Клевета на человека
Когда человек человеку не волк
То это и есть человеческий долг,
И если он этого сам не усвоит,
По волчьи, когда-нибудь взвоет!
Е. Евтушенко
Недавнее возвращение в УК РФ статьи о клевете, как «распространении заведомо ложных сведений, порочащих честь и достоинство другого лица или подрывающих его репутацию», дало повод задуматься о хотя бы моральной ответственности за злонамеренное возведение напраслины по отношению к группе лиц, народу или, наконец, ко всему человечеству. Отнесемся снисходительно к нарушению не слишком грамотным законодателем лексической сочетаемости слов «опорочить» и «честь» (опорочить можно человека, но не честь, в отношении которой уместен глагол задеть); рассмотрим факт клеветнических измышлений в отношении человека, как биологического вида Homo Sapiens, учиненных в форме социального биологизаторства и интеллектуальной зоофилии сторонниками концепции «естественного» неравенства людей, якобы, диктуемой его животной сущностью, стремлением взять у общества больше, чем дать ему.
В стародавние времена незыблемое право доминирования одних человеческих особей над другими не подвергалось сомнению и опиралось на грубый деспотизм, на прямое насилие, без апеллирования к высоким наукам и изысканным теориям, вполне успешно заменяемым изречениями шаманов и ясновидцев, ссылками на «заветы предков», пением религиозных мантр и битьём в бубен вокруг костра. Всё не так сейчас. Признаком хорошего тона становится блуждание в терминологических дебрях теоретических пустошей, подкрепление социальных химер глубокомысленными аналогиями с природными процессами. Удобство такого подхода заключается в том, что ссылками на якобы «естественный и незыблемый порядок вещей» можно оправдать любые общественные аномалии, закамуфлировать корыстный интерес господствующих классов яркими картинками из мира борющихся за выживание биологических видов.
Действительно, весьма хлопотно доказывать справедливость такого положения дел, когда честно работающий учитель, инженер, врач получают от общества благ в тысячи раз меньше чем «успешная особь» из номенклатурного ворья, сытно устроившаяся на доходном месте в условиях «суверенной демократии» и «рыночного» благолепия. То ли дело, свалив всё на безответную природу, удрученно развести руками - ничего, мол, не поделаешь, Природа-мать такова! Борьба за выживание, естественный отбор! Дарвин!
Что предлагали «ученые» прохиндеи из телевизора советским людям во времена «новомышленческого» бесстыдства и перестроечного позора? Не ручаюсь за дословность, но смысл их «академических» камланий сводился к простейшим идеям. Указуя на рычащих дворовых собак, рвущих друг у друга кость возле помойки, «профессора»-рыночники, поднимая важно палец вверх, делали вывод - жизнь есть борьба! Побеждает сильнейший! Научный факт! Распространяя своё открытие на общество, сетовали, - советские трудящиеся отвыкли от борьбы. Рабочие при социализме слишком хорошо живут. Зарплаты им хватает не только на выживание, но и на накопление, что лишает их стимула к производительному труду. Нужна безработица, нужен свободный рынок рабочей силы, на котором цена каждому будет определяться действием объективных экономических законов, а не волей чиновников-«партократов». В результате конкурентной борьбы за рабочие места цена трудящегося должна снижаться до уровня простого воспроизводства его рабочей силы. Главный стимул для эффективного труда - страх голодной смерти, страх за семью, за детей, но вовсе не лишний чайный сервиз на полку, не партвзыскание, и не почетная грамота от месткома.
Важные господа из телевизора продолжали вразумлять оторопевших от такой беспросветной жизненной правды советских трудящихся. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке! За всё надо платить! Собственность не должна быть бесхозной! Нужен хозяин, эффективный собственник, который, не стесненный соображениями морального кодекса строителя коммунизма будет выжимать из работника семь потов во имя светлого капиталистического будущего! Человек человеку - волк!
Этика живодерни вскоре нашла свое отражение и в геральдике новоявленных геополитических недоразумений. Эстетствующая обывательщина, которой партия дала-таки «порулить», провалившись экономически, весьма преуспели в насаждении живности на новосочиненных гербах и знаменах. Хищно оскалились львы, волки, тигры, медведи, расправили крылья орлы, несколько скромнее выглядели олени, куницы, не востребованными оказались петухи, ослы, бараны и козы. Что и понятно, в мире скотов все хотят пожирать, но становиться чьим-то деликатесом желающих много меньше.
Почему люди порой столь самоубийственно доверчивы? Почему не рассматривают каждое утверждение пристрастно, с «презумпцией» его лживости, враждебности, безнравственности? Почему слепо доверяются авторитету, званию, общественному положению велеречивого краснобая? Дело, похоже, в самой генетической природе человека, обусловленной родоплеменной организацией протосоциума. Способность к получению, сохранению, обмену информацией - важнейшее конкурентное преимущество, позволившее человеческому племени совершить качественный скачок из мира инстинктов в царствие «осознанной необходимости». Обмен информацией позволял координировать, планировать действия всех членов племени к всеобщей пользе. В племени не было частной собственности, не было частного движущего интереса, следовательно, ни у кого не было и мотива лгать своим соплеменникам. Достоверность информации была вопросом выживания, в котором племя лжецов утрачивало свое главное преимущество и уступало в борьбе за место под солнцем другому племени, в котором отношение к лжецам и эгоистам было не столь толерантным. Отсюда и берет истоки кажущаяся порой непростительной доверчивость людей к слову. Ведь всего лишь несколько последних тысячелетий «частный интерес», «собственность», корыстный расчет стали деформировать человеческое естество в соответствие с действием неумолимого закона бытия, которое только и определяет сознание. Но что это в сравнении с миллионами лет, прожитых нашими предками в единстве, сплоченности и солидарности?
Этот «атавизм» проявляется в поведении детей, не понимающих еще смысла «собственности» и рассматривающих наличие игрушки у другого ребенка как вызов своему праву на такую же игрушку. Если бы в детском саду нашелся изверг от «педагогики», решившийся на эксперимент и выделивший нескольких детей, поставивший перед ними в обед разнообразные фрукты, аппетитные блюда, а перед остальной группой - порции с перловой кашей, то реакция возмущения была бы вполне предсказуемой. Как вполне предсказуемым стал бы и конец карьеры подобного «педагога». Равенство - самая естественная среда для человека разумного, снимающая социальное напряжение, взаимную враждебность, обеспечивающая возможность каждому сосредоточиться на общественно-полезной деятельности, наиболее полно раскрыть все свои способности, все свои таланты в труде и творчестве. Недавнее предложение о введение единой школьной формы и есть попытка создания более благоприятного психологического климата в коллективе учащихся.
Приписывать человеку качества, являющиеся следствиями уродливых общественных отношений, значит не только нагло клеветать на человека, не только брать на себя ответственность за надругательство над истиной, но и громогласно заявить - да, я скот, я животное, но такова «природа» не исключительно моя, «несовершенен» сам вид Homo Sapiens. Это то же самое, что, заперев людей в клетке, созерцая вырывание ими друг у друга кусков пищи, оживляя зрелище уколами озверевших особей копьем сквозь решетку, глумливо умствовать - вот он, человек без прикрас! Вот она его истинная сущность! Посмотрите, как он рычит, как скалит зубы! Как яростно рвется из клетки! Разве можно такому даровать свободу? Нет, надо усилить прутья, поставить надежней охрану, а главное, забить информационным, культурным, религиозным шумом всякие проблески сознания, могущего породить крамольные мысли о ненормальности и постыдности подобного положения вещей.
Воспевателей скотства и до перестроечных брехунов хватало. Каноническим образчиком социального зоофильства может служить писанина некогда модного, культового «философа» Фридриха Ницше. Вот как в его представлении выглядит «забота» о благе людей, служащих «удобрением» для взращивания «сверхчеловека», «белокурой бестии», который, расцветая на щедро унавоженной почве, должен был бы превзойти человека обычного, в той же мере, как тот превосходит обезьяну. Заратустра обращается к людям на базарной площади с проповедью о сверхчеловеке, для которого обычный человек лишь нечто, что «должно превзойти». Дескать, в природе «все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя». И недостойно человека уклоняться от столь великой миссии.
Однако, с грустью осознав, что неблагодарный народ вяло вдохновлялся перспективой выращивания себе на шею белокурого господина и сверхчеловека, Заратустра вознамерился припугнуть людей, нарисовав им картину будущего без господ, без частной собственности, без рабского труда, без голода, без насилия и страха:
«Не будет более ни бедных, ни богатых: то и другое слишком хлопотно. И кто захотел бы еще управлять? И кто повиноваться? То и другое слишком хлопотно.
Нет пастуха, одно лишь стадо! Каждый желает равенства, все равны: кто чувствует иначе, тот добровольно идет в сумасшедший дом.
"Прежде весь мир был сумасшедший", - говорят самые умные из них, и моргают.
Все умны и знают все, что было; так что можно смеяться без конца. Они еще ссорятся, но скоро мирятся - иначе это расстраивало бы желудок.
У них есть свое удовольствьице для дня и свое удовольствьице для ночи; но здоровье - выше всего.
"Счастье найдено нами", - говорят последние люди, и моргают.
Здесь окончилась первая речь Заратустры, называемая также "Предисловием", ибо на этом месте его прервали крик и радость толпы. "Дай нам этого последнего человека, о Заратустра, - так восклицали они, - сделай нас похожими на этих последних людей!
И мы подарим тебе сверхчеловека!" И все радовались и щелкали языком. Но Заратустра стал печален и сказал в сердце своем:
"Они не понимают меня: мои речи не для этих ушей».
Нетрудно догадаться, что острие ницшеанского сарказма было направлено против обретающей популярность в конце XIX века идеи коммунизма, как общества, в котором отсутствие взаимной борьбы за существование, полная гармония с окружающим миром, якобы ведет к пресности, однообразию, апатии и угасанию интереса к жизни. Подобно тому, как в воде с определенной температурой человеческое тело перестает ощущать её бодрящую холодность или горячность. Конечное термодинамическое равновесие, «тепловая смерть» социума «последних людей».
Ничего не напоминает? Не такие ли речи вели «ученые» шарлатаны, «объясняя» «отсутствие заинтересованности» в результатах труда «уравниловкой», якобы присущей социалистическим отношением? И разве не диаметрально противоположного, не равенства требовали миллионы советских людей, выходивших на «базарные площади» в конце 1980-х - начале 1990-х годов?
Перед бандами интеллектуалов на службе у входившего во вкус безраздельной власти номенклатурного ворья стояла нелегкая задача - выдать черное за белое, назвать «правое» «левым», «зло» - «добром», стихию - порядком, планирование - хаосом. Требовалось обмануть людей трескучей фразой, соблазнить картинками потребительского «рая» того мира, где кража давно являлась основой общественных отношений. Выстроить незамысловатые «логические» цепочки - «там у них» есть рынок, частная собственность, многопартийность, парламентаризм, значит и нам следует поделить народную собственность, ликвидировать планирование и предоставить рынку полную свободу саморегулирования, заключив зверинец страстей людских в прочную клетку представительной демократии.
Либерал, взывающий к темным инстинктам борющейся за существование живой плоти, «обосновывающий» благотворность конкуренции между людьми, исходящий из «естественности» неравенства, не примеряет, разумеется, издержки этой борьбы к себе. Дорвавшийся до власти либерал первым делом ликвидирует всякое разномыслие и политическую конкуренцию. Дорвавшийся до собственности либерал ищет пути устранения экономической конкуренции. Правильная в либеральном понимании система та, где действует «справедливое» распределение, по типу: «это - мне, это опять мне, это снова мне».
Излишне было бы ждать от либерального дарвиниста какой-либо внятной конкретики по критериям селекции людей, механизму фиксации благоприобретенных качеств и методам «утилизации» «неуспешных» особей. Либерал не снисходит до презренных деталей реализации дарвинистских принципов «естественного отбора» в человеческом обществе, предоставляя господствующему классу определять способы истребления неугодных идей, лиц и целых народов. И можно быть уверенным, что соображения «улучшения» человеческого вида в этой борьбе находятся далеко не на первом месте. Навязывать свои человеконенавистнические социальные доктрины либерал может лишь прибегая к изощренной софистике, выдавая рабство за свободу, ущерб за благо, человечность за скотство, а скотство за идеал гуманизма.
Так какова же истинная природа человека, что есть его подлинная сущность? Человек - существо социальное, остро воспринимающее несправедливость, материализуемую в неравенстве. Человек добр, доверчив, любознателен, мечтателен, неравнодушен, чувственен; он видит в другом человеке равную себе личность, такую же неповторимую, бесценную, как и он сам. Он почти рефлекторно спешит на помощь к упавшему человеку, зачастую рискуя собственной жизнью, бросается в воду, чтобы спасти чужого ребенка, соединяется в могучую, непобедимую силу перед лицом внешних угроз и испытаний.
Противоестественное деление общества по классовому «интересу» является мощным деструктивным фактором, не только тормозящим развитие производительных сил, но и извращающим нормальные человеческие отношения, толкающим целые народы к губительному противостоянию, ведущим к невосполнимому истощению планетарных ресурсов в бессмысленном социальном соперничестве. Общественный характер современного производства требует не конкуренции, не взаимной борьбы, не дробления производительных сил, а их интегрирования в единый плановый нетоварный народнохозяйственный комплекс в интересах всех членов общества в равной степени. Тем самым будет не только обеспечена наивысшая производительность труда, но и созданы условия, наиболее полно отвечающие настоящей природе человека, его естества творца, мыслителя, труженика, видящего в ближнем своем не соперника, не врага, не конкурента, а товарища, друга и брата.
13 апреля 2013 г.
То это и есть человеческий долг,
И если он этого сам не усвоит,
По волчьи, когда-нибудь взвоет!
Е. Евтушенко
Недавнее возвращение в УК РФ статьи о клевете, как «распространении заведомо ложных сведений, порочащих честь и достоинство другого лица или подрывающих его репутацию», дало повод задуматься о хотя бы моральной ответственности за злонамеренное возведение напраслины по отношению к группе лиц, народу или, наконец, ко всему человечеству. Отнесемся снисходительно к нарушению не слишком грамотным законодателем лексической сочетаемости слов «опорочить» и «честь» (опорочить можно человека, но не честь, в отношении которой уместен глагол задеть); рассмотрим факт клеветнических измышлений в отношении человека, как биологического вида Homo Sapiens, учиненных в форме социального биологизаторства и интеллектуальной зоофилии сторонниками концепции «естественного» неравенства людей, якобы, диктуемой его животной сущностью, стремлением взять у общества больше, чем дать ему.
В стародавние времена незыблемое право доминирования одних человеческих особей над другими не подвергалось сомнению и опиралось на грубый деспотизм, на прямое насилие, без апеллирования к высоким наукам и изысканным теориям, вполне успешно заменяемым изречениями шаманов и ясновидцев, ссылками на «заветы предков», пением религиозных мантр и битьём в бубен вокруг костра. Всё не так сейчас. Признаком хорошего тона становится блуждание в терминологических дебрях теоретических пустошей, подкрепление социальных химер глубокомысленными аналогиями с природными процессами. Удобство такого подхода заключается в том, что ссылками на якобы «естественный и незыблемый порядок вещей» можно оправдать любые общественные аномалии, закамуфлировать корыстный интерес господствующих классов яркими картинками из мира борющихся за выживание биологических видов.
Действительно, весьма хлопотно доказывать справедливость такого положения дел, когда честно работающий учитель, инженер, врач получают от общества благ в тысячи раз меньше чем «успешная особь» из номенклатурного ворья, сытно устроившаяся на доходном месте в условиях «суверенной демократии» и «рыночного» благолепия. То ли дело, свалив всё на безответную природу, удрученно развести руками - ничего, мол, не поделаешь, Природа-мать такова! Борьба за выживание, естественный отбор! Дарвин!
Что предлагали «ученые» прохиндеи из телевизора советским людям во времена «новомышленческого» бесстыдства и перестроечного позора? Не ручаюсь за дословность, но смысл их «академических» камланий сводился к простейшим идеям. Указуя на рычащих дворовых собак, рвущих друг у друга кость возле помойки, «профессора»-рыночники, поднимая важно палец вверх, делали вывод - жизнь есть борьба! Побеждает сильнейший! Научный факт! Распространяя своё открытие на общество, сетовали, - советские трудящиеся отвыкли от борьбы. Рабочие при социализме слишком хорошо живут. Зарплаты им хватает не только на выживание, но и на накопление, что лишает их стимула к производительному труду. Нужна безработица, нужен свободный рынок рабочей силы, на котором цена каждому будет определяться действием объективных экономических законов, а не волей чиновников-«партократов». В результате конкурентной борьбы за рабочие места цена трудящегося должна снижаться до уровня простого воспроизводства его рабочей силы. Главный стимул для эффективного труда - страх голодной смерти, страх за семью, за детей, но вовсе не лишний чайный сервиз на полку, не партвзыскание, и не почетная грамота от месткома.
Важные господа из телевизора продолжали вразумлять оторопевших от такой беспросветной жизненной правды советских трудящихся. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке! За всё надо платить! Собственность не должна быть бесхозной! Нужен хозяин, эффективный собственник, который, не стесненный соображениями морального кодекса строителя коммунизма будет выжимать из работника семь потов во имя светлого капиталистического будущего! Человек человеку - волк!
Этика живодерни вскоре нашла свое отражение и в геральдике новоявленных геополитических недоразумений. Эстетствующая обывательщина, которой партия дала-таки «порулить», провалившись экономически, весьма преуспели в насаждении живности на новосочиненных гербах и знаменах. Хищно оскалились львы, волки, тигры, медведи, расправили крылья орлы, несколько скромнее выглядели олени, куницы, не востребованными оказались петухи, ослы, бараны и козы. Что и понятно, в мире скотов все хотят пожирать, но становиться чьим-то деликатесом желающих много меньше.
Почему люди порой столь самоубийственно доверчивы? Почему не рассматривают каждое утверждение пристрастно, с «презумпцией» его лживости, враждебности, безнравственности? Почему слепо доверяются авторитету, званию, общественному положению велеречивого краснобая? Дело, похоже, в самой генетической природе человека, обусловленной родоплеменной организацией протосоциума. Способность к получению, сохранению, обмену информацией - важнейшее конкурентное преимущество, позволившее человеческому племени совершить качественный скачок из мира инстинктов в царствие «осознанной необходимости». Обмен информацией позволял координировать, планировать действия всех членов племени к всеобщей пользе. В племени не было частной собственности, не было частного движущего интереса, следовательно, ни у кого не было и мотива лгать своим соплеменникам. Достоверность информации была вопросом выживания, в котором племя лжецов утрачивало свое главное преимущество и уступало в борьбе за место под солнцем другому племени, в котором отношение к лжецам и эгоистам было не столь толерантным. Отсюда и берет истоки кажущаяся порой непростительной доверчивость людей к слову. Ведь всего лишь несколько последних тысячелетий «частный интерес», «собственность», корыстный расчет стали деформировать человеческое естество в соответствие с действием неумолимого закона бытия, которое только и определяет сознание. Но что это в сравнении с миллионами лет, прожитых нашими предками в единстве, сплоченности и солидарности?
Этот «атавизм» проявляется в поведении детей, не понимающих еще смысла «собственности» и рассматривающих наличие игрушки у другого ребенка как вызов своему праву на такую же игрушку. Если бы в детском саду нашелся изверг от «педагогики», решившийся на эксперимент и выделивший нескольких детей, поставивший перед ними в обед разнообразные фрукты, аппетитные блюда, а перед остальной группой - порции с перловой кашей, то реакция возмущения была бы вполне предсказуемой. Как вполне предсказуемым стал бы и конец карьеры подобного «педагога». Равенство - самая естественная среда для человека разумного, снимающая социальное напряжение, взаимную враждебность, обеспечивающая возможность каждому сосредоточиться на общественно-полезной деятельности, наиболее полно раскрыть все свои способности, все свои таланты в труде и творчестве. Недавнее предложение о введение единой школьной формы и есть попытка создания более благоприятного психологического климата в коллективе учащихся.
Приписывать человеку качества, являющиеся следствиями уродливых общественных отношений, значит не только нагло клеветать на человека, не только брать на себя ответственность за надругательство над истиной, но и громогласно заявить - да, я скот, я животное, но такова «природа» не исключительно моя, «несовершенен» сам вид Homo Sapiens. Это то же самое, что, заперев людей в клетке, созерцая вырывание ими друг у друга кусков пищи, оживляя зрелище уколами озверевших особей копьем сквозь решетку, глумливо умствовать - вот он, человек без прикрас! Вот она его истинная сущность! Посмотрите, как он рычит, как скалит зубы! Как яростно рвется из клетки! Разве можно такому даровать свободу? Нет, надо усилить прутья, поставить надежней охрану, а главное, забить информационным, культурным, религиозным шумом всякие проблески сознания, могущего породить крамольные мысли о ненормальности и постыдности подобного положения вещей.
Воспевателей скотства и до перестроечных брехунов хватало. Каноническим образчиком социального зоофильства может служить писанина некогда модного, культового «философа» Фридриха Ницше. Вот как в его представлении выглядит «забота» о благе людей, служащих «удобрением» для взращивания «сверхчеловека», «белокурой бестии», который, расцветая на щедро унавоженной почве, должен был бы превзойти человека обычного, в той же мере, как тот превосходит обезьяну. Заратустра обращается к людям на базарной площади с проповедью о сверхчеловеке, для которого обычный человек лишь нечто, что «должно превзойти». Дескать, в природе «все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя». И недостойно человека уклоняться от столь великой миссии.
Однако, с грустью осознав, что неблагодарный народ вяло вдохновлялся перспективой выращивания себе на шею белокурого господина и сверхчеловека, Заратустра вознамерился припугнуть людей, нарисовав им картину будущего без господ, без частной собственности, без рабского труда, без голода, без насилия и страха:
«Не будет более ни бедных, ни богатых: то и другое слишком хлопотно. И кто захотел бы еще управлять? И кто повиноваться? То и другое слишком хлопотно.
Нет пастуха, одно лишь стадо! Каждый желает равенства, все равны: кто чувствует иначе, тот добровольно идет в сумасшедший дом.
"Прежде весь мир был сумасшедший", - говорят самые умные из них, и моргают.
Все умны и знают все, что было; так что можно смеяться без конца. Они еще ссорятся, но скоро мирятся - иначе это расстраивало бы желудок.
У них есть свое удовольствьице для дня и свое удовольствьице для ночи; но здоровье - выше всего.
"Счастье найдено нами", - говорят последние люди, и моргают.
Здесь окончилась первая речь Заратустры, называемая также "Предисловием", ибо на этом месте его прервали крик и радость толпы. "Дай нам этого последнего человека, о Заратустра, - так восклицали они, - сделай нас похожими на этих последних людей!
И мы подарим тебе сверхчеловека!" И все радовались и щелкали языком. Но Заратустра стал печален и сказал в сердце своем:
"Они не понимают меня: мои речи не для этих ушей».
Нетрудно догадаться, что острие ницшеанского сарказма было направлено против обретающей популярность в конце XIX века идеи коммунизма, как общества, в котором отсутствие взаимной борьбы за существование, полная гармония с окружающим миром, якобы ведет к пресности, однообразию, апатии и угасанию интереса к жизни. Подобно тому, как в воде с определенной температурой человеческое тело перестает ощущать её бодрящую холодность или горячность. Конечное термодинамическое равновесие, «тепловая смерть» социума «последних людей».
Ничего не напоминает? Не такие ли речи вели «ученые» шарлатаны, «объясняя» «отсутствие заинтересованности» в результатах труда «уравниловкой», якобы присущей социалистическим отношением? И разве не диаметрально противоположного, не равенства требовали миллионы советских людей, выходивших на «базарные площади» в конце 1980-х - начале 1990-х годов?
Перед бандами интеллектуалов на службе у входившего во вкус безраздельной власти номенклатурного ворья стояла нелегкая задача - выдать черное за белое, назвать «правое» «левым», «зло» - «добром», стихию - порядком, планирование - хаосом. Требовалось обмануть людей трескучей фразой, соблазнить картинками потребительского «рая» того мира, где кража давно являлась основой общественных отношений. Выстроить незамысловатые «логические» цепочки - «там у них» есть рынок, частная собственность, многопартийность, парламентаризм, значит и нам следует поделить народную собственность, ликвидировать планирование и предоставить рынку полную свободу саморегулирования, заключив зверинец страстей людских в прочную клетку представительной демократии.
Либерал, взывающий к темным инстинктам борющейся за существование живой плоти, «обосновывающий» благотворность конкуренции между людьми, исходящий из «естественности» неравенства, не примеряет, разумеется, издержки этой борьбы к себе. Дорвавшийся до власти либерал первым делом ликвидирует всякое разномыслие и политическую конкуренцию. Дорвавшийся до собственности либерал ищет пути устранения экономической конкуренции. Правильная в либеральном понимании система та, где действует «справедливое» распределение, по типу: «это - мне, это опять мне, это снова мне».
Излишне было бы ждать от либерального дарвиниста какой-либо внятной конкретики по критериям селекции людей, механизму фиксации благоприобретенных качеств и методам «утилизации» «неуспешных» особей. Либерал не снисходит до презренных деталей реализации дарвинистских принципов «естественного отбора» в человеческом обществе, предоставляя господствующему классу определять способы истребления неугодных идей, лиц и целых народов. И можно быть уверенным, что соображения «улучшения» человеческого вида в этой борьбе находятся далеко не на первом месте. Навязывать свои человеконенавистнические социальные доктрины либерал может лишь прибегая к изощренной софистике, выдавая рабство за свободу, ущерб за благо, человечность за скотство, а скотство за идеал гуманизма.
Так какова же истинная природа человека, что есть его подлинная сущность? Человек - существо социальное, остро воспринимающее несправедливость, материализуемую в неравенстве. Человек добр, доверчив, любознателен, мечтателен, неравнодушен, чувственен; он видит в другом человеке равную себе личность, такую же неповторимую, бесценную, как и он сам. Он почти рефлекторно спешит на помощь к упавшему человеку, зачастую рискуя собственной жизнью, бросается в воду, чтобы спасти чужого ребенка, соединяется в могучую, непобедимую силу перед лицом внешних угроз и испытаний.
Противоестественное деление общества по классовому «интересу» является мощным деструктивным фактором, не только тормозящим развитие производительных сил, но и извращающим нормальные человеческие отношения, толкающим целые народы к губительному противостоянию, ведущим к невосполнимому истощению планетарных ресурсов в бессмысленном социальном соперничестве. Общественный характер современного производства требует не конкуренции, не взаимной борьбы, не дробления производительных сил, а их интегрирования в единый плановый нетоварный народнохозяйственный комплекс в интересах всех членов общества в равной степени. Тем самым будет не только обеспечена наивысшая производительность труда, но и созданы условия, наиболее полно отвечающие настоящей природе человека, его естества творца, мыслителя, труженика, видящего в ближнем своем не соперника, не врага, не конкурента, а товарища, друга и брата.
13 апреля 2013 г.