Николай II
«Простой в обращении, без всякой аффектации, Он имел врожденное достоинство, которое никогда не позволяло забывать, кто Он. Вместе с тем Николай II имел слегка сентиментальное, очень совестливое и иногда очень простодушное мiровоззрение старинного русского дворянина... Он мистически относился к Своему долгу, но и был снисходителен к человеческим слабостям и обладал врожденной симпатией к простым людям - в особенности к крестьянам».
(Из воспоминаний баронессы С. К. Буксгевден, 1894 г.)
«С ранних лет его отличала одна черта, которая, с одной стороны, свидетельствовала о нравственном облике, а с другой - предвещала трудную жизнь: он не умел врать. Этим напоминал своего Отца, всю жизнь не терпевшего вранья и с трудом выносившего лицемеров.
Но монарх находился в центре власти, там, где перекрещивались все нити скрытых интересов, закулисных интриг, высокого лицедейства. Николаю II с трудом приходилось овладевать искусством повседневного дипломатического маневрирования.
Не всё у него получалось так, как надлежало, так, как издревле принято было на Руси, и к чему давно привыкли и управители, и управляемые. Императрица Мария Федоровна однажды сказала про своего старшего сына: „Он такой чистый, что не допускает и мысли, что есть люди совершенно иного нрава“. Мать не заблуждалась. Николай II был, как тогда говорили, „натуральным человеком“, ценившим и принимавшим простое, ясное, искреннее, доброе.
Александр III „умел поставить на место“, мог без обиняков прилюдно назвать труса трусом, бездельника бездельником, дурака дураком, в одночасье выгнать со службы и лишить регалий.
Николай II, в силу природной деликатности, благожелательного характера, подобного никогда не делал. Если даже не любил кого-то, то никогда не высказывался уничижительно, а публично лишь демонстрировал холодность. Расставаясь с должностным лицом, старался обставить всё учтиво, награждая при увольнении „своих слуг“ чинами, орденами, благодарственными рескриптами, денежными пособиями. Но редко вступал в прямые объяснения, понимая, что это будет неприятно, тяжело и ему, и тому, кто потерял расположение и должность.
Николай Александрович рос в атмосфере патриархальной русской семьи, которая, в силу исторических обстоятельств, занимала исключительное место в общественной жизни. Он мог себе позволить мало из того, на что имели право сверстники. Нельзя было себя шумно вести, возбранялось привлекать к себе внимание играми и детской возней, не допускались неразрешенные прогулки, безконтрольные забавы.
Всё свое детство Николай Александрович провел в императорских резиденциях: зимой жили в Петербурге в Аничковом дворце, а летом - или в Гатчине, или в Царском Селе, или в Петергофе. Кругом были придворные, слуги и наставники, и нельзя было побежать на пруд, когда хотелось, и невозможно было общаться, с кем хотелось. Его друзьями могли быть только лица определенного происхождения.
В юности Царь Николай II постоянно общался с небольшим кружком сверстников-родственников и детей близких ко двору царедворцев. Это были: брат, великий князь Георгий Александрович; двоюродные дяди - великий князь Александр Михайлович и великий князь Сергей Михайлович, а также дети министра императорского двора графа И. И. Воронцова-Дашкова и дети обер-егермейстера графа С. Д. Шереметева.
Зимой они вместе катались на коньках, строили ледяные горки в парке Аничкова дворца, а летом плавали на лодках, удили рыбу, играли в различные игры и обязательно пекли в укромном уголке парка картошку на костре. Это кушанье считалось лакомством, и молодые аристократы воспринимали весь этот ритуал как некое таинство, а участвовавших и посвященных называли „картофелем“.
Но жизнь не состояла только из учебных занятий и приятного времяпрепровождения с друзьями. Постоянно приходилось сталкиваться со сложными, а порой и трагическими обстоятельствами.
Первая такая ситуация возникла весной 1877 года, когда его отец, которого Николай обожал, покинул семью и почти целый год отсутствовал, принимая участие в русско-турецкой войне. Сыну тогда еще и десяти лет не было, но он знал, что его „дорогой Папа“ выполняет свой долг, и ужасно переживал вместе с матушкой, ожидая известий с фронта.
И когда Александр Александрович вернулся в феврале 1878 года, радость была в семье великая»...
«С ранних лет в Ники проявлялись утонченность, поэтичность и внутреннее изящество, стремление к прекрасному и любовь ко всему живому. Уже в маленьком мальчике обращал на себя внимание его мечтательно-задумчивый взгляд. Удивительными казались его очень красивые, чистые глаза, когда Ники смотрел на птиц, летящих высоко в небе»...
«Во внешности Николая II, - пишет жена английского посла Бьюкенена, - было истинное благородство и обаяние, которое, по всей вероятности, скорей таилось в его серьезных, голубых глазах, чем в живости и веселости характера».
«...Самой примечательной чертой в его облике были глаза». (Д. Орехов.)
«У Государя были глаза, которых нельзя было забыть тому, кто хоть раз с ними встретился взглядом», - замечает С. Офросимова.
«Кому удавалось, как мне, видеть глаза Государя, обычно задумчиво-грустные, глубокие даже в минуты, когда кругом всё было непринужденно весело, тот поймет, что глаза эти не отражали в себе душу обыкновенного поверхностного человека, - вспоминал флигель-адъютант А. Мордвинов. - Помимо глубины в них было что-то такое, что заставило его мать, когда она впервые увидела портрет Серова, тут же на выставке расплакаться»...
«Достаточно было видеть глаза Государя, чтобы понять и убедиться, как необычайно был он добр. Этих его чудеснейших глаз, мне никогда не забыть!.. Они так привлекали и притягивали к себе, излучали такую ласку, такую бездну доброты и любви, что каждый невольно начинал восторженно обожать Царя. Как будто это было... лишь вчера, - так ясно вижу перед собой доброе лицо Государя, его чарующую улыбку, его полные ласки серо-синие глаза, слышу его голос!!!» (Д. Ходнев.)
«У него была удивительная память. Он знал массу лиц, служивших в Гвардии или почему-либо им виденных, помнил боевые подвиги отдельных лиц и войсковых частей, знал части, бунтовавшие и оставшиеся верными во время беспорядков, знал номер и название каждого полка, состав каждой дивизии и корпуса, места расположения многих частей...» (генерал А. Ф. Редигер).
«В обыденной жизни Государь был очень прост. Он не любил никаких украшений».
«Император был очень вынослив; только в самые холодные дни он надевал пальто, обычно он выходил в военной тужурке, какую постоянно носил; он не любил теплой одежды и поддевал только вязаную кофту под тужурку». (Софи Буксгевден.)
«Солдатскую амуницию испытывал на себе. Проверяя армейских поставщиков, облачился в шинель и полное снаряжение рядового и прошел в таком виде 14 километров по жаре. Остался доволен».
«Он любил скромную еду, никогда не требовал каких-нибудь особенных блюд».
«Государь любил простые русские кушанья. Его любимым супом был луковый, а также борщ, гречневая каша, грибы, слоеное тесто. При посещении им войсковых частей Государь всегда пробовал солдатскую пищу и никогда не ограничивался 1 - 2 ложками».
(Из воспоминаний Д. Ходнева.)
«Он очень любил эти варки и однажды сказал мне, что только что пробовал перловый суп, какого не может добиться у себя: Кюба (его повар) говорит, что такого навара можно добиться только готовя на сотню людей». (Генерал А. Ф. Редигер.)
«Он любил одеваться легко и говорил мне, что иначе потеет, особенно, когда нервен. Вначале он охотно носил дома белую тужурку морского фасона, а затем, когда стрелкам Императорской Фамилии вернули старую форму с малиновыми шелковыми рубашками, он дома почти всегда носил ее, притом в летнюю жару - прямо на голом теле. <...>
Несмотря на выпадавшие на его долю тяжелые дни, он никогда не терял самообладания, всегда оставался ровным и приветливым, одинаково усердным работником. Он мне говорил, что он оптимист, и действительно, он даже в трудные минуты сохранял веру в будущее, в мощь и величие России.
Всегда доброжелательный и ласковый, он производил чарующее впечатление. Его неспособность отказать кому-либо в просьбе, особенно, если она шла от заслуженного лица и была сколько-нибудь исполнима, подчас мешала делу и ставила в трудное положение министра, которому приходилось быть строгим и обновлять командный состав армии, но вместе с тем увеличивала обаятельность его личности».
(Генерал А. Ф. Редигер.)
«Государь имел также упорную и неутомимую волю в осуществлении своих планов. Он не забывал их, постоянно к ним возвращался, и зачастую в конце концов добивался своего.
Иное мнение было широко распространено потому, что у Государя, поверх железной руки, была бархатная перчатка...
Мягкость обращения, приветливость, отсутствие или по крайней мере весьма редкое проявление резкости - та оболочка, которая скрывала волю Государя от взора непосвященных, - создала ему в широких слоях страны репутацию благожелательного, но слабого правителя, легко поддающегося всевозможным, часто противоречивым, внушениям. Между тем, такое представление было безконечно далеко от истины; внешнюю оболочку принимали за сущность.
Император Николай II, внимательно выслушивавший самые различные мнения, в конце концов поступал сообразно своему усмотрению, в соответствии с теми выводами, которые сложились в его уме, часто - прямо вразрез с дававшимися ему советами. Но напрасно искали каких либо тайных вдохновителей решений Государя. Никто не скрывался „за кулисами“. Можно сказать, что Император Николай II сам был главным „закулисным влиянием“ своего царствования».
(Историк С. С. Ольденбург.)
«Вся жизнь Государя Императора, с самого начала войны и до дня подлейшего переворота 27 февраля 1917 года, сосредоточилась в трех чувствах, характеризующих для историка его светлую личность. Чувства эти были - безграничная любовь к Родине; полное самоотвержение в дни народного испытания и отвлечение от личных интересов жизни; лояльность и верность заключённым договорам. Этими стимулами проникнуты были все помыслы, чувства и действия Его Величества». (Ф. Винберг.)
«Редко говорят о том, что Николай II стал первым глобальным миротворцем. В 1898 году с его подачи была опубликована нота о всеобщем ограничении вооружения и разработана программа международной мирной конференции. Она прошла в мае следующего года в Гааге. Участвовали 20 европейских государств, 4 азиатских, 2 американских.
Идея о прообразе ООН, о конференциях по разоружению зародилась именно в голове Николая II, причем задолго до мiровой войны».