ДЕСАНТНИКИ. Глава VI. Первый прыжок
Дорогие друзья!
Размещаю новую главу своих воспоминаний о службе в ВДВ: Главу VI . Первый прыжок
Фото моего армейского альбома.
Воспоминания об армии
Посвящается моему другу гвардии старшине ВДВ
Константину Борисовичу Павлóвичу
Глава VI. Первый прыжок
Уже через три недели после начала учебы мы приступили к изучению материальной части. Тогда в десанте боевым был парашют, который назывался Д-1-8 серии 3. Мы узнали, что ткань, из которой шьют купола, называется перкаль. Узнали, что изобретателем парашюта был русский актер Котельников, причем, он действительно был актером, но очень увлекался авиацией, и когда на его глазах во время показательных полетов, ещё перед первой мировой войной, один из летчиков, делая "мертвую петлю" (петля Нестерова), просто выпал из кабины и камнем, ринувшись вниз, разбился о землю, он понял, что нужно что-то придумать, чтобы летчики могли спастись.
Первая его идея была заложить свернутый купол в шлем на голове летчика, но, проведя самые первые испытания (видимо, с крыши дома), он понял, что в результате динамического удара (это когда купол раскрывается и падающее тело резко тормозится, причем, это реально происходит в виде мощного рывка) может просто голову оторвать или, как минимум, сломать все шейные позвонки. И тогда Котельников придумал ранец и подвесную систему. Собственно говоря, все современные парашюты, даже очень продвинутые, в своей основе имеют именно эти гениальные инженерные разработки русского актера Котельникова. Кстати, этот смелый человек, создав первый парашют, сам же его неоднократно испытывал.
Еще на занятиях по матчасти мы узнали, что площадь основного парашюта 81 кв. м., площадь запасного - 49 кв. м. Кстати, купол запасного, по-моему, делается из капрона, а не из перкали. У парашюта 28 строп сведенных по семь в четыре лямки. Для того чтобы подстраховать парашютиста (мало ли, вдруг от волнения или от удара во время десантирования при прыжке из люка о борт самолета потеряет сознание), предусмотрен специальный прибор, который имеет часовой механизм (как правило, заводится на 5 секунд) и барометрический, то есть прибор щелкнет и раскроет парашют без участия человека, либо через 5 секунд, а если часовой механизм не сработает, то откроет при достижении определенной высоты, то есть, давление увеличится и прибор сработает.
Кстати, в предыдущем учебном периоде, то есть, с мая по ноябрь, был трагический случай. У курсантов был первый прыжок и один из них приземлился без сознания, но почему-то все решили, что он от волнения потерял сознание, видимо, его как следует медики не проверили. И на втором прыжке он вновь потерял сознание, а у него что-то было с сосудами головного мозга, и от перепада давления он просто "отключался", а прибор не сработал и курсант разбился. И тогда для нас (и вообще была команда по ВДВ) решили ставить два прибора (кстати, когда я не так давно был в Ивановской области в 98-ой гвардейской дивизии ВДВ, специально спросил: сколько приборов сейчас ставят - ставят один, но надежный).
Изучив матчасть, мы начали занятия на парашютном городке.
На специальных стапелях висели подвесные системы, мы их надевали, убиралась из-под ног скамейка и мы висели в подвесной системе, учась отсчитывать ровно 5 секунд. Делается это очень просто - нужно про себя считать: "501, 502, 503, 504, 505, кольцо", то есть, досчитав до "505", нужно было дергать правой рукой кольцо. На самом деле, это такая красного цвета рамка, похожая на примитивную дверную ручку, которая всунута примерно на половину в специальный брезентовый кармашек на левой лямке и от которой тянется тросик с тремя шпильками (как три поводка на леске, когда рыбу ловят) на ранец. И, дергая кольцо, тянешь тросик, и эти три шпильки выскакивают из специальных гнезд и открывают ранец парашюта, а оттуда уже выскакивает подпружининный шарик, обтянутый тканью, а он уже вытягивает чехол со стабилизирующего парашютика (маленький парашютик, диаметр купола - 1,5 кв. м). Этот стабилизирующий парашютик стягивает чехол с основного парашюта.
Вообще, прыжок из самолета бывает принудительный (это когда кольцо дергать не надо, а цепляешь карабин за трос прямо в самолете, и когда ты выпрыгиваешь из люка, эти шпильки выскакивают, потому что их выдергивает тросик, который остается болтающимся в самолете, и купол раскрывается практически немедленно, сразу же после того, как выпрыгнул), есть прыжок на стабилизации (это когда вытяжной фал, пристегнутый специальным карабином к тросику внутри самолета, раскрывает ранец, в результате открывается стабилизирующий парашют, который называется так, потому что помогает висеть ногами вниз в подвешенном состоянии, как будто тебя кто-то за шкирку держит, и через 5 секунд, когда ты дергаешь кольцо, уже открывается основной парашют).
Так вот, это самое кольцо, которое по форме таковым не является, как я уже сказал, находится на левой лямке, и, болтаясь в подвесной системе, по команде сержанта мы то отсчитывали "501…" и так далее, кстати, после слов "кольцо", нужно было реально дернуть кольцо и тут же посмотреть вверх, то есть, проверить, как раскрылся купол, нет ли перехлестов строп. Еще на этом тренажере обучали разворачиваться в воздухе, скользить, то есть заставлять парашют перемещаться по горизонтали и так далее. Это, можно сказать, тренажер по изучению первого этапа прыжка.
Для выработки бесстрашия использовалась и парашютная вышка, и специальный тренажер, который из себя представлял поднятый на значительную высоту макет фюзеляжа Ан-12. Там внутри, вдоль всего фюзеляжа, шли натянутые тросы, за которые нужно было цеплять вытяжной фал, а подвесная, которая на тебе, заканчивалась специальной кареткой, которая вставлялась в направляющую, и по команде нужно было бежать к люку (это такой проем примерно 6 на 9 метров в хвосте самолета), оттолкнувшись от края трапа, нужно было "лечь" на поток, а на тренажере это происходило таким образом: ты начинал на каретке скользить вперед и эта направляющая, спускаясь к земле, шла примерно метров 50-60. Вот ты отсчитывал "501…", а в конце нужно было уже готовить ноги к приземлению, потому что земля на тебя неслась с приличной скоростью, где-то близкой к реальной, когда прыгаешь с парашютом.
Был в этом упражнении один нюанс: кто-то обязательно должен был страховать бойца внизу, в частности, во время вставлять такой небольшой ломик в окончание направляющей, чтобы каретка осталась в направляющей, а не выскочила вслед за приземлившимся гвардейцем и не долбанула бы его сзади по башке. Кстати, пару раз, несмотря на все страховки, это было. Хорошо, что получалось не по башке, а где-то по загривку, но гематомы были у ребят здоровущие.
Наконец, говоря о парашютной подготовке, нужно сказать еще об одном гениальном изобретении инструкторов. Дело в том, что при приземлении, если ноги будут растопырены, то удар на ногу приходится такой (называлась сила удара в килограммах, врать не буду, не помню), что кость, как правило, не выдерживает и гарантировано можно сломать одну или даже обе ноги, это точно. Поэтому главное правило - обязательно держать ноги, в частности ступни, вместе, плотно прижатыми. Более того, во время отрыва от трапа из люка необходимо и колени держать плотно сжатыми вместе и не раздвигать ноги, иначе длинный чехол, в котором какое-то время будет находиться основной купол, может попасть между ног. А у бойца после первых секунд страха и неконтроля за ногами все-таки может всплыть, что ноги нужно сжать. Бывали случаи, когда сжимали ноги и коленями зажимали собственный парашют и так и летели, пока не соображали, что нужно раздвинуть ноги, чтобы отпустить парашют.
Так вот, для отработки всех этих деталей, то есть, привычки прижимать и колени, и ступни, инструкторы придумали вот какое упражнение.
На площадке было три трамплина, или три пьедестала, похожие на те, на которые становятся спортсмены, когда им вручают, допустим, олимпийские медали. Первый пьедестал примерно на высоте одного метра, второй пьедестал где-то на высоте полутора метров и третий - на высоте двух метров. Если прыгаешь с высоты двух метров, то сила удара о землю примерно равна аналогичной силе удара при приземлении с парашютом. И вот курсанты брали какие-нибудь две щепочки, забирались на эти пьедесталы и зажимали одну щепочку между колен, а другую между ступней, и по команде прыгали. Если при приземлении обе щепочки оставались на месте - это был прыжок на отлично, а если щепочки выпадали, значит, как образно говорили наши сержанты: "Чмо ты последнее". Такие тренировки шли почти три месяца.
И вот наступила прыжковая неделя.
Наша рота должна была прыгать во вторник, а в воскресенье наша рота заступила дежурной по части. Нашему взводу досталась столовая, а моему отделению, в частности, "музыкальный цех", так мы называли посудомойку. Посуда вся алюминиевая, стояли огромные корыта, над которыми были краны с холодной и горячей водой, и процесс мытья заключался в последовательной передаче посуды из рук в руки, от первого корыта, до последнего, ополаскательного. Стояли, обычно, 5 человек. Когда передаешь миску, до ставишь её или, по крайней мере, обозначаешь стуком, что у тебя готово, о край этих корыт. И можно было добиться определенного ритма, чтобы передача этих алюминиевых тарелок была синхронной, под определенный музыкальный ритм, а иногда даже мы еще и пели. Получалось неплохо, но проблема была в том, что вода не успевала стекать в канализацию и очень часто была не только в корытах, но и на полу, иногда чуть ли не по колено стояли в воде.
И вот, поздно вечером вернувшись с этого дежурства, я почувствовал, что стал прихрамывать - оказалось, что не могу снять сапог. Повели меня в медсанчать, там пришлось сапог разрезать, потому что нога опухла, посинела, был когда-то натертый мозоль и, видимо, от влаги началось заражение и все это распухло. Одним словом, во вторник, когда моя рота пошла на прыжки, я в одном сапоге и в тапочке на другой ноге стоял у окна в расположении части и с завистью, и с тоской, а если сказать по правде, где-то может даже и с каким-то странным чувством, похожим на радость, что в этот раз миновала меня чаша сия, смотрел на своих товарищей.
Когда ближе к ужину мои вернулись в роту, у них гордо на груди, на х/б висел знак парашютиста с подвеской, на которой была выбита единица, то есть первый прыжок. Вот тут я расстроился не на шутку. Но нога зажила быстро и через неделю для всех был второй прыжок, а для меня должен был быть только первый.
Первый прыжок - без оружия, с Ан-2, с высоты 800 метров.
Как раз к этому времени нападало довольно много снежку. Мы были в шапках-ушанках, в валенках (которые специальными резинками прикреплялись к ноге, чтобы не слетели в воздухе). Был хороший морозный день. И вот мы строем (где бегом, где шагом) пошли на аэродром. Парашюты заранее были нами уложены (каждый свой парашют обязательно укладывает лично и лично потом расписывается в специальной ведомости). Когда пришли на аэродром, нас разбили на корабли (это значит, по 9 человек: 9 курсантов, 10-ый - выпускающий офицер). Офицер, обычно, выпускал несколько кораблей и где-нибудь на 7-ом или 8-ом прыгал сам.
Я обратил внимание, что в том корабле, в котором оказался я, был наш взводный, хотя, очень часто, попадали к любому офицеру. Внутри фюзеляжа рассаживались таким образом: на сидениях напротив двери садилось 5 человек, а по левому борту, где дверь, садились 4 человека. Прыгать нужно было только после команды выпускающего, когда он хлопал тебя по плечу и говорил: "Пошел!" Меня посадили так, что я сидел пятым по левому борту, прямо напротив двери. Обычно всех рассаживают по весу так, что самые тяжелые прыгают первыми, самые легкие - последними. Но я обратил внимание, что шестым, то есть за мной, поставили Славу Поворотного, а он высокий и вес у него чуть ли не в два раза больше моего. Я тогда не понял, почему сделали именно так.
Забегая вперед, оказалось, что ротный не исключал: вдруг курсант Миронов просто испугался и сачканул первый прыжок под видом того, что у него нога болит, и попросил Славу, если я замешкаюсь, помочь мне, то есть немножечко пинком под зад подтолкнуть. Но Славе этого делать не пришлось. Честно говоря, уже на поле, сидя (а стоять с парашютом тяжело, парашют вместе с запаской весил 28 кг) в ряд по 9 человек и, перемещаясь с каждым новым вылетом Ан-2 все ближе и ближе, сердце, конечно же, уходило в пятки. Вдалеке были видны раскрывающиеся парашюты, слышны были ликующие крики. У моих однополчан, и у Костика, в частности, это был уже второй прыжок. Конечно, Костик во всех красках, да и не только он, рассказал мне все свои ощущения и нюансы, связанные с прыжком. Честно скажу, мандраж был суровый.
Но еще больше, чем самого прыжка, я боялся, что испугаюсь, струшу и в глазах своих товарищей, а главное - Костика, окажусь отказчиком. И я нисколько не сомневался, что прыгну, чего бы мне это не стоило. У меня было такое ощущение, что если бы даже парашют с меня сняли, я все равно сиганул бы в дверь, когда подошел бы мой черед.
И вот мы в самолете.
Взревел мотор. "Аннушка" очень быстро разбежалась и взмыла в небо. Это, кстати, был мой первый в жизни отрыв от земли, потому что, как я уже говорил, до армии я никогда на самолетах не летал. Все было внове, все было в диковинку, но внутри фюзеляж выглядит точно так же, как на тренажерах. Сразу же после взлета поступила команда: "Зацепить карабины". Карабин нужно было всегда цеплять так, как будто ты горло подставляешь под трос. Этому тоже долго и настойчиво учили. Зацепили карабины. Самолет кругами быстро набирал высоту. Над кабиной летчиков были три больших фонаря: желтый - "внимание", зеленый - "пошел" и красный - "отставить".
Сначала зажегся желтый, летчик развернулся в своем кресле и кивнул нашему выпускающему. Офицер, у которого, кстати, карабин тоже был на всякий случай зацеплен, открыл внутрь фюзеляжа дверь. Шум мотора усилился, какие-то рваные клочья облаков, ветер, свист. Первые четверо по левому борту встали, немножко пригнулись и по одному стали подходить к люку. По команде и хлопку выпускающего отталкивались от порожка и быстро исчезали в проеме люка, только болтались, закручиваясь в воздухе, вытяжные фалы.
Подошел четвертый, и только он прыгнул, а мы по правому борту уже стояли наизготовку, а я-то стоял прямо напротив двери, лейтенант повернулся было ко мне, чтобы сказать: "Подходи", а я прямо со своего места в два прыжка оказался уже за бортом. Ветер, меня куда-то крутануло, и в ту же секунду я почувствовал сначала, что меня кто-то схватил за шкирку и буквально через две секунды с таким шелестом, а потом с резким хлопком, в результате которого меня сильно встряхнуло, раскрылся купол. Первое, что я почувствовал и услышал: тишина. После рёва мотора было очень тихо, но меня переполнял такой восторг, и я заорал, что есть мочи. Поорав секунд пять, я вспомнил, что нужно посмотреть на купол. Посмотрел, убедился, что купол полный, стропы не перехлестнуты. Земли не было видно, потому что была облачность.
Я висел как в молоке, с опаской (с опаской, так уж сказано из нынешнего времени, тогда все сердце наполняла радость, что я это сделал, что я теперь настоящий десантник, что я прыгнул), правда, поглядывая, нет ли рядом кого-нибудь, чтобы наши купола не сошлись. И еще в воздухе я подумал: а вот было бы здорово сегодня второй раз сигануть, чтобы у меня тоже было два прыжка, как у всех. Пока эти мысли неслись в голове, а с высоты 800 метров летишь где-то минуты полторы-две, вдруг внизу белизна облаков стала темнеть, и я увидел землю и много-много парашютистов, собирающих парашюты. Там, куда я приближался, вроде было пусто и мне не грозило кого-нибудь придавить.Я уже, как учили, вытянул сдвинутые вместе ступни в валенках так, чтобы из-под запаски была видна треть моих ступней и стал ждать землю. Удар оказался очень даже не сильным (все-таки снег), я завалился на бок и быстро, как учили, за нижние лямки стал тянуть, чтобы гасить парашют. Потом даже вскочил и немножко забежал вбок, чтобы ветром, а, кстати, ветерок небольшой был, меня не потянуло.
На третьем прыжке я сам был свидетелем вот такой картинки.
Прыгали мы на опушку леса, и кое-где видны были сугробы, под которыми были, наверное, пни. И вот на третьем прыжке у земли оказался довольно сильный ветер, один боец после приземления не успел погасить купол и его понесло. То есть, купол на земле надулся и его поволокло. А он радостный, показывая мне большой палец, проскользил мимо меня, пока купол мягко не обогнул такой "сугробик", а боец, хорошо, что он смотрел на меня, со всего размаху ударился о пенек, который был под снегом. Кстати, иногда это кончалось очень печально. Недавно мне рассказали, что в Рязанском воздушно-десантном училище какое-то время тому назад пять курсантов погибли именно на земле - не смогли вовремя загасить парашюты, их волокло и они просто разбились, ударившись о что-то там на местности. В Иваново мне показали, что теперь можно экстренно лямки отстегнуть - придумали специальное устройство, чтобы не волочиться за парашютом.
Итак, на земле счастливый и радостный я укладывал в парашютную сумку купол и вдруг ко мне подбежал наш ротный. Он достал из кармана бушлата маленькую прямоугольную коробочку из серого картона и сердце у меня радостно забилось - там был значок парашютиста. Он вручил его мне, сказав: "Молодец, Миронов!" И вдруг предложил: "А хочешь еще сегодня прыгнуть?" Я удивился, как будто он мои мысли прочел те, в воздухе: "Конечно", - сказал я. "Давай, бегом!" И, действительно, через полчаса я уже совершил второй прыжок. Совершил я его уже осмысленно, с чувством, с толком, с расстановкой, задержался на секунду в дверях, посмотрел на выпускающего, тот хлопнул меня по плечу, сказал: "Пошел". Я оттолкнулся правой ногой и вновь испытал то же самое необыкновенное счастье и радость от второго в моей жизни прыжка.
Кстати, закончил я службу с 25-ю прыжками. Это довольно много для того периода, то есть начала 70-х. Большинство дембелей осенью 73-го имели от 8 до 15 прыжков. А мне повезло. Но об этом я расскажу в следующих главах.
В расположении роты мы все не могли успокоиться и, наверное, не было человека в роте, который бы не выслушал мой рассказ о первых двух прыжках. Самое главное - я не подвел своих: я не подвел Костика, роту, я не подвел Воздушно-десантные войска, я не подвел мудрого военкома города Пушкина.
Размещаю новую главу своих воспоминаний о службе в ВДВ: Главу VI . Первый прыжок
Фото моего армейского альбома.
Воспоминания об армии
Посвящается моему другу гвардии старшине ВДВ
Константину Борисовичу Павлóвичу
Глава VI. Первый прыжок
Уже через три недели после начала учебы мы приступили к изучению материальной части. Тогда в десанте боевым был парашют, который назывался Д-1-8 серии 3. Мы узнали, что ткань, из которой шьют купола, называется перкаль. Узнали, что изобретателем парашюта был русский актер Котельников, причем, он действительно был актером, но очень увлекался авиацией, и когда на его глазах во время показательных полетов, ещё перед первой мировой войной, один из летчиков, делая "мертвую петлю" (петля Нестерова), просто выпал из кабины и камнем, ринувшись вниз, разбился о землю, он понял, что нужно что-то придумать, чтобы летчики могли спастись.
Первая его идея была заложить свернутый купол в шлем на голове летчика, но, проведя самые первые испытания (видимо, с крыши дома), он понял, что в результате динамического удара (это когда купол раскрывается и падающее тело резко тормозится, причем, это реально происходит в виде мощного рывка) может просто голову оторвать или, как минимум, сломать все шейные позвонки. И тогда Котельников придумал ранец и подвесную систему. Собственно говоря, все современные парашюты, даже очень продвинутые, в своей основе имеют именно эти гениальные инженерные разработки русского актера Котельникова. Кстати, этот смелый человек, создав первый парашют, сам же его неоднократно испытывал.
Еще на занятиях по матчасти мы узнали, что площадь основного парашюта 81 кв. м., площадь запасного - 49 кв. м. Кстати, купол запасного, по-моему, делается из капрона, а не из перкали. У парашюта 28 строп сведенных по семь в четыре лямки. Для того чтобы подстраховать парашютиста (мало ли, вдруг от волнения или от удара во время десантирования при прыжке из люка о борт самолета потеряет сознание), предусмотрен специальный прибор, который имеет часовой механизм (как правило, заводится на 5 секунд) и барометрический, то есть прибор щелкнет и раскроет парашют без участия человека, либо через 5 секунд, а если часовой механизм не сработает, то откроет при достижении определенной высоты, то есть, давление увеличится и прибор сработает.
Кстати, в предыдущем учебном периоде, то есть, с мая по ноябрь, был трагический случай. У курсантов был первый прыжок и один из них приземлился без сознания, но почему-то все решили, что он от волнения потерял сознание, видимо, его как следует медики не проверили. И на втором прыжке он вновь потерял сознание, а у него что-то было с сосудами головного мозга, и от перепада давления он просто "отключался", а прибор не сработал и курсант разбился. И тогда для нас (и вообще была команда по ВДВ) решили ставить два прибора (кстати, когда я не так давно был в Ивановской области в 98-ой гвардейской дивизии ВДВ, специально спросил: сколько приборов сейчас ставят - ставят один, но надежный).
Изучив матчасть, мы начали занятия на парашютном городке.
На специальных стапелях висели подвесные системы, мы их надевали, убиралась из-под ног скамейка и мы висели в подвесной системе, учась отсчитывать ровно 5 секунд. Делается это очень просто - нужно про себя считать: "501, 502, 503, 504, 505, кольцо", то есть, досчитав до "505", нужно было дергать правой рукой кольцо. На самом деле, это такая красного цвета рамка, похожая на примитивную дверную ручку, которая всунута примерно на половину в специальный брезентовый кармашек на левой лямке и от которой тянется тросик с тремя шпильками (как три поводка на леске, когда рыбу ловят) на ранец. И, дергая кольцо, тянешь тросик, и эти три шпильки выскакивают из специальных гнезд и открывают ранец парашюта, а оттуда уже выскакивает подпружининный шарик, обтянутый тканью, а он уже вытягивает чехол со стабилизирующего парашютика (маленький парашютик, диаметр купола - 1,5 кв. м). Этот стабилизирующий парашютик стягивает чехол с основного парашюта.
Вообще, прыжок из самолета бывает принудительный (это когда кольцо дергать не надо, а цепляешь карабин за трос прямо в самолете, и когда ты выпрыгиваешь из люка, эти шпильки выскакивают, потому что их выдергивает тросик, который остается болтающимся в самолете, и купол раскрывается практически немедленно, сразу же после того, как выпрыгнул), есть прыжок на стабилизации (это когда вытяжной фал, пристегнутый специальным карабином к тросику внутри самолета, раскрывает ранец, в результате открывается стабилизирующий парашют, который называется так, потому что помогает висеть ногами вниз в подвешенном состоянии, как будто тебя кто-то за шкирку держит, и через 5 секунд, когда ты дергаешь кольцо, уже открывается основной парашют).
Так вот, это самое кольцо, которое по форме таковым не является, как я уже сказал, находится на левой лямке, и, болтаясь в подвесной системе, по команде сержанта мы то отсчитывали "501…" и так далее, кстати, после слов "кольцо", нужно было реально дернуть кольцо и тут же посмотреть вверх, то есть, проверить, как раскрылся купол, нет ли перехлестов строп. Еще на этом тренажере обучали разворачиваться в воздухе, скользить, то есть заставлять парашют перемещаться по горизонтали и так далее. Это, можно сказать, тренажер по изучению первого этапа прыжка.
Для выработки бесстрашия использовалась и парашютная вышка, и специальный тренажер, который из себя представлял поднятый на значительную высоту макет фюзеляжа Ан-12. Там внутри, вдоль всего фюзеляжа, шли натянутые тросы, за которые нужно было цеплять вытяжной фал, а подвесная, которая на тебе, заканчивалась специальной кареткой, которая вставлялась в направляющую, и по команде нужно было бежать к люку (это такой проем примерно 6 на 9 метров в хвосте самолета), оттолкнувшись от края трапа, нужно было "лечь" на поток, а на тренажере это происходило таким образом: ты начинал на каретке скользить вперед и эта направляющая, спускаясь к земле, шла примерно метров 50-60. Вот ты отсчитывал "501…", а в конце нужно было уже готовить ноги к приземлению, потому что земля на тебя неслась с приличной скоростью, где-то близкой к реальной, когда прыгаешь с парашютом.
Был в этом упражнении один нюанс: кто-то обязательно должен был страховать бойца внизу, в частности, во время вставлять такой небольшой ломик в окончание направляющей, чтобы каретка осталась в направляющей, а не выскочила вслед за приземлившимся гвардейцем и не долбанула бы его сзади по башке. Кстати, пару раз, несмотря на все страховки, это было. Хорошо, что получалось не по башке, а где-то по загривку, но гематомы были у ребят здоровущие.
Наконец, говоря о парашютной подготовке, нужно сказать еще об одном гениальном изобретении инструкторов. Дело в том, что при приземлении, если ноги будут растопырены, то удар на ногу приходится такой (называлась сила удара в килограммах, врать не буду, не помню), что кость, как правило, не выдерживает и гарантировано можно сломать одну или даже обе ноги, это точно. Поэтому главное правило - обязательно держать ноги, в частности ступни, вместе, плотно прижатыми. Более того, во время отрыва от трапа из люка необходимо и колени держать плотно сжатыми вместе и не раздвигать ноги, иначе длинный чехол, в котором какое-то время будет находиться основной купол, может попасть между ног. А у бойца после первых секунд страха и неконтроля за ногами все-таки может всплыть, что ноги нужно сжать. Бывали случаи, когда сжимали ноги и коленями зажимали собственный парашют и так и летели, пока не соображали, что нужно раздвинуть ноги, чтобы отпустить парашют.
Так вот, для отработки всех этих деталей, то есть, привычки прижимать и колени, и ступни, инструкторы придумали вот какое упражнение.
На площадке было три трамплина, или три пьедестала, похожие на те, на которые становятся спортсмены, когда им вручают, допустим, олимпийские медали. Первый пьедестал примерно на высоте одного метра, второй пьедестал где-то на высоте полутора метров и третий - на высоте двух метров. Если прыгаешь с высоты двух метров, то сила удара о землю примерно равна аналогичной силе удара при приземлении с парашютом. И вот курсанты брали какие-нибудь две щепочки, забирались на эти пьедесталы и зажимали одну щепочку между колен, а другую между ступней, и по команде прыгали. Если при приземлении обе щепочки оставались на месте - это был прыжок на отлично, а если щепочки выпадали, значит, как образно говорили наши сержанты: "Чмо ты последнее". Такие тренировки шли почти три месяца.
И вот наступила прыжковая неделя.
Наша рота должна была прыгать во вторник, а в воскресенье наша рота заступила дежурной по части. Нашему взводу досталась столовая, а моему отделению, в частности, "музыкальный цех", так мы называли посудомойку. Посуда вся алюминиевая, стояли огромные корыта, над которыми были краны с холодной и горячей водой, и процесс мытья заключался в последовательной передаче посуды из рук в руки, от первого корыта, до последнего, ополаскательного. Стояли, обычно, 5 человек. Когда передаешь миску, до ставишь её или, по крайней мере, обозначаешь стуком, что у тебя готово, о край этих корыт. И можно было добиться определенного ритма, чтобы передача этих алюминиевых тарелок была синхронной, под определенный музыкальный ритм, а иногда даже мы еще и пели. Получалось неплохо, но проблема была в том, что вода не успевала стекать в канализацию и очень часто была не только в корытах, но и на полу, иногда чуть ли не по колено стояли в воде.
И вот, поздно вечером вернувшись с этого дежурства, я почувствовал, что стал прихрамывать - оказалось, что не могу снять сапог. Повели меня в медсанчать, там пришлось сапог разрезать, потому что нога опухла, посинела, был когда-то натертый мозоль и, видимо, от влаги началось заражение и все это распухло. Одним словом, во вторник, когда моя рота пошла на прыжки, я в одном сапоге и в тапочке на другой ноге стоял у окна в расположении части и с завистью, и с тоской, а если сказать по правде, где-то может даже и с каким-то странным чувством, похожим на радость, что в этот раз миновала меня чаша сия, смотрел на своих товарищей.
Когда ближе к ужину мои вернулись в роту, у них гордо на груди, на х/б висел знак парашютиста с подвеской, на которой была выбита единица, то есть первый прыжок. Вот тут я расстроился не на шутку. Но нога зажила быстро и через неделю для всех был второй прыжок, а для меня должен был быть только первый.
Первый прыжок - без оружия, с Ан-2, с высоты 800 метров.
Как раз к этому времени нападало довольно много снежку. Мы были в шапках-ушанках, в валенках (которые специальными резинками прикреплялись к ноге, чтобы не слетели в воздухе). Был хороший морозный день. И вот мы строем (где бегом, где шагом) пошли на аэродром. Парашюты заранее были нами уложены (каждый свой парашют обязательно укладывает лично и лично потом расписывается в специальной ведомости). Когда пришли на аэродром, нас разбили на корабли (это значит, по 9 человек: 9 курсантов, 10-ый - выпускающий офицер). Офицер, обычно, выпускал несколько кораблей и где-нибудь на 7-ом или 8-ом прыгал сам.
Я обратил внимание, что в том корабле, в котором оказался я, был наш взводный, хотя, очень часто, попадали к любому офицеру. Внутри фюзеляжа рассаживались таким образом: на сидениях напротив двери садилось 5 человек, а по левому борту, где дверь, садились 4 человека. Прыгать нужно было только после команды выпускающего, когда он хлопал тебя по плечу и говорил: "Пошел!" Меня посадили так, что я сидел пятым по левому борту, прямо напротив двери. Обычно всех рассаживают по весу так, что самые тяжелые прыгают первыми, самые легкие - последними. Но я обратил внимание, что шестым, то есть за мной, поставили Славу Поворотного, а он высокий и вес у него чуть ли не в два раза больше моего. Я тогда не понял, почему сделали именно так.
Забегая вперед, оказалось, что ротный не исключал: вдруг курсант Миронов просто испугался и сачканул первый прыжок под видом того, что у него нога болит, и попросил Славу, если я замешкаюсь, помочь мне, то есть немножечко пинком под зад подтолкнуть. Но Славе этого делать не пришлось. Честно говоря, уже на поле, сидя (а стоять с парашютом тяжело, парашют вместе с запаской весил 28 кг) в ряд по 9 человек и, перемещаясь с каждым новым вылетом Ан-2 все ближе и ближе, сердце, конечно же, уходило в пятки. Вдалеке были видны раскрывающиеся парашюты, слышны были ликующие крики. У моих однополчан, и у Костика, в частности, это был уже второй прыжок. Конечно, Костик во всех красках, да и не только он, рассказал мне все свои ощущения и нюансы, связанные с прыжком. Честно скажу, мандраж был суровый.
Но еще больше, чем самого прыжка, я боялся, что испугаюсь, струшу и в глазах своих товарищей, а главное - Костика, окажусь отказчиком. И я нисколько не сомневался, что прыгну, чего бы мне это не стоило. У меня было такое ощущение, что если бы даже парашют с меня сняли, я все равно сиганул бы в дверь, когда подошел бы мой черед.
И вот мы в самолете.
Взревел мотор. "Аннушка" очень быстро разбежалась и взмыла в небо. Это, кстати, был мой первый в жизни отрыв от земли, потому что, как я уже говорил, до армии я никогда на самолетах не летал. Все было внове, все было в диковинку, но внутри фюзеляж выглядит точно так же, как на тренажерах. Сразу же после взлета поступила команда: "Зацепить карабины". Карабин нужно было всегда цеплять так, как будто ты горло подставляешь под трос. Этому тоже долго и настойчиво учили. Зацепили карабины. Самолет кругами быстро набирал высоту. Над кабиной летчиков были три больших фонаря: желтый - "внимание", зеленый - "пошел" и красный - "отставить".
Сначала зажегся желтый, летчик развернулся в своем кресле и кивнул нашему выпускающему. Офицер, у которого, кстати, карабин тоже был на всякий случай зацеплен, открыл внутрь фюзеляжа дверь. Шум мотора усилился, какие-то рваные клочья облаков, ветер, свист. Первые четверо по левому борту встали, немножко пригнулись и по одному стали подходить к люку. По команде и хлопку выпускающего отталкивались от порожка и быстро исчезали в проеме люка, только болтались, закручиваясь в воздухе, вытяжные фалы.
Подошел четвертый, и только он прыгнул, а мы по правому борту уже стояли наизготовку, а я-то стоял прямо напротив двери, лейтенант повернулся было ко мне, чтобы сказать: "Подходи", а я прямо со своего места в два прыжка оказался уже за бортом. Ветер, меня куда-то крутануло, и в ту же секунду я почувствовал сначала, что меня кто-то схватил за шкирку и буквально через две секунды с таким шелестом, а потом с резким хлопком, в результате которого меня сильно встряхнуло, раскрылся купол. Первое, что я почувствовал и услышал: тишина. После рёва мотора было очень тихо, но меня переполнял такой восторг, и я заорал, что есть мочи. Поорав секунд пять, я вспомнил, что нужно посмотреть на купол. Посмотрел, убедился, что купол полный, стропы не перехлестнуты. Земли не было видно, потому что была облачность.
Я висел как в молоке, с опаской (с опаской, так уж сказано из нынешнего времени, тогда все сердце наполняла радость, что я это сделал, что я теперь настоящий десантник, что я прыгнул), правда, поглядывая, нет ли рядом кого-нибудь, чтобы наши купола не сошлись. И еще в воздухе я подумал: а вот было бы здорово сегодня второй раз сигануть, чтобы у меня тоже было два прыжка, как у всех. Пока эти мысли неслись в голове, а с высоты 800 метров летишь где-то минуты полторы-две, вдруг внизу белизна облаков стала темнеть, и я увидел землю и много-много парашютистов, собирающих парашюты. Там, куда я приближался, вроде было пусто и мне не грозило кого-нибудь придавить.Я уже, как учили, вытянул сдвинутые вместе ступни в валенках так, чтобы из-под запаски была видна треть моих ступней и стал ждать землю. Удар оказался очень даже не сильным (все-таки снег), я завалился на бок и быстро, как учили, за нижние лямки стал тянуть, чтобы гасить парашют. Потом даже вскочил и немножко забежал вбок, чтобы ветром, а, кстати, ветерок небольшой был, меня не потянуло.
На третьем прыжке я сам был свидетелем вот такой картинки.
Прыгали мы на опушку леса, и кое-где видны были сугробы, под которыми были, наверное, пни. И вот на третьем прыжке у земли оказался довольно сильный ветер, один боец после приземления не успел погасить купол и его понесло. То есть, купол на земле надулся и его поволокло. А он радостный, показывая мне большой палец, проскользил мимо меня, пока купол мягко не обогнул такой "сугробик", а боец, хорошо, что он смотрел на меня, со всего размаху ударился о пенек, который был под снегом. Кстати, иногда это кончалось очень печально. Недавно мне рассказали, что в Рязанском воздушно-десантном училище какое-то время тому назад пять курсантов погибли именно на земле - не смогли вовремя загасить парашюты, их волокло и они просто разбились, ударившись о что-то там на местности. В Иваново мне показали, что теперь можно экстренно лямки отстегнуть - придумали специальное устройство, чтобы не волочиться за парашютом.
Итак, на земле счастливый и радостный я укладывал в парашютную сумку купол и вдруг ко мне подбежал наш ротный. Он достал из кармана бушлата маленькую прямоугольную коробочку из серого картона и сердце у меня радостно забилось - там был значок парашютиста. Он вручил его мне, сказав: "Молодец, Миронов!" И вдруг предложил: "А хочешь еще сегодня прыгнуть?" Я удивился, как будто он мои мысли прочел те, в воздухе: "Конечно", - сказал я. "Давай, бегом!" И, действительно, через полчаса я уже совершил второй прыжок. Совершил я его уже осмысленно, с чувством, с толком, с расстановкой, задержался на секунду в дверях, посмотрел на выпускающего, тот хлопнул меня по плечу, сказал: "Пошел". Я оттолкнулся правой ногой и вновь испытал то же самое необыкновенное счастье и радость от второго в моей жизни прыжка.
Кстати, закончил я службу с 25-ю прыжками. Это довольно много для того периода, то есть начала 70-х. Большинство дембелей осенью 73-го имели от 8 до 15 прыжков. А мне повезло. Но об этом я расскажу в следующих главах.
В расположении роты мы все не могли успокоиться и, наверное, не было человека в роте, который бы не выслушал мой рассказ о первых двух прыжках. Самое главное - я не подвел своих: я не подвел Костика, роту, я не подвел Воздушно-десантные войска, я не подвел мудрого военкома города Пушкина.