такая фишка
Иногда меня тут спрашивают неравнодушные люди, как вы там, дескать, живёте. - Живём, отвечаю, всем вихрям назло живём… пока ещё.
А сам всегда в такие моменты задумываюсь: а и вправду ли живём? и если да, то как же именно жизнь эту нашу озаглавить можно?
Потому что жизнь наша республиканская, она какая… сложная - да, непонятная - да, нищая - да, абсолютно, но она ещё теперь стала совершенно крепостная, такое у меня сейчас вертится определение. Потому что нищета плюс война, помноженные на непростую политическую ситуацию, заложниками которой, плюс жуткий градус давления на работе, когда за 50 республиканских долларов тебя насильно наклоняют, заставляя отрабатывать, минимум, на пятьсот, не хочешь - уходи, на твоё место очередь стоит, а о прибавке к жалованью и не зарекайся - с самого республиканского верха распространяется поветрие, что незачем людям платить, если их можно напугать, скрутить в бараний рог и так заставить, и со страху будут работать за так лучше, чем за деньги, и даже лучше, чем за большие деньги - потому что всё равно жаловаться некуда, да и некому, добрый Путин, он далеко, за тыщу километров в Москве, а избранец наш, глава Захарченко - он, вроде, и не в Москве, здесь где-то, по слухам, сидит, но в действительности подальше Путина будет, перефразируя классика, скажу: чтобы их дело не пропало, страшно далеки должны стать они от народа, как Пиночет или другой какой харизматичный подполковник.
Короче говоря, если сложить и перемножить все эти ингридиенты, как раз и получится та самая жизнь, которая крепостная. Не как стена, а как судьба русского мужика до присно памятного 61 года, когда ему свободу дали, а что с этой свободой делать, так и не научили. До сих пор.
Но это всё не про то.
Я хотел небольшую историю рассказать. Которая, возможно, как раз и раскрывает тему сабжа, а, может быть, как раз и наоборот.
Случилась эта история со мной незадолго до 23го февраля, праздника мужественного и в высшей степени национального, почти что республиканского, выходным днём уже повторно отмечаемого. Довелось мне перед самым этим праздником заехать по той самой рабочей неоплачиваемой необходимости в университетскую типографию. А это, на всякий случай, находится между дворцом спорта Дружбой, где раньше был хоккей и куда в начале войны прицельно прилетело и выжгло полкомплекса, и ГорГАИ на Павших. Есть там некая невзрачная улица Харитонова, на которой расположена одна из общаг нашего универа, к которой, в свою очередь, предприимчивые чиновники приторочили универовскую типографию.
Доехал я на тралике до Дружбы, проезд у нас на общественном транспорте так и не подняли - 3 рубля стоит электротранспорт и 6-7 рублей маршрутки, метро наше от нас теперь подальше Марса будет, и таки да, речь про обычные российские рубли, а почему так дешево - гораздо проще и надёжнее нагнуть за так, чем за деньги, в том числе и водителя трамвая, главное, чтобы условия были созданы соответствующие, а они сейчас как раз лучше не придумать. Выхожу из тралика - солнце светит, весну кличет, душевная такая погода стоит, что даже радостно, несмотря ни на что. Дырки от разрывов в Дружбе позаделывали, и следы ожогов тщательно почистили, левое крыло стоит пустое - горелое внутри, в правом выдают гуманитарку, а где её сейчас не выдают.
Иду, курю, на солнышке греюсь - душу радую. Захожу во дворы, а там уже коленкор отнюдь не центрально-показушный: пыли намело по щиколотку - давно дождей не было, а поливательных машин в том гетто отродясь не видывали, по главной местной магистрали - той самой Харитонова - машины носятся, не притормаживая, по 80-90 км, тротуар имеется лишь частично, повсюду грязь, мусор, ржавое железо и прочие покосившиеся артефакты. Одним словом, промзона. Я-то там бывал уже не раз и не два, вроде бы морально был готов и понимаю, что промзона, пусть даже в центре города, она промзона и есть, но в этот раз контраст между причесанным Ильича и убогим Харитонова при свете первого яркого солнышка произвёл какое-то особо тягостное впечатление.
Иду-курю, настроение портится. Рожи навстречу, как назло, попадаются самые перекошенные. Знаете, бывает, словно Бог на тебя разгневался за что-то и в назидание посылает навстречу самых отпетых уродов (неважно, в прямом или переносном смысле), и те всё идут-идут, нескончаемой чередой, да так их много, что в конце дня начинаешь терять уверенность, что лик божий свой Он именно на человеке напечатлел, такая печать на встречных этих лицах лежит тяжёлая - суто человеческая, как говорил кто-то, слишком человеческая.
Так и в тот раз на Харитонова, вижу, что уже и солнечный мне свет не мил, хочется уже побыстрее до своей общаги добраться. Идти там от остановки реального времени минут пятнадцать будет, но время подло, способно прихотливо растягиваться или сжиматься, и мне та четверть часа за целый час зачлась. Повернул я, наконец, к общаге, дальше уже жилые дома показались, а с ними и специфический уют жилых дворов - с молодыми мамочками-колясками-детьми-бабушками на завалинках. Общага эта стоит, как бы отделяя водоразделом промзону от жилой, и, по сути, так оно и есть, общага - это, вроде бы, жилое по назначению помещение, но если положа руку на сердце - какое оно, нафик, жилое.
Подхожу к общаге, сердце ещё больше сжимается, реальная такая себе бетонная девятиэтага, серая-серая, вся перекособоченная, как в небезызвестном быковском «Дураке», только что не трещит по швам, пространство позади залито сплошным асфальтом ещё времён застоя, асфальт весь вздувшийся - кошмар роллера - по периметру какие-то жуткие заборы, а в центре всей этой композиции, примыкая через узкий коридор к задней стене общежития, разместилась коробочка типографии. Ну, и место они выбрали, как в наказание, что ли. Обошёл я общагу через узкий коридор между домами, такая себе аэродинамическая труба, где двум людям не разойтись и постоянно дует самый свирепый ветер. Вышел из мрака на другую сторону к солнечному свету, и жилым дворам и, вроде как, в нуль-портал вынырнул, или как их там фантасты называют. Захожу в общагу, объясняю дежурной, что в типа типографию направляюсь, прохожу по коротенькому коридору, вхожу в типографский блок - а там пустота и тишина. Их и в прежние времена, когда 17 человек работало, было не доискаться, а теперь, когда осталось шестеро, ищи их там как иголку в стоге сена. Все двери не заперты, ключи в дверях снаружи торчат, кабинеты пустые, компьютеры работают, а людей нет никого - чистое зазеркалье какое-то. Пошел я аукать, побродил минут несколько, подумывал уже Лёне своему искомому на мобильный звонить, но вдруг за одной из дверей обнаружил его сидящего собственной персоной в компании коллеги. Работают они там ни шатко, ни валко, работы, как таковой, у них и вообще мало теперь. Вот и шарятся друг к другу по кабинетам с неизменной чашкой чая - топят у них в помещении очень слабо, почти что и не топят совсем.
Обрадовался я не на шутку, что Лёню нашёл, вижу, и он меня припоминает.
- Лёня, как дела у вас, - спрашиваю.
- Лучше всех, - говорит и расплывается в широчайшей улыбке. Парень он плотный, чернявый, лет тридцать с хвостиком - самый цвет.
- Ну, говорю, вы, блин, даёте, пока дошёл к вам, как на другой планете побывал, планета Шелезяка, как из мультика, помните «людей нет, растительности нет, населена роботами». Зато у вас тут дела лучше всех и оптимизмом брызжет через край.
- Так всё же хорошо, - говорит, широко улыбаясь. - Чу-дес-но. Ну, пойдёмте ко мне в кабинет.
Вызвал он верстальщика, и мы быстро обсудили все производственные вопросы, Лёня там теперь типа начальника подразделения, от души я за него порадовался.
Закончили официальную часть, ушёл его подчинённый.
- Лёня, - говорю, - спать не буду, ну приоткройте мне секрет вашего позитива. Идёшь к вам по промзоне, заходишь в пустое стылое помещение, всё вокруг такое сюрное, еле вмещается, а тут вы такой, типа «лучше всех».. и как вы это делаете?
- Что делаю? - изумился он, в свою очередь. - Просто всё хорошо, погода хорошая и настроение соответствующее.
- Лёня, ну должен же быть какой-то секрет, какое-то реальное основание вашей широчайшей уверенности в том, что всё хорошо и лучше всех.
- Да никакого секрета, - пожал плечами.
- Лёнь, а может, вопрос в зарплате. Вам, наверное, платят неплохо, вот и ходите вы на свою работу, как на праздник?
- Нет, зарплаты у нас самые обычные (республиканские, - чуть было не вякнул я).
- Ну, а сколько это в вашем понимании обычные? Вот нам, например, в прошлый раз (это ещё до украденного Камаза с деньгами было) аж по 4 тыщи заплатили - премии какие-то, говорят.
- У нас поменьше, - разоткровенничался он. - Я получаю три двести.
- Рублей? - не удержался я.
- Ага, - саркастически подхмыкнул он. - Но главное, жить же можно.
- Лёня, объясните мне, как можно жить на три двести рублей, вы что, в магазин не ходите? Каждый поход - не меньше тысячи. Три похода в месяц.
- Так платят же регулярно. Война идёт. Каждый же день обстреливают город по периметру. А деньги людям при этом всё-таки платят. Нет, я считаю, на три двести сегодня можно жить. Очень даже. Не жировать конечно, а экономно, потихонечку.
Я помолчал.
- У нас тут на Новый год такое было приятное событие, - продолжил он. - Я до сих пор с удовольствием вспоминаю. Наверно, ещё до лета будем вспоминать. А может, и до следующего Нового года.
- ???
- Мы взяли, собрались всем коллективом, месяцок, правда, пришлось до этого попоститься, сложились и вскладчину пожарили шашлык. Уух, как погудели, - мечтательно протянул он.
Тут я плотно призадумался.
Если человек на 23 февраля вспоминает новогодний шашлык - это ничего страшного. Но если он готов жить этим воспоминанием до лета или даже до следующего Нового года - это вы меня извините. А если ещё при этом он считает, что дела у него обстоят лучше всех, начинаешь задумываться о специфике работы в типографии и благотворном влиянии всяких красок на психику человека. Если откинуть краски, то получается то, чего я не понимаю и понять совсем не могу. Единственное, что абсолютно ясно в этой связи, что такой народ победить ни у кого не получится, по крайней мере, пока он такой.
- Ну, и потом, - продолжал он, задетый за живое. - Вот вы говорите, нельзя прожить на 3-4 тысячи, а наше университетское начальство ведь немногим больше получает. В первом корпусе вывешены зарплаты ректората - ректор получает восемь с копейками, всего в два с половиной раза больше меня, проректоры - ещё меньше...
- Лёня -Лёня, - рвалось из меня, но я удержался.
- Поэтому можно жить, я считаю. Пока не женат, детей нет, прожить на эти деньги одному человеку можно. Не все, конечно, выдерживают. Нас было 17 человек до войны, сейчас осталось 6. Зарплаты небольшие. Леваков тоже никаких нет - ризографы опломбировали и поставили счётчики, чтобы не печатали неучтённой продукции. Молимся, чтобы наш главный печатник сейчас не ушёл. А то парень очень толковый, единственный толковый остался, его много куда переманивают, а что мы можем предложить, зарплаты же у нас не ах. А то потом пришлют дуб-дубом, как они в последнее время делают, и всё - типографию можно закрывать.
- Но сейчас работы же у вас немного.
- Сейчас не очень - сдаём сборник, потом вашим займёмся. Но в плане публикаций на этот год предусмотрено 170 новых учебников.
- Капец. Её инициатива, штоле?
- Её самая, - невесело протянул он.
Под «ней» подразумевалась одна из проректоров, которая, чтобы занять сотрудников, придумывает любую работу, порой самую экзотическую в виде дежурств по корпусам и по общежитиям, заставляя нас составлять всякие никому не нужные пересодранные из других мест методички-учебники, а их - печатать этот хлам.
- Но ничего, всё будет хорошо.
- Лёня, а как вы добираетесь на работу
- Еду до Дружбы на троллейбусе, а потом пешком.
- А живёте далеко?
- Живу на Дубке…
- Там же нет жилья. Там живёт только Ринат Ахметов. Вернее, жил. Будем надеяться.
Вы же не Ринат Ахметов.
- Нет, я неправильно выразился. Живу я в Калининском микрорайоне Макеевки. Мне пешком на Гвардейку до ближайшего транспорта идти полчаса, но там ходит только семёрка (понятно, что при трёх двести рассматривать маршрутки как транспорт уже не приходится), поэтому я хожу на Пивзавод. Если тройки нет, иду на Дубок (ещё 10мин). Зато там уже и 11, и 12, 16, та же тройка.
Нужно пояснить, что Калининский микрорайон Макеевки - это пять девятиэтажек в чистом поле на объездной дороге между Донецком и Макеевкой (слившихся в нескольких местах), и транспорта там нет, в принципе, никакого. До войны оттуда ходила маршрутка в Макеевку, сейчас - не уверен. Поэтому добираться куда бы то ни было нужно пешком: полчаса до Макеевки, 40 мин до Донецка. А по пути в Донецк Лёня каждый день проходит вдоль трёхметровых ринатовских заборов, которые тянутся на километры, потому что между пивзаводом и Дубком размещается резиденция Ахметова - бывшая правительственная дача, построенная в 70е на территории городского ботанического сада.
Мы ещё поговорили о том-о сём. О жизни, о том, как в изменившихся и во многом нечеловеческих условиях приходится выживать, о наших перспективах. Поговорили об экономической блокаде, о том, что из-за блокады подвоз товаров, особенно крупногабаритных, в Донецк очень затруднён, и из России товары везти гораздо легче, но дороже. По всем вопросам Лёня источал неукоснительный оптимизм. Краска тут была явно не при чём.
Речь зашла о велосипедах. Я рассказал ему, как прошлым летом привёз два велика из Ростова на автобусе.
- А мы тоже скоро собираемся в Ростов. На шоппинг, - он улыбнулся широко. - Друг будет ехать на машине, мы собираемся впятером, чтобы не гнать машину пустой. Посчитали, поездка обойдётся по 500р с носа в оба конца, ну, и затаримся в Ростове. Мне, например, нужна зимняя куртка. Зима хоть и была тёплой, но в морозы на Новый год пришлось основательно помёрзнуть. Ну, и так, купим всякого по мелочам.
Я пытался ему объяснить, что цены в Ростове ориентированы не на 3 и даже не на 30 тысяч, но в своём неиссякаемом позитиве он был глух к тому, что не согласуется с его собственной картиной мира. На этом мне оставалось только распрощаться.
Я вышел и побрёл немного другой дорогой к себе домой. Мне до дома идти пешком оттуда всего полчаса.
По пути я всё думал о Лёне. Моём новом кумире. Представлял себе, как молодой человек живёт в гетто на объездной. Он вынужден ежедневно ходить каждый день 40 минут до ближайшего троллейбуса, потому что другой вид транспорта, автобус, в частности, он в принципе не может себе позволить. По пути он идёт примерно с километр по розовому ущелью, с двух сторон ограниченному каменными скалами капитального забора, за которым прячется страшный зверь которым самый богатый гражданин республики обнёс свои немалые владения (жилую резиденцию и конюшню на несколько гектаров). Потом на старом троллейбусе он полчаса едет на работу. Идёт ещё 15 минут через мрачную промзону. Работает в неотапливаемой каменной коробке, где за мизерную работу он получает три тысячи двести рублей в месяц. У него пока нет семьи и зимней куртки, но в самом скором времени он надеется купить её в Ростове. Один раз в год, максимум - дважды - он может позволить себе пожарить и съесть шашлык. И он готов жить воспоминанием об этом вкусном радостном событии до следующего шашлыка, при этом считая, что дела у него идут лучше всех и заражая других своим неподдельным оптимизмом.
Скажите мне, что с нами не так? Где мы потеряли то, что делает нас людьми, тот самый Лик Божий, изначально напечатлённый на каждом из нас? Скажите, есть ли ответы на эти вопросы, отличные от того, чтобы уткнуться в узкую полоску более-менее успешного быта перед собой и принципиально не забивать себе голову всякой чушью.
И ещё мне очень интересно, смог ли он купить свою куртку. Позвоню, спрошу, фигли.
А сам всегда в такие моменты задумываюсь: а и вправду ли живём? и если да, то как же именно жизнь эту нашу озаглавить можно?
Потому что жизнь наша республиканская, она какая… сложная - да, непонятная - да, нищая - да, абсолютно, но она ещё теперь стала совершенно крепостная, такое у меня сейчас вертится определение. Потому что нищета плюс война, помноженные на непростую политическую ситуацию, заложниками которой, плюс жуткий градус давления на работе, когда за 50 республиканских долларов тебя насильно наклоняют, заставляя отрабатывать, минимум, на пятьсот, не хочешь - уходи, на твоё место очередь стоит, а о прибавке к жалованью и не зарекайся - с самого республиканского верха распространяется поветрие, что незачем людям платить, если их можно напугать, скрутить в бараний рог и так заставить, и со страху будут работать за так лучше, чем за деньги, и даже лучше, чем за большие деньги - потому что всё равно жаловаться некуда, да и некому, добрый Путин, он далеко, за тыщу километров в Москве, а избранец наш, глава Захарченко - он, вроде, и не в Москве, здесь где-то, по слухам, сидит, но в действительности подальше Путина будет, перефразируя классика, скажу: чтобы их дело не пропало, страшно далеки должны стать они от народа, как Пиночет или другой какой харизматичный подполковник.
Короче говоря, если сложить и перемножить все эти ингридиенты, как раз и получится та самая жизнь, которая крепостная. Не как стена, а как судьба русского мужика до присно памятного 61 года, когда ему свободу дали, а что с этой свободой делать, так и не научили. До сих пор.
Но это всё не про то.
Я хотел небольшую историю рассказать. Которая, возможно, как раз и раскрывает тему сабжа, а, может быть, как раз и наоборот.
Случилась эта история со мной незадолго до 23го февраля, праздника мужественного и в высшей степени национального, почти что республиканского, выходным днём уже повторно отмечаемого. Довелось мне перед самым этим праздником заехать по той самой рабочей неоплачиваемой необходимости в университетскую типографию. А это, на всякий случай, находится между дворцом спорта Дружбой, где раньше был хоккей и куда в начале войны прицельно прилетело и выжгло полкомплекса, и ГорГАИ на Павших. Есть там некая невзрачная улица Харитонова, на которой расположена одна из общаг нашего универа, к которой, в свою очередь, предприимчивые чиновники приторочили универовскую типографию.
Доехал я на тралике до Дружбы, проезд у нас на общественном транспорте так и не подняли - 3 рубля стоит электротранспорт и 6-7 рублей маршрутки, метро наше от нас теперь подальше Марса будет, и таки да, речь про обычные российские рубли, а почему так дешево - гораздо проще и надёжнее нагнуть за так, чем за деньги, в том числе и водителя трамвая, главное, чтобы условия были созданы соответствующие, а они сейчас как раз лучше не придумать. Выхожу из тралика - солнце светит, весну кличет, душевная такая погода стоит, что даже радостно, несмотря ни на что. Дырки от разрывов в Дружбе позаделывали, и следы ожогов тщательно почистили, левое крыло стоит пустое - горелое внутри, в правом выдают гуманитарку, а где её сейчас не выдают.
Иду, курю, на солнышке греюсь - душу радую. Захожу во дворы, а там уже коленкор отнюдь не центрально-показушный: пыли намело по щиколотку - давно дождей не было, а поливательных машин в том гетто отродясь не видывали, по главной местной магистрали - той самой Харитонова - машины носятся, не притормаживая, по 80-90 км, тротуар имеется лишь частично, повсюду грязь, мусор, ржавое железо и прочие покосившиеся артефакты. Одним словом, промзона. Я-то там бывал уже не раз и не два, вроде бы морально был готов и понимаю, что промзона, пусть даже в центре города, она промзона и есть, но в этот раз контраст между причесанным Ильича и убогим Харитонова при свете первого яркого солнышка произвёл какое-то особо тягостное впечатление.
Иду-курю, настроение портится. Рожи навстречу, как назло, попадаются самые перекошенные. Знаете, бывает, словно Бог на тебя разгневался за что-то и в назидание посылает навстречу самых отпетых уродов (неважно, в прямом или переносном смысле), и те всё идут-идут, нескончаемой чередой, да так их много, что в конце дня начинаешь терять уверенность, что лик божий свой Он именно на человеке напечатлел, такая печать на встречных этих лицах лежит тяжёлая - суто человеческая, как говорил кто-то, слишком человеческая.
Так и в тот раз на Харитонова, вижу, что уже и солнечный мне свет не мил, хочется уже побыстрее до своей общаги добраться. Идти там от остановки реального времени минут пятнадцать будет, но время подло, способно прихотливо растягиваться или сжиматься, и мне та четверть часа за целый час зачлась. Повернул я, наконец, к общаге, дальше уже жилые дома показались, а с ними и специфический уют жилых дворов - с молодыми мамочками-колясками-детьми-бабушками на завалинках. Общага эта стоит, как бы отделяя водоразделом промзону от жилой, и, по сути, так оно и есть, общага - это, вроде бы, жилое по назначению помещение, но если положа руку на сердце - какое оно, нафик, жилое.
Подхожу к общаге, сердце ещё больше сжимается, реальная такая себе бетонная девятиэтага, серая-серая, вся перекособоченная, как в небезызвестном быковском «Дураке», только что не трещит по швам, пространство позади залито сплошным асфальтом ещё времён застоя, асфальт весь вздувшийся - кошмар роллера - по периметру какие-то жуткие заборы, а в центре всей этой композиции, примыкая через узкий коридор к задней стене общежития, разместилась коробочка типографии. Ну, и место они выбрали, как в наказание, что ли. Обошёл я общагу через узкий коридор между домами, такая себе аэродинамическая труба, где двум людям не разойтись и постоянно дует самый свирепый ветер. Вышел из мрака на другую сторону к солнечному свету, и жилым дворам и, вроде как, в нуль-портал вынырнул, или как их там фантасты называют. Захожу в общагу, объясняю дежурной, что в типа типографию направляюсь, прохожу по коротенькому коридору, вхожу в типографский блок - а там пустота и тишина. Их и в прежние времена, когда 17 человек работало, было не доискаться, а теперь, когда осталось шестеро, ищи их там как иголку в стоге сена. Все двери не заперты, ключи в дверях снаружи торчат, кабинеты пустые, компьютеры работают, а людей нет никого - чистое зазеркалье какое-то. Пошел я аукать, побродил минут несколько, подумывал уже Лёне своему искомому на мобильный звонить, но вдруг за одной из дверей обнаружил его сидящего собственной персоной в компании коллеги. Работают они там ни шатко, ни валко, работы, как таковой, у них и вообще мало теперь. Вот и шарятся друг к другу по кабинетам с неизменной чашкой чая - топят у них в помещении очень слабо, почти что и не топят совсем.
Обрадовался я не на шутку, что Лёню нашёл, вижу, и он меня припоминает.
- Лёня, как дела у вас, - спрашиваю.
- Лучше всех, - говорит и расплывается в широчайшей улыбке. Парень он плотный, чернявый, лет тридцать с хвостиком - самый цвет.
- Ну, говорю, вы, блин, даёте, пока дошёл к вам, как на другой планете побывал, планета Шелезяка, как из мультика, помните «людей нет, растительности нет, населена роботами». Зато у вас тут дела лучше всех и оптимизмом брызжет через край.
- Так всё же хорошо, - говорит, широко улыбаясь. - Чу-дес-но. Ну, пойдёмте ко мне в кабинет.
Вызвал он верстальщика, и мы быстро обсудили все производственные вопросы, Лёня там теперь типа начальника подразделения, от души я за него порадовался.
Закончили официальную часть, ушёл его подчинённый.
- Лёня, - говорю, - спать не буду, ну приоткройте мне секрет вашего позитива. Идёшь к вам по промзоне, заходишь в пустое стылое помещение, всё вокруг такое сюрное, еле вмещается, а тут вы такой, типа «лучше всех».. и как вы это делаете?
- Что делаю? - изумился он, в свою очередь. - Просто всё хорошо, погода хорошая и настроение соответствующее.
- Лёня, ну должен же быть какой-то секрет, какое-то реальное основание вашей широчайшей уверенности в том, что всё хорошо и лучше всех.
- Да никакого секрета, - пожал плечами.
- Лёнь, а может, вопрос в зарплате. Вам, наверное, платят неплохо, вот и ходите вы на свою работу, как на праздник?
- Нет, зарплаты у нас самые обычные (республиканские, - чуть было не вякнул я).
- Ну, а сколько это в вашем понимании обычные? Вот нам, например, в прошлый раз (это ещё до украденного Камаза с деньгами было) аж по 4 тыщи заплатили - премии какие-то, говорят.
- У нас поменьше, - разоткровенничался он. - Я получаю три двести.
- Рублей? - не удержался я.
- Ага, - саркастически подхмыкнул он. - Но главное, жить же можно.
- Лёня, объясните мне, как можно жить на три двести рублей, вы что, в магазин не ходите? Каждый поход - не меньше тысячи. Три похода в месяц.
- Так платят же регулярно. Война идёт. Каждый же день обстреливают город по периметру. А деньги людям при этом всё-таки платят. Нет, я считаю, на три двести сегодня можно жить. Очень даже. Не жировать конечно, а экономно, потихонечку.
Я помолчал.
- У нас тут на Новый год такое было приятное событие, - продолжил он. - Я до сих пор с удовольствием вспоминаю. Наверно, ещё до лета будем вспоминать. А может, и до следующего Нового года.
- ???
- Мы взяли, собрались всем коллективом, месяцок, правда, пришлось до этого попоститься, сложились и вскладчину пожарили шашлык. Уух, как погудели, - мечтательно протянул он.
Тут я плотно призадумался.
Если человек на 23 февраля вспоминает новогодний шашлык - это ничего страшного. Но если он готов жить этим воспоминанием до лета или даже до следующего Нового года - это вы меня извините. А если ещё при этом он считает, что дела у него обстоят лучше всех, начинаешь задумываться о специфике работы в типографии и благотворном влиянии всяких красок на психику человека. Если откинуть краски, то получается то, чего я не понимаю и понять совсем не могу. Единственное, что абсолютно ясно в этой связи, что такой народ победить ни у кого не получится, по крайней мере, пока он такой.
- Ну, и потом, - продолжал он, задетый за живое. - Вот вы говорите, нельзя прожить на 3-4 тысячи, а наше университетское начальство ведь немногим больше получает. В первом корпусе вывешены зарплаты ректората - ректор получает восемь с копейками, всего в два с половиной раза больше меня, проректоры - ещё меньше...
- Лёня -Лёня, - рвалось из меня, но я удержался.
- Поэтому можно жить, я считаю. Пока не женат, детей нет, прожить на эти деньги одному человеку можно. Не все, конечно, выдерживают. Нас было 17 человек до войны, сейчас осталось 6. Зарплаты небольшие. Леваков тоже никаких нет - ризографы опломбировали и поставили счётчики, чтобы не печатали неучтённой продукции. Молимся, чтобы наш главный печатник сейчас не ушёл. А то парень очень толковый, единственный толковый остался, его много куда переманивают, а что мы можем предложить, зарплаты же у нас не ах. А то потом пришлют дуб-дубом, как они в последнее время делают, и всё - типографию можно закрывать.
- Но сейчас работы же у вас немного.
- Сейчас не очень - сдаём сборник, потом вашим займёмся. Но в плане публикаций на этот год предусмотрено 170 новых учебников.
- Капец. Её инициатива, штоле?
- Её самая, - невесело протянул он.
Под «ней» подразумевалась одна из проректоров, которая, чтобы занять сотрудников, придумывает любую работу, порой самую экзотическую в виде дежурств по корпусам и по общежитиям, заставляя нас составлять всякие никому не нужные пересодранные из других мест методички-учебники, а их - печатать этот хлам.
- Но ничего, всё будет хорошо.
- Лёня, а как вы добираетесь на работу
- Еду до Дружбы на троллейбусе, а потом пешком.
- А живёте далеко?
- Живу на Дубке…
- Там же нет жилья. Там живёт только Ринат Ахметов. Вернее, жил. Будем надеяться.
Вы же не Ринат Ахметов.
- Нет, я неправильно выразился. Живу я в Калининском микрорайоне Макеевки. Мне пешком на Гвардейку до ближайшего транспорта идти полчаса, но там ходит только семёрка (понятно, что при трёх двести рассматривать маршрутки как транспорт уже не приходится), поэтому я хожу на Пивзавод. Если тройки нет, иду на Дубок (ещё 10мин). Зато там уже и 11, и 12, 16, та же тройка.
Нужно пояснить, что Калининский микрорайон Макеевки - это пять девятиэтажек в чистом поле на объездной дороге между Донецком и Макеевкой (слившихся в нескольких местах), и транспорта там нет, в принципе, никакого. До войны оттуда ходила маршрутка в Макеевку, сейчас - не уверен. Поэтому добираться куда бы то ни было нужно пешком: полчаса до Макеевки, 40 мин до Донецка. А по пути в Донецк Лёня каждый день проходит вдоль трёхметровых ринатовских заборов, которые тянутся на километры, потому что между пивзаводом и Дубком размещается резиденция Ахметова - бывшая правительственная дача, построенная в 70е на территории городского ботанического сада.
Мы ещё поговорили о том-о сём. О жизни, о том, как в изменившихся и во многом нечеловеческих условиях приходится выживать, о наших перспективах. Поговорили об экономической блокаде, о том, что из-за блокады подвоз товаров, особенно крупногабаритных, в Донецк очень затруднён, и из России товары везти гораздо легче, но дороже. По всем вопросам Лёня источал неукоснительный оптимизм. Краска тут была явно не при чём.
Речь зашла о велосипедах. Я рассказал ему, как прошлым летом привёз два велика из Ростова на автобусе.
- А мы тоже скоро собираемся в Ростов. На шоппинг, - он улыбнулся широко. - Друг будет ехать на машине, мы собираемся впятером, чтобы не гнать машину пустой. Посчитали, поездка обойдётся по 500р с носа в оба конца, ну, и затаримся в Ростове. Мне, например, нужна зимняя куртка. Зима хоть и была тёплой, но в морозы на Новый год пришлось основательно помёрзнуть. Ну, и так, купим всякого по мелочам.
Я пытался ему объяснить, что цены в Ростове ориентированы не на 3 и даже не на 30 тысяч, но в своём неиссякаемом позитиве он был глух к тому, что не согласуется с его собственной картиной мира. На этом мне оставалось только распрощаться.
Я вышел и побрёл немного другой дорогой к себе домой. Мне до дома идти пешком оттуда всего полчаса.
По пути я всё думал о Лёне. Моём новом кумире. Представлял себе, как молодой человек живёт в гетто на объездной. Он вынужден ежедневно ходить каждый день 40 минут до ближайшего троллейбуса, потому что другой вид транспорта, автобус, в частности, он в принципе не может себе позволить. По пути он идёт примерно с километр по розовому ущелью, с двух сторон ограниченному каменными скалами капитального забора, за которым прячется страшный зверь которым самый богатый гражданин республики обнёс свои немалые владения (жилую резиденцию и конюшню на несколько гектаров). Потом на старом троллейбусе он полчаса едет на работу. Идёт ещё 15 минут через мрачную промзону. Работает в неотапливаемой каменной коробке, где за мизерную работу он получает три тысячи двести рублей в месяц. У него пока нет семьи и зимней куртки, но в самом скором времени он надеется купить её в Ростове. Один раз в год, максимум - дважды - он может позволить себе пожарить и съесть шашлык. И он готов жить воспоминанием об этом вкусном радостном событии до следующего шашлыка, при этом считая, что дела у него идут лучше всех и заражая других своим неподдельным оптимизмом.
Скажите мне, что с нами не так? Где мы потеряли то, что делает нас людьми, тот самый Лик Божий, изначально напечатлённый на каждом из нас? Скажите, есть ли ответы на эти вопросы, отличные от того, чтобы уткнуться в узкую полоску более-менее успешного быта перед собой и принципиально не забивать себе голову всякой чушью.
И ещё мне очень интересно, смог ли он купить свою куртку. Позвоню, спрошу, фигли.