история та кава. чорна-чорна
История приехала из одного прифронтового городка с той стороны, с украинской.
Городок этот маленький и грустный, и до войны, казалось, был уже совсем обречён на небытие. Старики, спивающаяся немногочисленная молодёжь, полторы школы, пара девятиэтажек, зияющий провалами глазниц полуразрушенный частный сектор, один центральный рынок со смешными ценами, на котором, как на гротескных подмостках, и происходит вся оставшаяся жизнь стариков, преимущественно - стариков. Без будущего, без надежды, без просвета.
При СССР городок добывал глину, производил кирпич, который шёл даже на экспорт - тем и жил. Причём жил полнокровно, рожал детей, женился, праздновал праздники, ходил на демонстрации, пел-гулял, прирастал населением. Потом пришёл 91 год, развал, разруха. Производство кирпича свернули, градообразующий завод положили под Рината, который и купил его, в конце концов, за три копейки, как до и после он скупил большую часть остальной своей собственности. Завод, кроме одного цеха, закрыли, город начал хиреть, трудоспособный люд потянулся прочь, и в дышащем на ладан городке остались доживать одни старики.
Но с началом войны в городок этот, как ни странно, пришла весна, открылось, так сказать второе дыхание, и он получил ещё одну попытку. Сперва в городе, как и везде на Донбассе, объявили ДНР. Потом наступила Украина, физически - гусеницами и колесами, - в район вошли украинские, по сути, оккупационные части, в городе начались зачистки, полтора денеэровца были расстреляны, пропало несколько бабок-дедок, чьи родственники активно участвовали в ДНР. На том политические страсти подулеглись. Укроармия не смогла продвинуться сколько-нибудь значительно дальше, и городок так и остался в прифронтовой полосе, в 30 км от линии фронта соприкосновения, как политкорректно называют то, что нельзя называть войной своими именами.
В заброшенном советском пионерлагере разместили военную часть, расквартировали по общежитиям солдат, открыли военный госпиталь - большой, огромный, самый крупный в районе. И город задышал. Появились чужие солдаты, принесли с собой жизнь. Вздохнули радостно местные плосколицые невесты, пошли по городу летние парочки, родились первые дети, наконец-то разбавленные чужой пришлой кровью.
Городок ожил, несмотря на противоестественность ситуации, в которой война дарит жизнь, а не наоборот.
Оживился и рынок, средоточие местной жизни, где местная речь на суржике смачно перемешалась с речью гортанной, гуцульской, и в донбасское "рышали-стрыляли" органично вплелось карпатское "айно-айно". Очумев от безделья и скуки, солдаты праздно слоняются по городку в поисках развлечений. Кто не сильно пьёт горькую.
- Ах, вы оккупанты, - привычно задевают рыночные торговки снующих в поисках цены по рынку солдат. - Вы чого цэ по домам вже не йидэтэ?
- І не поїдемо ми нікуди, доки гроші осьо платять нам тут. Самі ви донєцьки сєпари, а ніякі ми вам не окупанти, - задорно парирует меньший ростом из двух чернявых солдат.
- А скики ж тоби платять, служивый, шо ты тут прылып, як до мамки цыцьки?
- По дев'ять тисяч гривнів маємо грошове забезпечення.. плюс обмундіювання.. де ж я ще такі гроші маю заробити, якщо тут і робити, звісно, майже нічого не треба. Тікі шо дівчат тягати до казарми.. бугага.. Якщо б вони ще і не стріляли..
- Та чим же наши дивчата в тебя стрыляют.. а?.. ох, ты ж и хитрун, малеча.. - машут руками бабки на солдата.
- А по три гривняка віддасте ось ці яблучка? - хитро торгуется тот, довольный, что рассмешил бабок.
В городке живёт одна барышня, не так чтоб молодая, но ещё не старуха, свежая, высокая и крепкая вдова, рано похоронившая мужа и долгое время самостоятельно воспитывающая сына, инвалида лет семнадцати. Женщина, назовём её, Анна, работает, скажем, на почте, ведёт хозяйство, ковыряется после работы на огороде - после смерти мужа она уже давно научилась экономить и выживать, делая из говна конфетку и растягивая свои восемьдесят долларов плюс пособие сына на весь долгий месяц.
На высокую симпатичную вдову заглядывается один приезжий солдат. Несколько раз он незаметно провожает её с работы, с дистанции разглядывая статную и стройную фигуру женщины. Солдат всё не решается подойти и заговорить с ней. И вот, в один прекрасный день, набравшись смелости, он догоняет и окликает Анну.
- Жіночка, жіночка, зупиніться, будь ласка, бо маю до вас розмову.
Женщина останавливается, молча поворачиваясь к солдату.
Тот отмечает свежий цвет её лица, внимательный осмысленный взгляд красивых тёмных глаз, и это придаёт ему вдохновенья.
- Жіночка, я за вами вже вкотре стежу, така файна жіночка.. і самотня.
- С чего вы взяли, что я самотня?
- Я ж і кажу, стежу.. ну, за вами. Мене Михайлом звуть.
- Анна, - коротко бросает женщмна.
- Ганна, яке файне ім'я.. Ви мені так сподобалися, Ганна, ви така файна жіночка.. Дозвольте запросити вас на каву.
Анна поднимает взгляд на солдата. Лет сорока пяти, скорее плотный, чем щуплый, отмечает бегающие невразумительные голубые глаза, светлые жидкие волосы под фуражкой.
- Та ні, ви нічого такого не подумайте, я запрошую вас на каву і все. Не бійтеся мене, я людина порядна, тільки на каву.. запрошую.. поспілкуємося і усе.
Женщина ещё раз смотрит на солдата. Как давно не было в её жизни этого вот "на каву". Так давно она не чувствовала себя желанной, нужной кому-то, кроме сына.
Солдат зачем-то скидывает свой картуз, обнажая голову с жирными полуседыми волосами, и просительно мнёт его в руках.. "Вроде, мужик как мужик, - мелькает на мгновенье. - А поди ж ты, есть что-то отталкивающее во всём его виде, унизительное, нарочито заискивающее".
Перед глазами всплывают спокойные и ясные глаза сына. Сильные руки и плечи, костыли..
Ничего общего с этими белёсыми бегающими глазками, жидким волосом, округлостью животика, явственно проступающего под воинственным камуфляжем кителя.
- Спасибо за приглашение, Михаил. Мне очень приятно ваше внимание, но я вынуждена отказаться от приглашения на каву. Меня ждёт дома сын, он инвалид, у него были поломаны и неправильно срослись обе ноги. Мне нужно идти к нему. Извините.
Явно не ожидавший спокойного и твёрдого ответа солдат как-то скукожился, втянув голову в плечи, словно от удара палкой. В невыразительных глазах мелькнули огоньки.
- Ось ви як.. до мене.. до порядної людини.. це тому, що ви тут сєпари.. всі ви тут сєпари. І вас потрібно різати і палити. І ми нарешті станемо.. різати.
Он выдохнул. Теперь в его глазах поблёскивали лихорадочные огоньки, взгляд блуждал. Настал черёд Анны отстраниться от этого человека. Она не ожидала подобной реакции.
А солдат продолжал:
- Ми осьо нещодавно зловили одного.. сэпара. Здається, він був чеченець. Так ми його били-били, лупцювали, аж доки він знепритомнів. А коли прийшов до тями, ми йому вбили в коліна цвяхи, "сотку", а потім розрізали живота, та випустили кишки.. а потім розвісили їх на гілках..
Анна повернулась и, не оглядываясь, быстро пошла прочь.
- Так і з вами буде.. так з усіма вами буде, дайте час.. - неслось ей вслед.
Городок этот маленький и грустный, и до войны, казалось, был уже совсем обречён на небытие. Старики, спивающаяся немногочисленная молодёжь, полторы школы, пара девятиэтажек, зияющий провалами глазниц полуразрушенный частный сектор, один центральный рынок со смешными ценами, на котором, как на гротескных подмостках, и происходит вся оставшаяся жизнь стариков, преимущественно - стариков. Без будущего, без надежды, без просвета.
При СССР городок добывал глину, производил кирпич, который шёл даже на экспорт - тем и жил. Причём жил полнокровно, рожал детей, женился, праздновал праздники, ходил на демонстрации, пел-гулял, прирастал населением. Потом пришёл 91 год, развал, разруха. Производство кирпича свернули, градообразующий завод положили под Рината, который и купил его, в конце концов, за три копейки, как до и после он скупил большую часть остальной своей собственности. Завод, кроме одного цеха, закрыли, город начал хиреть, трудоспособный люд потянулся прочь, и в дышащем на ладан городке остались доживать одни старики.
Но с началом войны в городок этот, как ни странно, пришла весна, открылось, так сказать второе дыхание, и он получил ещё одну попытку. Сперва в городе, как и везде на Донбассе, объявили ДНР. Потом наступила Украина, физически - гусеницами и колесами, - в район вошли украинские, по сути, оккупационные части, в городе начались зачистки, полтора денеэровца были расстреляны, пропало несколько бабок-дедок, чьи родственники активно участвовали в ДНР. На том политические страсти подулеглись. Укроармия не смогла продвинуться сколько-нибудь значительно дальше, и городок так и остался в прифронтовой полосе, в 30 км от линии фронта соприкосновения, как политкорректно называют то, что нельзя называть войной своими именами.
В заброшенном советском пионерлагере разместили военную часть, расквартировали по общежитиям солдат, открыли военный госпиталь - большой, огромный, самый крупный в районе. И город задышал. Появились чужие солдаты, принесли с собой жизнь. Вздохнули радостно местные плосколицые невесты, пошли по городу летние парочки, родились первые дети, наконец-то разбавленные чужой пришлой кровью.
Городок ожил, несмотря на противоестественность ситуации, в которой война дарит жизнь, а не наоборот.
Оживился и рынок, средоточие местной жизни, где местная речь на суржике смачно перемешалась с речью гортанной, гуцульской, и в донбасское "рышали-стрыляли" органично вплелось карпатское "айно-айно". Очумев от безделья и скуки, солдаты праздно слоняются по городку в поисках развлечений. Кто не сильно пьёт горькую.
- Ах, вы оккупанты, - привычно задевают рыночные торговки снующих в поисках цены по рынку солдат. - Вы чого цэ по домам вже не йидэтэ?
- І не поїдемо ми нікуди, доки гроші осьо платять нам тут. Самі ви донєцьки сєпари, а ніякі ми вам не окупанти, - задорно парирует меньший ростом из двух чернявых солдат.
- А скики ж тоби платять, служивый, шо ты тут прылып, як до мамки цыцьки?
- По дев'ять тисяч гривнів маємо грошове забезпечення.. плюс обмундіювання.. де ж я ще такі гроші маю заробити, якщо тут і робити, звісно, майже нічого не треба. Тікі шо дівчат тягати до казарми.. бугага.. Якщо б вони ще і не стріляли..
- Та чим же наши дивчата в тебя стрыляют.. а?.. ох, ты ж и хитрун, малеча.. - машут руками бабки на солдата.
- А по три гривняка віддасте ось ці яблучка? - хитро торгуется тот, довольный, что рассмешил бабок.
В городке живёт одна барышня, не так чтоб молодая, но ещё не старуха, свежая, высокая и крепкая вдова, рано похоронившая мужа и долгое время самостоятельно воспитывающая сына, инвалида лет семнадцати. Женщина, назовём её, Анна, работает, скажем, на почте, ведёт хозяйство, ковыряется после работы на огороде - после смерти мужа она уже давно научилась экономить и выживать, делая из говна конфетку и растягивая свои восемьдесят долларов плюс пособие сына на весь долгий месяц.
На высокую симпатичную вдову заглядывается один приезжий солдат. Несколько раз он незаметно провожает её с работы, с дистанции разглядывая статную и стройную фигуру женщины. Солдат всё не решается подойти и заговорить с ней. И вот, в один прекрасный день, набравшись смелости, он догоняет и окликает Анну.
- Жіночка, жіночка, зупиніться, будь ласка, бо маю до вас розмову.
Женщина останавливается, молча поворачиваясь к солдату.
Тот отмечает свежий цвет её лица, внимательный осмысленный взгляд красивых тёмных глаз, и это придаёт ему вдохновенья.
- Жіночка, я за вами вже вкотре стежу, така файна жіночка.. і самотня.
- С чего вы взяли, что я самотня?
- Я ж і кажу, стежу.. ну, за вами. Мене Михайлом звуть.
- Анна, - коротко бросает женщмна.
- Ганна, яке файне ім'я.. Ви мені так сподобалися, Ганна, ви така файна жіночка.. Дозвольте запросити вас на каву.
Анна поднимает взгляд на солдата. Лет сорока пяти, скорее плотный, чем щуплый, отмечает бегающие невразумительные голубые глаза, светлые жидкие волосы под фуражкой.
- Та ні, ви нічого такого не подумайте, я запрошую вас на каву і все. Не бійтеся мене, я людина порядна, тільки на каву.. запрошую.. поспілкуємося і усе.
Женщина ещё раз смотрит на солдата. Как давно не было в её жизни этого вот "на каву". Так давно она не чувствовала себя желанной, нужной кому-то, кроме сына.
Солдат зачем-то скидывает свой картуз, обнажая голову с жирными полуседыми волосами, и просительно мнёт его в руках.. "Вроде, мужик как мужик, - мелькает на мгновенье. - А поди ж ты, есть что-то отталкивающее во всём его виде, унизительное, нарочито заискивающее".
Перед глазами всплывают спокойные и ясные глаза сына. Сильные руки и плечи, костыли..
Ничего общего с этими белёсыми бегающими глазками, жидким волосом, округлостью животика, явственно проступающего под воинственным камуфляжем кителя.
- Спасибо за приглашение, Михаил. Мне очень приятно ваше внимание, но я вынуждена отказаться от приглашения на каву. Меня ждёт дома сын, он инвалид, у него были поломаны и неправильно срослись обе ноги. Мне нужно идти к нему. Извините.
Явно не ожидавший спокойного и твёрдого ответа солдат как-то скукожился, втянув голову в плечи, словно от удара палкой. В невыразительных глазах мелькнули огоньки.
- Ось ви як.. до мене.. до порядної людини.. це тому, що ви тут сєпари.. всі ви тут сєпари. І вас потрібно різати і палити. І ми нарешті станемо.. різати.
Он выдохнул. Теперь в его глазах поблёскивали лихорадочные огоньки, взгляд блуждал. Настал черёд Анны отстраниться от этого человека. Она не ожидала подобной реакции.
А солдат продолжал:
- Ми осьо нещодавно зловили одного.. сэпара. Здається, він був чеченець. Так ми його били-били, лупцювали, аж доки він знепритомнів. А коли прийшов до тями, ми йому вбили в коліна цвяхи, "сотку", а потім розрізали живота, та випустили кишки.. а потім розвісили їх на гілках..
Анна повернулась и, не оглядываясь, быстро пошла прочь.
- Так і з вами буде.. так з усіма вами буде, дайте час.. - неслось ей вслед.