с дверцами, стоял на четырёх колёсах. Подъехал Коля на ГАЗ-66-ой, выскочил из машины и стал бегать с непонимающими глазами вокруг нас и кричать: "Что случилось?"
Я показал на УАЗик: "Да вот, перевернулись". А он смотрит и не понимает: машина стоит на колёсах, а то, что нет верха, тента, он сразу не заметил. Наконец до него дошло. Стали вытаскивать водителя-монгола. Увидели, что у него здорово разбита голова и течёт кровь. Коля побежал за аптечкой, достали бинт, вату и перебинтовали рану, что есть силы. У второго кровь текла откуда-то из предплечья, но не сильно. Тут же я начал командовать: "Коля, оставайся у машины, там всё-таки приборы". Обратился к парнишке-монголу: "Можешь подняться? Давай в кузов".
Он полез в кузов ГАЗ-66-го. Монгола-водителя, который был в сознании и мог передвигаться, но видно, что не очень в себе, посадил на пассажирское место, сам тоже заскочил в кузов и сказал водителю ГАЗа: "Гоним обратно в сомон". А до сомона было где-то километров тридцать. Приезжаем туда, оказывается, там был медпункт. Монголка-медсестра, или врачиха, кинулась ко мне, я сказал, что со мной делать ничего не нужно - помоги парню-монголу. Она сняла с его головы намокшую от крови повязку: я увидел сквозь кровь кость черепа - мне стало не по себе. Она стала накладывать новую повязку. Я спросил: "Есть ли у вас телефон?" Телефон был. И из своей полевой сумки я достаю пикетажку, в которой записал номер телефона приёмной экспедиции, смотрю на часы: семь часов. Молю Бога, чтобы кто-то оказался в конторе.
Набираю номер, трубку снимает жена начальника экспедиции. Я ей говорю: так и так, попали в аварию, у меня что-то с правой рукой, монголу плохо, у него, видимо, пробита голова, второй тоже ранен, но видимых переломов нет, у разбитой машины в 30-ти километрах от сомона оставил Исаева. Она заохала, запричитала, попросила узнать номер телефона, с которого звоню. Я назвал. Она сказала, чтобы я находился рядом с телефоном, сейчас мне перезвонят. Через десять минут раздался звонок, сказали, что к нам летит (оказывается в этом сомоне был маленький аэродромчик, но это не проблема, потому что там везде плоско и в любом месте можно посадить самолёт) наш борт Ан-2. Потом нас загрузили в самолёт, мы прилетели в Ховд и там нас на машине быстро отправили в городскую больницу. Тут же у парня-водителя начали обрабатывать рану, при мне вынули осколок кости, а потом без затей, без наркоза, стали зашивать рану. Нужно отдать должное монгольскому парнишке - эту экзекуцию он перенёс мужественно. Затем его увели в палату. У второго монгола ничего страшного не оказалось, только небольшие царапины. Врач-монгол, который, как оказалось, учился в Союзе на врача, пощупал мою руку и сказал: "У тебя вывих, сейчас будем вправлять". Вправлять, так вправлять. Потом добавил: "Но сначала сделаем укол". На стене висел деревянный шкафчик со стеклянными дверцами, весь засиженный мухами, грязный-грязный, на одном из стёклышек был нарисован красный крест. Врач открыл эту дверцу и достал оттуда нечто, завёрнутое в очень грязную, когда-то бывшую белую тряпку, развернул её - я увидел шприц (а я уже читал и слышал о СПИДе) и понял, что им только что прививки овцам не делали, и теперь этим шприцем мне будут делать укол. Я сказал: "Нет, не надо укола". Врач предупредил: "Будет очень больно".
Я ответил:
- Ничего, я потерплю.
- Как хочешь.
Всё это происходило в комнате с кафельным полом, наверное, это была процедурная. Он обратился к санитарке по-монгольски, и она принесла байковое вонючее одеяло, постелила его на пол. Врач сказал, чтобы я ложился. Я лёг. Он сел с правой стороны от меня, лицом ко мне, стал снимать ботинки. Я уже сказал, что одеяло было не первой свежести, но когда он снял ботинки, атмосфера в комнате сильно не изменилась, хотя стало всё погуще, с точки зрения запаха. Я не понимал, что врач собирается делать, пока он не стал пристраивать свою ногу мне подмышку. Двумя руками врач взялся за кисть моей правой руки и предупредил: "Держись!" И на этих словах что есть силы дёрнул. Похоже, я на долю секунды потерял сознание. Врач встал, что-то потрогал у меня на плече, остался недоволен и снова стал присаживаться. Тут, на счастье, прибежал с базы наш штатный отрядный медсанбрат Мишка Мазуренко. У него по-деловому через плечо была перекинута брезентовая сумка с красным крестом, в которой он всегда носил какие-то лекарства.
- Что вы тут делаете? - Спросил он строго у врача-монгола.
- Да вот, вправляю.
Мишаня посмотрел на меня, в его глазах прочёл, как я выгляжу. Судя по всему - не очень. Монгол ещё раз упёрся правой ногой мне в подмышку, взял меня за кисть и дёрнул. Видя как минут пятнадцать тому назад по живому, без всякой анестезии, зашивали кожу на голове монгола и тот не проронил ни звука, я тоже стал играть в партизанов и, стиснув зубы, даже не мяукнул, но сознание, похоже, опять потерял, потому что через пару секунд я услышал спокойный, но не терпящий возражений голос Мишани: "Знаете что, завтра утром прилетит борт из Улан-Батора и всё равно Серёгу повезут в советский госпиталь. Вправили вы, не вправили, я думаю, что ничего, потерпит он до утра". Я с благодарностью посмотрел на Мишаню. Потом меня отвезли на нашу базу.
Я пошёл ночевать к своему приятелю - водителю из автопарка - Коле Довбенко, я у него часто останавливался, когда был в Ховде. А вечером, когда я был у Коли, приехал начальник экспедиции, сказал, что заказал транспортный борт Ан-24-ый и утром меня отправят в Улан-Батор. Рассказал, что, похоже, дело действительно в колодках и сейчас уже везут нашу машину обратно, говорят, что заклинило переднее левое колесо. (Наверное, так и было, потому что я помню, что мы пошли на кувырок через левое переднее колесо.) Потом начальник экспедиции спросил у меня: "Как ты догадался по телефону позвонить?"
Я рассказал. Дело в том, что если бы я сообщил про это ДТП по рации (впрочем, рация была только в отряде, а мы туда не доехали), то об этом уже знал бы полСоюза, потому что всё, что говорится в эфире, прослушивается. А по внутренней монгольской телефонной связи, кроме начальника экспедиции, никто не знал об этом ЧП. Насколько я понял, он не хотел, чтобы эта история стала достоянием широкой огласки. Но и я тоже не был особенно в этом заинтересован. Пожав мне с чувством левую руку, начальник экспедиции ушёл. Ночью я, помню, не спал.
Утром прилетел борт. Где-то три часа лёту и мы приземляемся в Улан-Баторе. На поле уже стояла "скорая помощь" из нашей советской больницы. Меня отвезли туда, сделали рентген. Наша врачиха, увидев снимки рентгена, долго цокала языком и удивлялась: "Вы знаете, у вас вообще-то ключица сломана и порваны связки. Я всякие травмы видела, но такой измочаленной связки я никогда не видела".
Я удивленно спросил:
- Разве у меня не вывих?
- Причём здесь вывих? У вас связка порвана. Тут я ей рассказал, как монгольский врач вправлял мне вывих.
- Теперь понятно, откуда такое мочало. - Это она про связки.
Ну, это всё лабуда. Меня запаковали в гипс, и поздно вечером 24 мая я был у себя в улан-баторской квартире. На следующий день, 25 мая 1989 года, в 14 часов по местному времени, счастливый, весь в гипсе, лёжа на родном диванчике, я смотрел в прямом эфире открытие первого Съезда народных депутатов Советского Союза.
Иногда мечты сбываются! Вот такая история.
Начинаю серию небольших рассказов о моей работе в Монголии, где я проработал почти десять лет. Если говорить о периоде, то будет ровно десять лет - с 1981 по 1991-ый годы. Первые пять лет я ездил только на полевой сезон. Обычно из Ленинграда через Москву и далее в Улан-Батор улетали в апреле-мае, возвращались в октябре-ноябре. А с 1986 года (если быть точным, с июля) по июль 1991-го я был по пятилетнему контракту в Монголии круглогодично.
Тогда, кстати, бытовала такая присказка: "Курица - не птица, Монголия - не заграница" - это с точки зрения так называемых "материальных благ", которые имели те советские граждане, которые работали за рубежом. Часть зарплаты от зарубежной командировки получали в чеках Внешторгбанка СССР, которыми можно было отовариваться в специализированных магазинах "Берёзка". За рубежом народ, обычно, покупал всякие дивности и прелести, которые не производила советская промышленность. И как раз по этим критериям Монголия и не была "птицей". Но я должен сказать, годы, особенно пять лет "круглогодички", проведённые в Монголии, у меня до сих пор в памяти ассоциируются с ощущением, что это время я прожил при коммунизме. Почему так? Представьте себе: полгода мы жили в комфортабельных квартирах, полностью обставленных, где был хороший телевизор, холодильник, причём по габаритам и по площади квартиры были, мягко говоря, не такими как в "хрущёвках" или блочных домах, и даже явно превосходили знаменитую 337-ю серию, которая на тот момент, по крайней мере в Ленинграде, очень котировалась. Треть зарплаты действительно можно было переводить на чеки, остальные две трети можно было тратить по своему усмотрению на то, что душенька пожелает, причём, я лично тратил на книги, впрочем, не я один. Те книги, которые можно было достать либо из подполы, либо по так называемым "макулатурным" талонам, свободно продавались в многочисленных книжных магазинах Монголии. И по подписке, и в продаже было практически всё, что издавалось в Советском Союзе.
И ещё о деньгах. Деньги (тугрики) лежали в серванте, в баре на стеклянной зеркальной полочке. За все пять лет я не помню случая, чтобы в день получки на этой полочке ничего не лежало, то есть деньги попросту от получки до получки не кончались. При этом покупались не только книги, но и многие другие товары: одежда и прочая всячина.
Мы жили в третьем-четвёртом микрорайоне Улан-Батора - несколько современных 9-этажных домов. Кстати, сейсмоустойчивых, готовых выдержать землетрясение в 10 балов. Эти дома были огорожены изящной решёткой, было КПП, где постоянно дежурили сначала советские сотрудники, в последние два-три года - монголы. Монголам вход был запрещён, а для некоторых избранных выдавались специальные пропуска для посещения магазинов, которые находились на территории нашего мини-городка. Один магазин был продовольственный, и один промтоварный. В продовольственном продавалось всё, что, наверное, в Советском Союзе видели только в спецпартийных распределителях, либо зав. продовольственным складом крупного мегаполиса, такого как Москва, либо Ленинград. Это касалось и шоколада, и кондитерских изделий, любых консервов, спиртных напитков, фруктов, компотов, варений - одним словом, продолжать можно до бесконечности, но действительно в этих советских магазинах можно было купить всё, что угодно.
А теперь несколько слов о том, как была устроена работа в камеральный период. Камеральный период у геологов - это когда обрабатываются полевые данные, обычно, это как раз зима. Год делился ровно на две половины. С начала апреля, когда уже было тепло и кончались полевые бури, мы выезжали в поля. За 10 лет я в прямом смысле слова прошёл ножками всю Монголию, нет ни одного аймака (это, по-нашему, область) или сомона (по-нашему, район), где бы я не был. Так вот, с апреля где-нибудь по ноябрь все мужчины находились в полях. Наши жёны работали как раз на камеральной обработке. Я работал в аэропартии. Искали мы уран. У нас летал самолёт Ан-2 со специальной аппаратурой и фиксировал радиоактивные аномалии. На специальных лентах писали перьями самописцы и потом эти данные плюс данные аэрофотосъёмки расшифровывались как раз в Улан-Баторе нашими жёнами, потом эти данные переправлялись к нам в поля и уже наземные отряды (а я как раз в таком наземном отряде и работал) ездили проверять эти аэроаномалии. Нужно было понять, с чем они связаны: то ли это породная аномалия, а может действительно это месторождение урана, либо некоторых других радиоактивных полезных ископаемых.
Про поля я потом напишу отдельно, а вот как был устроен наш быт в осеннее-зимне-начало весенний период. На территории нашего городка моя квартира находилась в конце проулочка, окна выходили прямо на КПП и мне всегда было хорошо видно: кто уехал, кто приехал, кто пришёл, стоит ли автобус у КПП (про автобус я напишу отдельно). Работа начиналась в 9 утра. В 8.50 я брал свою дочку Иришку за руку и отводил на первый этаж своего же подъезда в детский сад. Потом шёл к соседнему дому, поднимался на лифте на 9-ый этаж, где в обычных квартирах были устроены камеральные, или, как бы сейчас сказали, офисные помещения. Там мы работали до обеда, до часу дня. Причём была добрая традиция: в 11 часов все бежали в свои квартиры пить чай. В час дня шли на обед. Мы забирали дочку с первого этажа, поднимались к себе, обедали, потом опять отводили дочку в детский сад и шли на работу. В соседнем с нами подъезде, на первом этаже, был огромный продовольственный магазин, в котором, как я уже говорил, было всё. В доме, который стоял рядом с большой баскетбольно-хоккейно-футбольной площадкой, на первом этаже в одном из подъездов находился большой промтоварный магазин, где наши женщины покупали всякие экзотические, причём в основном импортные (польские, чешские, румынские, иногда - финские) моднейшие на тот момент "тряпки", что, должен сказать, доставляло им огромное удовольствие. Там каждый день было что-то для них интересное, но два раза в месяц был специальный завоз - привозили какие-то эксклюзивно замечательные товары, но их можно было купить только по бичику. Бичик, по-монгольски, - это разрешение, талончик. Вот у наших женщин была какая-то своя система распределения этих бичиков, но мы, мужики, в это дело не влезали, нам это было абсолютно не интересно, потому что, например, во время обеденного перерыва, покормив ребёнка буквально за 10 минут и поев сами, мы бежали по ближайшим книжным магазинам смотреть: нет ли каких-либо новинок. Возвращались и с книгами, и со свежими (обычно однодневной давности) всеми, без исключения, советскими газетами и журналами, которые тоже были в абсолютно свободной продаже, включая даже толстые литературные журналы. В пять часов работа заканчивалась. Мы выходили из подъезда, где находилось камеральное помещение. Кто-то шёл домой, а кто-то сразу шёл на КПП, где стояло обычно от трёх до пяти автобусов. На одном автобусе можно было поехать в другой советский городок, который назывался Сот-3 (по-моему, это сокращённо от "строительного отряда"), где находился огромный спортивный комплекс с бассейном, тренажёрными залами, с закрытым полем для мини футбола, баскетбольными, волейбольными площадками и так далее. Второй автобус отвозил всех желающих на центральную площадь Улан-Батора, где находился Ленклуб (Ленинский клуб). Это, если по-простому, советский Дом культуры, где каждый вечер демонстрировались самые последние фильмы из Советского Союза, а иногда и импортные, где по выходным проходили какие-то концерты из заезжих, очень известных, популярных советских артистов, где также работал большой книжный киоск, буфет и многое-многое другое. А два-три других автобуса развозили всех желающих, в основном женщин, по целому ряду других магазинов (и советских, и монгольских) - продовольственных и промтоварных. Вот такая была организованная жизнь. Если исключить самую настоящую тоску по Родине, если исключить постоянное ощущение, что ты всё-таки в чужой стране, то, в общем-то, почему бы и не коммунизм?
Специально сделал такое, может быть, немножко длинное вступление, чтобы были понятны какие-то детали из будущих рассказов.
А первый мой рассказ я назову так:
"Мечты иногда сбываются".
Я всегда любил политику, причём на тот период в основном я любил внешнюю политику. Когда работал ещё в Советском Союзе, в своём родном Ленинграде, а позже в Свердловске, я был активным лектором-международником общества "Знание". Я посещал закрытые семинары, на которые приезжали лекторы из ЦК КПСС (хотя я не был коммунистом).
И однажды, помню, это было в Доме политпросвещения в Ленинграде, напротив Смольного, будучи уже два года лектором-международником в Невском районе (там, где размещалось наше НПО "Рудгеофизика", в котором работал), меня по закрытому списку пригласили на такой семинар. И вот, сидя в зале, слушая и конспектируя действительно довольно откровенные вещи (но они все были, безусловно, идеологически выверенными, но намного более интереснее рубрики из зарубежной хроники "Правды" и "Известий"), в наиболее драматический момент, пересказывая перипетии прихода Бабрака Кармаля к власти в Афганистане, московский лектор, понизив голос, сказал: "А теперь я хочу вам сказать как коммунист коммунистам….".
Тут у меня холодок побежал по спине, я незаметно оглянулся (мне показалось, что все сейчас строго посмотрят на меня), потому что я, наверное, единственный был не коммунист в этой аудитории, и никому даже в голову не могло придти, что среди них затесался такой инородец. Но здесь нужно сказать, что не коммунистом я был не из-за идеологических побуждений (если честно, я был дитя своего времени), а по абсолютно банальной причине. Я был комсомольцем, даже был секретарём комсомольской организации, вернее, я был зам. секретаря комсомольской организации НПО по идеологии. Как уже сказал, окончил специальные годичные курсы лекторского мастерства, а потом регулярно посещал курсы повышения квалификации, и был лектором-международником общества "Знание".
Когда мне исполнилось 28 лет, я пришёл в партком нашего института и сказал, что хотел бы вступить в партию. Мне очень обрадовались и сказали: "Сергей, ты такой активный комсомолец, нам такие как раз и нужны. Но, ты знаешь, мы же работаем в НПО (а это научно-производственное объединение. Была такая модная формула объединения науки и производства. Так вот, в НПО, в наш, по крайней мере, входили институт ВИРГ - Всесоюзный институт разведывательной геофизики - и завод с простым названием "Геологоразведка", на котором как раз производилась геофизическая аппаратура), поэтому ты сходи на завод, сагитируй четырёх рабочих, чтобы они вступили в партию, тогда мы примем тебя - ведь ты же ИТР, а ты помнишь, что у нас партия прежде всего рабочего класса, поэтому должна соблюдаться определённая пропорция".
Я с удивлением посмотрел на секретаря парткома: вроде умный мужик, а такую фигню говорит. Я ему не сказал, что никогда не пойду никого агитировать, и понял, что век мне куковать беспартийным. Но если честно, абсолютно из-за этого не расстроился.
Я действительно очень увлекался политикой. И вот 1989 год - разгар перестройки. Все минусы борьбы с пьянством, за здоровый образ жизни мы уже вкусили на себе, потому что монголы всё "слизывали" со старшего брата (СССР) и "архушка" (монгольская водка-архи, которая в отличие от нашей, 38-миградусная) стала огромным дефицитом. И уже на праздниках народ маскировал спиртное в чайниках и "чай" мы начинали пить ещё когда ели закуски и, к удивлению присутствующих высокопоставленных партийных работников, с каждой минутой наше застолье становилось веселей и разговоры всё свободней…. Но это я отвлёкся.
1989 год - проходят выборы на альтернативной основе народных депутатов СССР. Я уже говорил, что мы покупали все газеты. А я, кстати, выписывал, обратите внимание, все, без исключения, журналы и газеты Советского Союза. Даже выписывал из своего родного города "Ленинградскую правду".
Газеты приходили по подписке, обычно, с двух- трёхдневной задержкой, журналы - с недельной-двухнедельной, "Ленинградская правда" приходила тоже с двухнедельной задержкой. Читал я и просматривал всё. Нужно сказать, газеты были потрясающе интересные в период перестройки.
Мы засматривались программой "Взгляд". Разница с московским временем была четыре часа, передачи заканчивались глубоко ночью, но мы всё равно смотрели, а днём, во время камеральных работ, всё это обсуждали.
Но это всё могло быть только в Улан-Баторе, когда мы там жили, то есть в конце осени, зимой или в начале весны. Когда мы уезжали в поля, там, конечно, не было никаких телевизоров. Советское радио брало с трудом и не везде, поэтому мы были довольно оторваны от мира.
И вот я уже знал, что 25 мая 1989 года в Кремле откроется первый Съезд народных депутатов СССР, впервые избранных на альтернативной основе и в условиях, можно сказать, почти полной демократии. Хотя на тот момент приснопамятная шестая статья Конституции СССР отменена не была. И уже я знал, что депутатом избран Андрей Дмитриевич Сахаров и многие другие фамилии были известны из газет, журналов, из телевизора.
И, конечно, у меня были идея фикс, мечта - увидеть в прямой трансляции (а об этом тоже было объявлено, что сам съезд будет транслироваться в прямом эфире) этот съезд своими глазами. Ну, мечтать не вредно, как в таких случаях говорят, потому что в конце апреля мы уже выехали в поле. Это мы уже отрабатывали западные аймаки Монголии, работали в Ховдинском аймаке, это район так называемой котловины Больших озёр. Кстати, именно там, по крайней мере на тот момент, находился всемирный эталон чистоты воздуха. Дело в том, что в Монголии вообще мало промышленных предприятий, а в западной Монголии их вообще не было никаких и воздух там действительно поразительно чистый.
Однажды у меня был случай на маршруте. Взобравшись на одну горушку, увидел раскинувшуюся передо мной бескрайнюю долину, а где-то там, на краю, одиноко стоящую гору - и по форме, по конусу, было видно, что это бывший вулкан. Я прикинул на взгляд расстояние (а опыт у меня уже был) - максимум до неё километров сорок. Каково же было моё удивление, когда, вынимая один планшет за другим (а у нас были карты Генерального штаба стотысячного масштаба, примерно в поперечнике это как раз сорок километров, на соседнем я увидел ровные горизонтали сантиметров пять друг от друга, то есть это была абсолютная плоскотина и никакой горушки на карте видно не было), я их сложил, и понял, что до этой горы 120 километров. А когда я говорил, что я прикинул, что до неё километров сорок, это, ещё раз подчеркну, с моим опытом, - вот такая чистота воздуха…. Но это я опять отвлёкся.
Возвращаюсь к своей мечте на тот момент - посмотреть в прямом эфире Съезд народных депутатов СССР. Но уже с конца апреля я находился в городе Ховде (его иногда называли Кобдо, там у нас была стационарная база - щитовые домики, большой автопарк, большие склады) и именно отсюда мы выезжали непосредственно на полевые работы. Весь май мы провели в подготовке. Несколько раз ездили на поиск места для будущего первого лагеря, где-то с середины мая начал летать наш борт. Мы уже поставили наши юрты и палатки в двухстах километрах от Кобдо, по сути, в чистом поле.
На тот момент я исполнял обязанности начальника отряда и занимался доукомплектованием - получал на складах батарейки, проверял аппаратуру и наблюдал за ремонтом наших машин, в частности УАЗиков - УАЗ-469. Нужно сказать, это был первый сезон, когда у нас появилось интересное новшество.
Так как в Советском Союзе шла перестройка, какие-то процессы происходили и в Монголии, и с начала полевого сезона 1989 года была дана команда, чтобы мы привлекали к работе монгольские кадры. Энтузиазма это у нас никакого не вызвало, но приказ есть приказ. Видимо, наша братская интернациональная помощь должна была заключаться не только в поиске полезных ископаемых, но и в обучении рабочим профессиям наших монгольских друзей. Выяснилось, что у нас будут работать монголы водителями и полевыми рабочими. Мне в отряд дали одного водителя на ГАЗ-66, одного - на УАЗик, и одного рабочего. По-русски ребята говорили, мягко говоря, плоховато. Но я уже сам мог говорить какие-то фразы по-монгольски и кое-что понимал, они тоже какие-то простейшие слова знали, поэтому общались.
И вот, 23 мая, получив из ремонтных мастерских подлатанный УАЗик, загрузив продукты и несколько дополнительных палаток в ГАЗ-66, а в УАЗик, за заднее сиденье, загрузив только что полученные дефицитные батарейки для приборов и положив пару радиометров, отремонтированных накануне, мы должны были выдвигаться. На получение всего выше перечисленного и на оформление кучи документов ушёл практически весь день. Мы знали, что двести километров преодолеем за четыре с половиной часа, поэтому хотели выехать не позже четырёх. Примерно так и получилось.
Перед самым отъездом я зашёл в контору. В приёмной начальника экспедиции секретаршей работала его жена, честно говоря, имени-отчества не помню. Была она женщиной доброй, годиков ей было уже немало, почему-то она меня привечала. Мне нужно было подписать какую-то бумагу, не помню что, и я минут 15 сидел в приёмной, ждал, пока начальник экспедиции освободиться. В какой-то момент времени я заметил на стене, над головой у секретаря, объявление: "Наш телефон…" и был написан, по-моему, четырёхзначный номер телефона, видимо, приёмной. Не знаю почему, но я вынул свою пикетажку (пикетажка от слова "пикет" - блокнот для записи геофизических данных на маршруте) и записал этот номер. Причём, работал я в Монголии не первый год и даже с этой базой уже работал, по-моему, третий год, почему мне это в голову пришло? - не знаю. Связь у нас всегда была по рации, два раза в сутки (в восемь утра и в восемь вечера) каждый начальник отряда, где бы он не находился, должен был выйти в эфир и связаться с Ховдом, а если требовалось, иногда и с Улан-Батором, и доложить о том, как идут дела.
Кстати, у нас почему-то все позывные были такими: "Озеро" - это была экспедиция и база экспедиции в Улан-Баторе, "Озеро-1" - это был Ховд. А дальше шли отряды: "Озеро-2" - это лётный отряд, "Озеро-3" - это первый наземный отряд, "Озеро-4" - второй наземный отряд и так далее. У меня всегда был позывной "Озеро-3". Ну, это так, к слову.
Получив свою бумагу, я пошёл к гаражу. С моим новым монгольским водителем я познакомился два дня назад. Накануне весь день я смотрел, как он ездит. Это меня, мягко говоря, не вдохновило. И даже дело не в том, что вёл он не очень уверенно, меня "убивала" одна особенность, которую замечал, кстати, за многими монгольскими водителями. Может это от привычки скакать на коне, а может от чего-то другого, но у него постоянно левая нога, которая обычно должна находиться на полу рядом с педалью сцепления, была под сиденьем. А сцепление, газ и тормоз он всегда нажимал только правой ногой. Вы же понимаете, это же УАЗ-469, никакой автоматической коробки передач у него нет, там нужны и перегазовки и, когда трогаешься, нужно одной ногой нажимать на сцепление, другой давать газку. Может, когда трогался, он так и делал, но, по крайней мере, когда просто ехал, уж точно его левая нога была под сиденьем. Не важно. И вот, мы тронулись.
Через сто километров, когда мы проехали через кочкарник вдоль озера Хубсугул, был какой-то сомон, мы его миновали и помчались к красно-чёрной горе. Это было очень приметное место, потому что действительно на фоне неба была такая вытянутая гора, по диагонали рассечённая: левая часть - чёрная (это были базальты), а правая - красная (это были граниты). Очень колоритное было место. А за горой находилась излучина речушки, в которой водился очень хороший хариус. Мы часто там останавливались, чтобы закинуть спиннинги, которые у нас всегда были с собой. Мы доехали до этого места остановились, сделали несколько забросов, увидели, что вода мутноватая, видимо, недавно прошли дожди, решили долго не задерживаться, понимали, что нам езды где-то ещё часа два-два с половиной, тронулись в путь. Я сидел на переднем пассажирском сиденье. Так как дорога довольно тряская, рукой держался за ручку, которая приварена к торпеде УАЗика, сзади телемался, подпрыгивая до потолка, монгол-горнорабочий. Геолог Коля Исаев ехал в ГАЗ-66, за рулём которой тоже был монгол, но они что-то замешкались. Дорога, естественно, везде только грунтовка. Нужно сказать, очень часто довольно хорошая, иногда можно было развивать скорость почти до ста километров, больше УАЗик, правда, и не вытягивал. Часто была гребёнка. На большой скорости и она проскакивалась неплохо….
Когда мы ещё отъехали от базы первые километров 30, я вышел и по старой привычке обошёл машину, потрогал ступицы и почувствовал, что у передних колёс они горячие, но терпимо. Я знал, что нам полностью поменяли колодки, конечно, механики должны были их отрегулировать, но меня всё-таки что-то немножко смущало. На стоянке за горой я спросил у монгола: "Ты можешь немножко свести колодки? Знаешь, как это делается?" Он закивал уверенно головой, взял ключ, залез под машину, немножко там пошурудил и мы поехали. Проехав буквально 2-3 километра по кочкарнику (по нему мы ехали на второй скорости), мы выехали на основную трассу.
Основные трассы в Монголии - это довольно интересное явление, потому что здесь скорее не дороги, а направления. И так как очень много равнинных и степных территорий, то обычно та дорога, которая обозначена на карте одной линией, на местности представляет из себя полосу иногда километра в четыре, в которой больше сотни колей - можно выбирать любую, какая больше нравится.
Так как начиналось сужение на небольшом перевальчике той самой чёрно-красной горы, здесь была всего лишь одна накатанная дорога. Когда мы выскочили на неё, я увидел, что водитель поддал газку (рука у него лежала на переключателе скоростей, я почувствовал, что скорость приближается к 45-50 километрам) и собрался переключиться на четвертую скорость…. Всё произошло в одно мгновенье. Я ощутил, что как будто мы на долю секунды упёрлись во что-то и машина пошла на кувырок через радиатор. Честно скажу, несмотря на то, что длилось это считанные секунды, а может даже доли, я очень хорошо помню, как мы перевернулись раз, пошли на второй кувырок, помню, что я, видимо машинально, сгруппировался, рука у меня держалась за выше упомянутую ручку, а голова была где-то в коленях.
И помню, когда машина пошла на третий кувырок, в голове у меня не пронеслась, как обычно пишут, а довольно спокойно возникла мысль: скорей бы всё это закончилось! Закончилось буквально через секунду. Как потом я понял, между вторым и третьим кувырком меня выбросило из машины, я пролетел вперёд, пропахав мордой и брюхом по верблюжьим колючкам, а машина за мной ещё сделала один кульбит и встала на четыре колеса буквально в метре от меня.
Я вскочил (если быть честным, встал): весь ободранный, но, тем не менее, понимаю, что стою, лицо в крови, чувствую, что правая рука не двигается и почему-то она стала длинной и кисть висит ниже колена. Но это всё я заметил по ходу, потому что услышал, что мотор машины продолжает работать. Я обежал машину - водитель сидел весь в крови, но живой. Я крикнул ему: "Глуши мотор!"
Он не отреагировал. Тогда я просунул левую руку и выключил зажигание, мотор заглох. Второй боец-монгол сидел метрах в десяти, раскачивался и стонал. Я не понял - то ли он уже успел выйти из машины, то ли его выбросило. А УАЗик с разбитым капотом, выбитыми фарами, полностью смятым брезентовым тентом и стойками прямо вровень с дверцами, стоял на четырёх колёсах. Подъехал Коля на ГАЗ-66-ой, выскочил из машины и стал бегать с непонимающими глазами вокруг нас и кричать: "Что случилось?"
Я показал на УАЗик: "Да вот, перевернулись". А он смотрит и не понимает: машина стоит на колёсах, а то, что нет верха, тента, он сразу не заметил. Наконец до него дошло. Стали вытаскивать водителя-монгола. Увидели, что у него здорово разбита голова и течёт кровь. Коля побежал за аптечкой, достали бинт, вату и перебинтовали рану, что есть силы. У второго кровь текла откуда-то из предплечья, но не сильно. Тут же я начал командовать: "Коля, оставайся у машины, там всё-таки приборы". Обратился к парнишке-монголу: "Можешь подняться? Давай в кузов".
Он полез в кузов ГАЗ-66-го. Монгола-водителя, который был в сознании и мог передвигаться, но видно, что не очень в себе, посадил на пассажирское место, сам тоже заскочил в кузов и сказал водителю ГАЗа: "Гоним обратно в сомон". А до сомона было где-то километров тридцать. Приезжаем туда, оказывается, там был медпункт. Монголка-медсестра, или врачиха, кинулась ко мне, я сказал, что со мной делать ничего не нужно - помоги парню-монголу. Она сняла с его головы намокшую от крови повязку: я увидел сквозь кровь кость черепа - мне стало не по себе. Она стала накладывать новую повязку. Я спросил: "Есть ли у вас телефон?" Телефон был. И из своей полевой сумки я достаю пикетажку, в которой записал номер телефона приёмной экспедиции, смотрю на часы: семь часов. Молю Бога, чтобы кто-то оказался в конторе.
Набираю номер, трубку снимает жена начальника экспедиции. Я ей говорю: так и так, попали в аварию, у меня что-то с правой рукой, монголу плохо, у него, видимо, пробита голова, второй тоже ранен, но видимых переломов нет, у разбитой машины в 30-ти километрах от сомона оставил Исаева. Она заохала, запричитала, попросила узнать номер телефона, с которого звоню. Я назвал. Она сказала, чтобы я находился рядом с телефоном, сейчас мне перезвонят. Через десять минут раздался звонок, сказали, что к нам летит (оказывается в этом сомоне был маленький аэродромчик, но это не проблема, потому что там везде плоско и в любом месте можно посадить самолёт) наш борт Ан-2. Потом нас загрузили в самолёт, мы прилетели в Ховд и там нас на машине быстро отправили в городскую больницу. Тут же у парня-водителя начали обрабатывать рану, при мне вынули осколок кости, а потом без затей, без наркоза, стали зашивать рану. Нужно отдать должное монгольскому парнишке - эту экзекуцию он перенёс мужественно. Затем его увели в палату. У второго монгола ничего страшного не оказалось, только небольшие царапины. Врач-монгол, который, как оказалось, учился в Союзе на врача, пощупал мою руку и сказал: "У тебя вывих, сейчас будем вправлять". Вправлять, так вправлять. Потом добавил: "Но сначала сделаем укол". На стене висел деревянный шкафчик со стеклянными дверцами, весь засиженный мухами, грязный-грязный, на одном из стёклышек был нарисован красный крест. Врач открыл эту дверцу и достал оттуда нечто, завёрнутое в очень грязную, когда-то бывшую белую тряпку, развернул её - я увидел шприц (а я уже читал и слышал о СПИДе) и понял, что им только что прививки овцам не делали, и теперь этим шприцем мне будут делать укол. Я сказал: "Нет, не надо укола". Врач предупредил: "Будет очень больно".
Я ответил:
- Ничего, я потерплю.
- Как хочешь.
Всё это происходило в комнате с кафельным полом, наверное, это была процедурная. Он обратился к санитарке по-монгольски, и она принесла байковое вонючее одеяло, постелила его на пол. Врач сказал, чтобы я ложился. Я лёг. Он сел с правой стороны от меня, лицом ко мне, стал снимать ботинки. Я уже сказал, что одеяло было не первой свежести, но когда он снял ботинки, атмосфера в комнате сильно не изменилась, хотя стало всё погуще, с точки зрения запаха. Я не понимал, что врач собирается делать, пока он не стал пристраивать свою ногу мне подмышку. Двумя руками врач взялся за кисть моей правой руки и предупредил: "Держись!" И на этих словах что есть силы дёрнул. Похоже, я на долю секунды потерял сознание. Врач встал, что-то потрогал у меня на плече, остался недоволен и снова стал присаживаться. Тут, на счастье, прибежал с базы наш штатный отрядный медсанбрат Мишка Мазуренко. У него по-деловому через плечо была перекинута брезентовая сумка с красным крестом, в которой он всегда носил какие-то лекарства.
- Что вы тут делаете? - Спросил он строго у врача-монгола.
- Да вот, вправляю.
Мишаня посмотрел на меня, в его глазах прочёл, как я выгляжу. Судя по всему - не очень. Монгол ещё раз упёрся правой ногой мне в подмышку, взял меня за кисть и дёрнул. Видя как минут пятнадцать тому назад по живому, без всякой анестезии, зашивали кожу на голове монгола и тот не проронил ни звука, я тоже стал играть в партизанов и, стиснув зубы, даже не мяукнул, но сознание, похоже, опять потерял, потому что через пару секунд я услышал спокойный, но не терпящий возражений голос Мишани: "Знаете что, завтра утром прилетит борт из Улан-Батора и всё равно Серёгу повезут в советский госпиталь. Вправили вы, не вправили, я думаю, что ничего, потерпит он до утра". Я с благодарностью посмотрел на Мишаню. Потом меня отвезли на нашу базу.
Я пошёл ночевать к своему приятелю - водителю из автопарка - Коле Довбенко, я у него часто останавливался, когда был в Ховде. А вечером, когда я был у Коли, приехал начальник экспедиции, сказал, что заказал транспортный борт Ан-24-ый и утром меня отправят в Улан-Батор. Рассказал, что, похоже, дело действительно в колодках и сейчас уже везут нашу машину обратно, говорят, что заклинило переднее левое колесо. (Наверное, так и было, потому что я помню, что мы пошли на кувырок через левое переднее колесо.) Потом начальник экспедиции спросил у меня: "Как ты догадался по телефону позвонить?"
Я рассказал. Дело в том, что если бы я сообщил про это ДТП по рации (впрочем, рация была только в отряде, а мы туда не доехали), то об этом уже знал бы полСоюза, потому что всё, что говорится в эфире, прослушивается. А по внутренней монгольской телефонной связи, кроме начальника экспедиции, никто не знал об этом ЧП. Насколько я понял, он не хотел, чтобы эта история стала достоянием широкой огласки. Но и я тоже не был особенно в этом заинтересован. Пожав мне с чувством левую руку, начальник экспедиции ушёл. Ночью я, помню, не спал.
Утром прилетел борт. Где-то три часа лёту и мы приземляемся в Улан-Баторе. На поле уже стояла "скорая помощь" из нашей советской больницы. Меня отвезли туда, сделали рентген. Наша врачиха, увидев снимки рентгена, долго цокала языком и удивлялась: "Вы знаете, у вас вообще-то ключица сломана и порваны связки. Я всякие травмы видела, но такой измочаленной связки я никогда не видела".
Я удивленно спросил:
- Разве у меня не вывих?
- Причём здесь вывих? У вас связка порвана. Тут я ей рассказал, как монгольский врач вправлял мне вывих.
- Теперь понятно, откуда такое мочало. - Это она про связки.
Ну, это всё лабуда. Меня запаковали в гипс, и поздно вечером 24 мая я был у себя в улан-баторской квартире. На следующий день, 25 мая 1989 года, в 14 часов по местному времени, счастливый, весь в гипсе, лёжа на родном диванчике, я смотрел в прямом эфире открытие первого Съезда народных депутатов Советского Союза.
Иногда мечты сбываются! Вот такая история.