К юбилею «Машины времени»: 1983 год
В моём восприятии этот год - пик успеха отечественной группы номер один в моём провинциальном Смоленске. Это - народная любовь, потому что песни Макаревича охотно распевали дети. А дети, как никто, чувствуют талантливое, настоящее. Это - сверхудача с репертуаром, это - стали получаться народные песни, как мало у кого до и после. Прежде всего, «За тех, кто в море». (В дальнейшем другим носителем народной лирики станет Шевчук, но насколько невнятны и претенциозны его откровения, скажем, про осень на фоне выверенной, чёткой, кристальной поэзии Макаревича его лучшей поры!..) Это - смерть на взлёте, потому что поганой статьёй «Рагу из Синей птицы» группу подбили на подъёме, совершив преступление - духовное. И нет прощения омерзительным советским инквизиторам…
В общем, «Комсомолка» отличилась пасквилем, судно «Машина времени» получило невиданную течь и затонуло, с него побежали крысы - в дальнейшем им станут привычны эти бегства. Весь 1984 год дредноут лежал, поражённый, на дне, и молодёжь моего возраста и круга впервые услышала такие названия, как «Карнавал», «Динамик»…
Но до глубинки всё доходит медленно, и осенью 1983 года, когда происходили описываемые события, нам казалось, что с «Машиной» всё в порядке. Про чёртову статью я вообще узнал много лет спустя, от не могущих её забыть и до тех пор обескураженных музыкантов.
Итак, осенью 1983 года мы стали семиклассниками. Нам было по 13 лет. Взросление приводило к значительным изменениям в психике и подходах. Возможно, мне кажется, но за лето мы стали чуть агрессивнее и алчнее. Неравнодушнее. Ревнивее к успехам других. Нетерпимее к жизни, спеша выставить ей свой жалкий, на самом деле, но всё утяжеляющийся счёт. Крайне важно было выделиться, крайне хотелось лидерствовать, быть первым, быть поощрённым, быть нерядовым, быть на лету.
По сложившейся советской традиции сентябрь мы проводили на сельскохозяйственных работах. По-моему, собирали лён. Сейчас это не так важно - лён или картошка, а важно то, что мы, взрослея, надолго оказались в неформальной обстановке, где каждый мог распустить хвост на свой манер.
Очень важно, что у нас появился новый классный руководитель - молодёнькая выпускница педиститута NN, сменившая в нашем непростом классе ушедшую на пенсию Галину Семёновну, обладавшую авторитетом, а также навыками уверенного и тактичного обуздания молодёжи, сложившимися за многолетнюю практику. NN заметно робела с нами, и мои однокашники не то чтобы сели ей на голову, но чувствовали себя всё уверенней, самоуверненней и взрослее.
И я совершенно напрасно ушёл в эти дебри - на самом деле, мой рассказ о звёздном часе Андрея Макаревича.
В подогреваемых гормонами юных телах энергии становилось всё больше. С улыбками, со смехом семиклассники встречались у школьных дверей с утра, рассаживались по автобусам (сейчас попробуй, улыбнись с утра без чашки кофе!..), ехали, отрабатывали несколько часов - окисляясь на свежем воздухе под отступающим солнышком - ехали обратно. И сил хватало ещё идти вечером тусоваться… Уроки-то делать не надо!
Раньше советские люди охотно пели - за столом, в праздник. Пели сообща, с удовольствием - те самые песни, которые мы и зовём народными. В этом не было ничего зазорного - наоборот, это объединяло, это давало энергетический «массаж» участникам запева. Пели, маршируя, солдаты-«срочники» в воинской части на Багратиона, недалеко от нашей школы. Всё это никого не удивляло, и поэтому не было ничего удивительного в том, что дети (в смысле мы, подростки) охотно пели в автобусе - по пути в поля и обратно. Пели с удовольствием, пели самое любимое и заветное. Пели то, что выписывали в специальные «песенные» тетрадки - для заповедных и задушевных песен, которые всё-таки просачивались сквозь грунты официоза. У каждой девочки и у некоторых мальчиков были такие тетрадки - чтобы не путаться в словах и чтобы достойно держаться на людях.
Осень 1983 года безусловно и безоговорочно проходила под знаменем «Машины времени». Это была пора их триумфа, о чём они, вероятно, не знали, прибитые своими обидчиками. Я назову две песни, которые не сходили с языков наших юных певиц. Это, конечно, «За тех, кто в море» и, представьте, «Костёр» - своеобразная, «провисающая» в запеве песня, которую, видимо, любили за ликующий припев (вообще, мажор и ликование хорошо давались этой великой группе).
Меня каждый раз охватывало волнение: наши девочки с таким придыханием, с такой радостью пробирались сквозь лирику куплетов и выходили на солнечные, раздольные припевы!.. Не знаю, какие нравы сейчас царят в школах, у нас были чистые девочки. И это чувствовалось, это окрыляло - как свет. Как беспричинная радость от жизни, свойственная всем нормальным и здоровым людям.
Эти песни исполнялись постоянно, несколько раз за день (я думаю, водителей наших автобусов тоже штырило). И каждый раз я не мог сдержать волнения. Это пение - трогало. Оно обнажало жизнь с какой-то очень хорошей и волнующей стороны. Оно носило характер неясной влюблённости. Ожиданий. Преодолеваемой робости. Подступающего счастья.
Я был влюблён в девочку. Одноклассницу. Безответно (это удел многих, особенно поначалу). И она, понятно, была среди запевал, пела чисто, звонко, с душой - до моей дрожи, до спазмов в горле. Это было чудесно: осенние поля за окном, тёплый салон «Икаруса», в котором мы сидим как выросшие воробьи, повернутые к подругам раскрасневшиеся, взволнованные лица и - песни!..
Я слушал и проникался всё больше и больше. Во мне начинала просыпаться любовь к философствованию и рефлексии, которая довольно быстро довела меня до того, что я стал писать. И я отлично помню, что подумал одним осенним днём, слушая свою любимую и других поющих одноклассниц. Подумал совершенно без злобы, без зависти: «Да-а, надо же… Многое я бы отдал, наверное, чтобы писать такие песни, которые так ей нравятся… И таким девушкам, как она!..» Я по-хорошему поразился и порадовался за Макаревича. Я видел своими глазами, как его искусство нужно людям, любимым мною людям, как оно окрыляет их. А что может быть важнее, священнее?!.
Долго-долго я носил в душе отсвет этих осенних дней. Его и сейчас легко вызвать - достаточно прикрыть глаза и прислушаться. Мне эта «волшебная сила искусства» кажется чрезвычайно важной. Это то, ради чего стоит жить - чтобы писать такие прекрасные песни, чтобы с таким воодушевлением их петь, чтобы с такой любовью и сладостной мукой их слушать…
Если вам интересно, развития у этой истории нет никакого. Я ушёл в другую школу (мы даже не простились с ней), мы все сформировались и стали взрослыми, несколько десятилетий не виделись, а потом встретились однажды на полупьяной вечеринке - уже потрёпанные жизнью и не очень молодые. Аляповатые. А потом она умерла. И уже много лет её обитание - Одинцовское кладбище. У меня не хватает духу пойти поискать её могилу. Я вместо этого вспоминаю ту осень, тот автобус… (Вот такая история, Андрей Вадимович.)
В общем, «Комсомолка» отличилась пасквилем, судно «Машина времени» получило невиданную течь и затонуло, с него побежали крысы - в дальнейшем им станут привычны эти бегства. Весь 1984 год дредноут лежал, поражённый, на дне, и молодёжь моего возраста и круга впервые услышала такие названия, как «Карнавал», «Динамик»…
Но до глубинки всё доходит медленно, и осенью 1983 года, когда происходили описываемые события, нам казалось, что с «Машиной» всё в порядке. Про чёртову статью я вообще узнал много лет спустя, от не могущих её забыть и до тех пор обескураженных музыкантов.
Итак, осенью 1983 года мы стали семиклассниками. Нам было по 13 лет. Взросление приводило к значительным изменениям в психике и подходах. Возможно, мне кажется, но за лето мы стали чуть агрессивнее и алчнее. Неравнодушнее. Ревнивее к успехам других. Нетерпимее к жизни, спеша выставить ей свой жалкий, на самом деле, но всё утяжеляющийся счёт. Крайне важно было выделиться, крайне хотелось лидерствовать, быть первым, быть поощрённым, быть нерядовым, быть на лету.
По сложившейся советской традиции сентябрь мы проводили на сельскохозяйственных работах. По-моему, собирали лён. Сейчас это не так важно - лён или картошка, а важно то, что мы, взрослея, надолго оказались в неформальной обстановке, где каждый мог распустить хвост на свой манер.
Очень важно, что у нас появился новый классный руководитель - молодёнькая выпускница педиститута NN, сменившая в нашем непростом классе ушедшую на пенсию Галину Семёновну, обладавшую авторитетом, а также навыками уверенного и тактичного обуздания молодёжи, сложившимися за многолетнюю практику. NN заметно робела с нами, и мои однокашники не то чтобы сели ей на голову, но чувствовали себя всё уверенней, самоуверненней и взрослее.
И я совершенно напрасно ушёл в эти дебри - на самом деле, мой рассказ о звёздном часе Андрея Макаревича.
В подогреваемых гормонами юных телах энергии становилось всё больше. С улыбками, со смехом семиклассники встречались у школьных дверей с утра, рассаживались по автобусам (сейчас попробуй, улыбнись с утра без чашки кофе!..), ехали, отрабатывали несколько часов - окисляясь на свежем воздухе под отступающим солнышком - ехали обратно. И сил хватало ещё идти вечером тусоваться… Уроки-то делать не надо!
Раньше советские люди охотно пели - за столом, в праздник. Пели сообща, с удовольствием - те самые песни, которые мы и зовём народными. В этом не было ничего зазорного - наоборот, это объединяло, это давало энергетический «массаж» участникам запева. Пели, маршируя, солдаты-«срочники» в воинской части на Багратиона, недалеко от нашей школы. Всё это никого не удивляло, и поэтому не было ничего удивительного в том, что дети (в смысле мы, подростки) охотно пели в автобусе - по пути в поля и обратно. Пели с удовольствием, пели самое любимое и заветное. Пели то, что выписывали в специальные «песенные» тетрадки - для заповедных и задушевных песен, которые всё-таки просачивались сквозь грунты официоза. У каждой девочки и у некоторых мальчиков были такие тетрадки - чтобы не путаться в словах и чтобы достойно держаться на людях.
Осень 1983 года безусловно и безоговорочно проходила под знаменем «Машины времени». Это была пора их триумфа, о чём они, вероятно, не знали, прибитые своими обидчиками. Я назову две песни, которые не сходили с языков наших юных певиц. Это, конечно, «За тех, кто в море» и, представьте, «Костёр» - своеобразная, «провисающая» в запеве песня, которую, видимо, любили за ликующий припев (вообще, мажор и ликование хорошо давались этой великой группе).
Меня каждый раз охватывало волнение: наши девочки с таким придыханием, с такой радостью пробирались сквозь лирику куплетов и выходили на солнечные, раздольные припевы!.. Не знаю, какие нравы сейчас царят в школах, у нас были чистые девочки. И это чувствовалось, это окрыляло - как свет. Как беспричинная радость от жизни, свойственная всем нормальным и здоровым людям.
Эти песни исполнялись постоянно, несколько раз за день (я думаю, водителей наших автобусов тоже штырило). И каждый раз я не мог сдержать волнения. Это пение - трогало. Оно обнажало жизнь с какой-то очень хорошей и волнующей стороны. Оно носило характер неясной влюблённости. Ожиданий. Преодолеваемой робости. Подступающего счастья.
Я был влюблён в девочку. Одноклассницу. Безответно (это удел многих, особенно поначалу). И она, понятно, была среди запевал, пела чисто, звонко, с душой - до моей дрожи, до спазмов в горле. Это было чудесно: осенние поля за окном, тёплый салон «Икаруса», в котором мы сидим как выросшие воробьи, повернутые к подругам раскрасневшиеся, взволнованные лица и - песни!..
Я слушал и проникался всё больше и больше. Во мне начинала просыпаться любовь к философствованию и рефлексии, которая довольно быстро довела меня до того, что я стал писать. И я отлично помню, что подумал одним осенним днём, слушая свою любимую и других поющих одноклассниц. Подумал совершенно без злобы, без зависти: «Да-а, надо же… Многое я бы отдал, наверное, чтобы писать такие песни, которые так ей нравятся… И таким девушкам, как она!..» Я по-хорошему поразился и порадовался за Макаревича. Я видел своими глазами, как его искусство нужно людям, любимым мною людям, как оно окрыляет их. А что может быть важнее, священнее?!.
Долго-долго я носил в душе отсвет этих осенних дней. Его и сейчас легко вызвать - достаточно прикрыть глаза и прислушаться. Мне эта «волшебная сила искусства» кажется чрезвычайно важной. Это то, ради чего стоит жить - чтобы писать такие прекрасные песни, чтобы с таким воодушевлением их петь, чтобы с такой любовью и сладостной мукой их слушать…
Если вам интересно, развития у этой истории нет никакого. Я ушёл в другую школу (мы даже не простились с ней), мы все сформировались и стали взрослыми, несколько десятилетий не виделись, а потом встретились однажды на полупьяной вечеринке - уже потрёпанные жизнью и не очень молодые. Аляповатые. А потом она умерла. И уже много лет её обитание - Одинцовское кладбище. У меня не хватает духу пойти поискать её могилу. Я вместо этого вспоминаю ту осень, тот автобус… (Вот такая история, Андрей Вадимович.)