«Заболоцкий знал, что умирает…»
14 октября - день памяти Николая Алексеевича Заболоцкого.
Завершение пронзительного очерка Давида САМОЙЛОВА. Начало - здесь, часть вторая - по этой ссылке.
Самойлов описывает встречу с Заболоцким в середине июля 1958 года. Николай Алексеевич умрёт от второго инфаркта в середине октября. Таким образом, на момент описываемых событий жить ему остаётся всего три месяца.
Фотография выдающегося русского поэта - одна из последних. Это 1957 год.
…И «Огонёк» был тем же портфелем - бутафория, соломинка, броня.
Пришёл писатель N и что-то рассказывал, улыбаясь большим ртом. Но скоро почувствовал, что не нужен, и ушёл. И мы снова сидели вместе, и чем больше пили вина, тем становилось мне грустнее. И тут я понял отчего: я понял, что он умирает. И понял, что он сам знает об этом.
Наверное, это самое удивительное свойство поэтов - они знают, что умирают. И им самим кажется, что это вовремя.
Заболоцкий знал и готовился заранее. Готовился так, как все люди, которые свой способ жить называют: работа.
Один старый плотник, настоящий мастер, сказал мне: «Вот дострою этот дом и помру». И Заболоцкий достраивал свой дом. Собрал все стихи в большой том и всё, что ему было не нужно, всё, что казалось ему лишним, отбросил. Достраивал дом и готов был умереть.
Я думаю, что живые в этом вопросе не должны полностью считаться с поэтом. Когда он умер, нужно издавать всё, что осталось. Насколько меньше было бы Пушкина, если бы пропали для нас его заметки, строки, неоконченные стихи - всё, что осталось помимо «достроенного дома».
Но достоинство поэта в том и заключается, что он желает оставить дом достроенным, таким, каким он его задумал сам. А потомки из оставшегося материала пусть построят ещё один дом или пристройку. И поэт в целом есть эти два дома. А вот Блок построил один дом. И на этот дом ушло всё. И ни на что больше не осталось. Это редкий поэт - Блок, поэт, который о себе знал всё.
Заболоцкий умер той же осенью. Мне позвонила Агнесса и сказала, что Заболоцкий умер. Мы тут же поехали к нему.
Он лежал ещё без гроба, на столе. И лицо было важное, белое и спокойное. Опять - римлянин. И потому, что прикрыт он был простынёй, как тогой, уже вовсе не осталось Павла Ивановича и Каренина. Было важное, серьёзное, скульптурное.
И маленькая женщина, большеглазая и не плачущая, - вот на кого была похожа дочь, - маленькая женщина, его жена, сидела в уголочке и не знала, куда деть руки.
Так мне это запомнилось, что главное для неё - незнание, куда деть руки. Рассказывала, что он пошёл в ванну побриться. И упал. И умер через десять минут.
Пришёл Слуцкий и привёл трёх скульпторов. Они сразу заполнили комнату делом - готовились снять маску.
На похоронах было много народу. Не так много, как на «знатных» похоронах. Но много. И всё было как следует - большой зал, и музыка, и речи, и почётный караул. Я в почётный караул не встал. Потому что казалось, что он попал в какие-то чужие руки и не может встать и, забрав портфель, уйти. А должен лежать и слушать речи.
Впрочем, один человек говорил хорошо. Это был Вадим Шефнер. А потом попросили, чтобы все посторонние вышли из зала и остались одни близкие.
Я подождал, пока вынесли тело и погрузились в машины, на кладбище не поехал. Мне казалось, что это уже ему не нужно, вернее, не нужно было раньше, когда он умирал и когда думал об этом. И поэтому долг мой исполнен.
1973
Завершение пронзительного очерка Давида САМОЙЛОВА. Начало - здесь, часть вторая - по этой ссылке.
Самойлов описывает встречу с Заболоцким в середине июля 1958 года. Николай Алексеевич умрёт от второго инфаркта в середине октября. Таким образом, на момент описываемых событий жить ему остаётся всего три месяца.
Фотография выдающегося русского поэта - одна из последних. Это 1957 год.
…И «Огонёк» был тем же портфелем - бутафория, соломинка, броня.
Пришёл писатель N и что-то рассказывал, улыбаясь большим ртом. Но скоро почувствовал, что не нужен, и ушёл. И мы снова сидели вместе, и чем больше пили вина, тем становилось мне грустнее. И тут я понял отчего: я понял, что он умирает. И понял, что он сам знает об этом.
Наверное, это самое удивительное свойство поэтов - они знают, что умирают. И им самим кажется, что это вовремя.
Заболоцкий знал и готовился заранее. Готовился так, как все люди, которые свой способ жить называют: работа.
Один старый плотник, настоящий мастер, сказал мне: «Вот дострою этот дом и помру». И Заболоцкий достраивал свой дом. Собрал все стихи в большой том и всё, что ему было не нужно, всё, что казалось ему лишним, отбросил. Достраивал дом и готов был умереть.
Я думаю, что живые в этом вопросе не должны полностью считаться с поэтом. Когда он умер, нужно издавать всё, что осталось. Насколько меньше было бы Пушкина, если бы пропали для нас его заметки, строки, неоконченные стихи - всё, что осталось помимо «достроенного дома».
Но достоинство поэта в том и заключается, что он желает оставить дом достроенным, таким, каким он его задумал сам. А потомки из оставшегося материала пусть построят ещё один дом или пристройку. И поэт в целом есть эти два дома. А вот Блок построил один дом. И на этот дом ушло всё. И ни на что больше не осталось. Это редкий поэт - Блок, поэт, который о себе знал всё.
Заболоцкий умер той же осенью. Мне позвонила Агнесса и сказала, что Заболоцкий умер. Мы тут же поехали к нему.
Он лежал ещё без гроба, на столе. И лицо было важное, белое и спокойное. Опять - римлянин. И потому, что прикрыт он был простынёй, как тогой, уже вовсе не осталось Павла Ивановича и Каренина. Было важное, серьёзное, скульптурное.
И маленькая женщина, большеглазая и не плачущая, - вот на кого была похожа дочь, - маленькая женщина, его жена, сидела в уголочке и не знала, куда деть руки.
Так мне это запомнилось, что главное для неё - незнание, куда деть руки. Рассказывала, что он пошёл в ванну побриться. И упал. И умер через десять минут.
Пришёл Слуцкий и привёл трёх скульпторов. Они сразу заполнили комнату делом - готовились снять маску.
На похоронах было много народу. Не так много, как на «знатных» похоронах. Но много. И всё было как следует - большой зал, и музыка, и речи, и почётный караул. Я в почётный караул не встал. Потому что казалось, что он попал в какие-то чужие руки и не может встать и, забрав портфель, уйти. А должен лежать и слушать речи.
Впрочем, один человек говорил хорошо. Это был Вадим Шефнер. А потом попросили, чтобы все посторонние вышли из зала и остались одни близкие.
Я подождал, пока вынесли тело и погрузились в машины, на кладбище не поехал. Мне казалось, что это уже ему не нужно, вернее, не нужно было раньше, когда он умирал и когда думал об этом. И поэтому долг мой исполнен.
1973