...по поводу подщетиниванья
...Некто из слушателей заметил по поводу этого подщетиниванья, что ведь это, должно быть, из рук вон неловко ходить на щиколотках.
-- Попервоначалу даже очень нехорошо, -- отвечал Иван Северьяныч, -- да и потом хоть я изловчился, а все много пройти нельзя. Но только зато они, эта татарва, не стану лгать, обо мне с этих пор хорошо печалились.
"Теперь, -- говорят, -- тебе, Иван, самому трудно быть, тебе ни воды принесть, ни что прочее для себя сготовить неловко. Бери, -- говорят, -- брат, себе теперь Наташу, -- мы тебе хорошую Наташу дадим, какую хочешь выбирай".
Я говорю:
"Что мне их выбирать: одна в них во всех польза. Давайте какую попало". Ну, они меня сейчас без спора и женили.
-- Как! женили вас на татарке?
-- Да-с, разумеется, на татарке. Сначала на одной, того самого Савакирея жене, которого я пересек, только она, эта татарка, вышла совсем мне не по вкусу: благая какая-то и все как будто очень меня боялась и нимало меня не веселила. По мужу, что ли, она скучала, или так к сердцу ей что-то подступало.
Ну, так они заметили, что я ею стал отягощаться, и сейчас другую мне привели, эта маленькая была девочка, не более как всего годов тринадцати... Сказали мне:
"Возьми, Иван, еще эту Наташу, эта будет утешнее".
Я и взял.
-- И что же: эта точно была для вас утешнее? -- спросили слушатели Ивана Северьяныча.
-- Да, -- отвечал он, -- эта вышла неутешнее, только порою, бывало, веселит, а порою тем докучает, что балуется.
-- Как же она баловалась?
-- А разно... Как ей, бывало, вздумается; на колени, бывало, вскочит; либо спишь, а она с головы тюбетейку ногой скопнет да закинет куда попало, а сама смеется. Станешь на нее грозиться, а она хохочет, заливается, да, как русалка, бегать почнет, ну а мне ее на карачках не догнать -- шлепнешься, да и сам рассмеешься.
-- А вы там, в степи, голову брили и носили тюбетейку?
-- Брил-с.
-- Для чего же это? верно, хотели нравиться вашим женам?
-- Нет-с; больше для опрятности, потому что там бань нет.
-- Таким образом, у вас, значит, зараз было две жены?
-- Да-с, в этой степи две; а потом у другого хана, у Агашимолы, кой меня угонил от Отучева, мне еще две дали.
-- Позвольте же, -- запытал опять один из слушателей, -- как же вас могли угнать?
-- Подвохом-с. Я ведь из Пензы бежал с татарвою Чепкуна Емгурчеева и лет пять подряд жил в емгурчеевской орде, и тут съезжались к нему на радости все князья, и уланы, и ших-зады, и мало-зады, и бывал хан Джангяр и Бакшей Отучев.
-- Это которого Чепкун сек?
-- Да-с, тот самый.
-- Как же это... Разве Бакшей на Чепкуна не сердился?
-- За что же?
-- За то, что он так порол его и лошадь у него отбил?
-- Нет-с, они никогда за это друг на друга не сердятся: кто кого по любовному уговору перебьет, тот и получай, и больше ничего; а только хан Джангар мне, точно, один раз выговаривал... "Эх, -- говорит, -- Иван, эх, глупая твоя башка, Иван, зачем ты с Савакиреем за русского князя сечься сел, я, -- говорит, -- было хотел смеяться, как сам князь рубаха долой будет снимать".
"Никогда бы, -- отвечаю ему, -- ты этого не дождал".
"Отчего?"
"Оттого, что наши князья, -- говорю, -- слабодушные и не мужественные, и сила их самая ничтожная".
Он понял.
"Я так, -- говорит, -- и видел, что из них, -- говорит, -- настоящих охотников нет, а все только если что хотят получить, так за деньги".
"Это, мол, верно: они без денег ничего не могут". Ну, а Агашимола, он из дальней орды был, где-то над самым Каспием его косяки ходили, он очень лечиться любил и позвал меня свою ханшу попользовать и много голов скота за то Емгурчею обещал. Емгурчей меня к нему и отпустил: набрал я с собою сабуру и калганного корня и поехал с ним. А Агашимола как взял меня, да и гайда в сторону со всем кочем, восемь дней в сторону скакали.
-- И вы верхом ехали?
-- Верхом-с.
-- А как же ваши ноги?
-- А что же такое?
-- Да волос-то рубленый, который у вас в пятках был, разве он вас не беспокоил?
-- Ничего; это у них хорошо приноровлено: они эдак кого волосом подщетинят, тому хорошо ходить нельзя, а на коне такой подщетиненный человек еще лучше обыкновенного сидит, потому что-он, раскорякой ходючи, всегда ноги колесом привыкает держать и коня, как обручем, ими обтянет так, что ни за что его долой и не сбить.
-- Ну и что же с вами далее было в новой степи у Агашимолы?
-- Опять и еще жесточе погибал.
-- Но не погибли?
-- Нет-с, не погиб.
-- Сделайте же милость, расскажите: что вы дальше у Агашимолы вытерпели.
-- Извольте. -- Как Агашимолова татарва пригонили со мной на становище, так и гайда на другое, на новое место пошли и уже не выпустили меня.
"Что, -- говорят, -- тебе там, Иван, с Емгурчеевыми жить, -- Емгурчей вор, ты с нами живи, мы тебя с охотой уважать будем и хороших Наташ тебе дадим. Там у тебя всего две Наташи было, а мы тебе больше дадим".
Я отказался.
"На что, -- говорю, -- мне их больше? мне больше не надо".
"Нет, -- говорят, -- ты не понимаешь, больше Наташ лучше: они тебе больше Колек нарожают, все тебя тятькой кричать будут".
"Ну, -- говорю, -- легко ли мне обязанность татарчат воспитывать. Кабы их крестить и причащать было кому, другое бы еще дело, а то что же: сколько я их ни умножу, все они ваши же будут, а не православные, да еще и обманывать мужиков станут, как вырастут". Так двух жен опять взял, а больше не принял, потому что если много баб, так они хоть и татарки, но ссорятся, поганые, и их надо постоянно учить.
-- Ну-с, и что же, любили вы этих ваших новых жен?
-- Как-с?
-- Этих новых жен своих вы любили?
-- Любить?.. Да, то есть вы про это? ничего, одна, что я от Агашимолы принял, была до меня услужлива, так я ее ничего... сожалел.
-- А ту девочку, что прежде молоденькая-то такая у вас в женах была? она вам, верно, больше нравилась?
-- Ничего; я и ее жалел.
-- И скучали, наверно, по ней, когда вас из одной орды в другую украли?
-- Нет; скучать не скучал.
-- Но ведь у вас, верно, и там от тех от первых жен дети были?
-- Как же-с, были: Савакиреева жена родила двух Колек да Наташку, да эта, маленькая, в пять лет шесть штук породила, потому что она двух Колек в один раз парою принесла.
-- Позвольте, однако, спросить вас: почему вы их все так называете "Кольками" да "Наташками"?
-- А это по-татарски. У них все если взрослый русский человек -- так Иван, а женщина -- Наташа, а мальчиков они Кольками кличут, так и моих жен, хоть они и татарки были, но по мне их все уже русскими числили и Наташками звали, а мальчишек Кольками. Однако все это, разумеется, только поверхностно, потому что они были без всех церковных таинств, и я их за своих детей не почитал.
-- Как же не почитали за своих? почему же это так?
-- Да что же их считать, когда они некрещеные-с и миром не мазаны.
-- А чувства-то ваши родительские?
-- Что же такое-с?
-- Да неужто же вы этих детей нимало и не любили и не ласкали их никогда?
-- Да ведь как их ласкать? Разумеется, если, бывало, когда один сидишь, а который-нибудь подбежит, ну ничего, по головке его рукой поведешь, погладишь и скажешь ему: "Ступай к матери", -- но только это редко доводилось, потому мне не до них было.
-- А отчего же не до них: дела, что ли, у вас очень много было?
-- Нет-с; дела никакого, а тосковал: очень домой в Россию хотелось.
-- Так вы и в десять лет не привыкли к степям? -- Нет-с, домой хочется... тоска делалась. Особенно по вечерам, или даже когда среди дня стоит погода хорошая, жарынь, в стану тихо, вся татарва от зною попадает по шатрам и спит, а я подниму у своего шатра полочку и гляжу на степи... в одну сторону и в другую -- все одинаково... Читать полностью ... Читать дальше ... Читать с начала...
*** Источник : http://svistuno-sergej.narod.ru/news/stran_004/2021-12-04-4164 *** рассказ, повесть, литература, классика, слово, Очарованный странник.Николай Лесков, текст, Николай Лесков, Очарованный странник, проза *** ***