Советские и постсоветские
Оригинал взят у slovo13 в Совецкие и постсовецкие
Ольга Седакова:
Я хотела бы начать с того, с какой нормой мы сравниваем феномен постсоветского и советского человека, когда говорим об антропологической катастрофе, то есть о крушении некоей нормы. Очень важно иметь в уме какую-то конкретную норму - не отвлеченный идеал, потому что все люди представляют собой отступление от такого идеала, а какую-то «докатастрофическую» или «внекатастрофическую» реальность. Например, можно как из нормы исходить из российского дореволюционного человека. Но кто и что о нем теперь знает? В этом отношении мои ровесники - счастливое поколение. Мы последними имели возможность вживую видеть дореволюционных людей, поколение наших бабушек и дедушек. Мое внимание на это обратил - еще в студенческие годы - Борис Андреевич Успенский. Он как-то сказал мне: «Оля, будьте внимательны: вы последние, кто их видит, - стариков, которые успели повзрослеть до революции». Эти люди, которых революция застала совсем юными, на всю свою жизнь остались другими. Другими, чем все вокруг. И сравнение с ними многое скажет. Что же изменилось? чем эти люди отличались от своих детей и последующих потомков? Это стоит обдумать. Первое, что бросалось в глаза: они были несопоставимо спокойнее других. «Совсем советские» казались рядом с ними какими-то невротиками.
Другая возможность - сравнивать «нашего» человека с его же современником с наиболее близким нам складом, т.е. с человеком, воспитанным той же христианской цивилизацией, - с европейцем, американцем. Здесь тоже очень многое становится видно. В первую очередь, я бы сказала, неприветливость нашего. И как за эту неприветливость держатся, считая улыбку и учтивость «фальшивыми» и «притворными».
Иначе говоря: чтобы понять советский и постсоветский синдром, нужно выйти за его пределы. Почему наши исследователи не могут его уловить? Они сами внутри, и потому не видят многого. Но то, что не очень заметно для нас, хорошо видно со стороны. «Русские (всех, кто отсюда, они называют русскими) с их цинизмом и фатализмом...» - вот фраза, которую в небольших вариациях я читала в итальянских, французских, английских газетах. Вот черты, отмеченные в постсоветском человеке «посторонним» взглядом. Цинизм и фатализм.
Оба эти свойства характерны для несвободного человека. О фатализме я не буду сейчас говорить. Цинизм, мне кажется, важнее. Одна сторона этого цинизма: все хорошее не то чтобы поставлено под подозрение, но заведомо считается видимостью, притворством, «а на самом деле...». Во всем и во всех предполагаются какие-нибудь скрытые недостойные свойства и мотивы, в каждой ситуации выискиваются некие «скрытые механизмы». Высказываются невероятные паранойяльные подозрения - и еще бы, это отношение «бдительности» и «разоблачений» внушалось в течение десятилетий («Будьте бдительны! Враг не дремлет!»). Другая сторона этого цинизма - это позволение себе переступать нормы, которые, вообще говоря, нельзя переступать. Человек знает, что это нехорошо, нельзя. Но если нужно... тогда можно. «И все так делают», убежден циник.
Эти два свойства наших современников, соотечественников - цинизм и фатализм - поражают мир. Они проявляются в каждой самой простой реплике. То, что ужасает или возмущает всех, для циника - в порядке вещей. Избавиться от цинизма (которого наш человек в себе, как правило, не различает) почти невозможно - это как вернуть утраченную невинность. Конечно, эти свойства выработаны семидесятилетней воспитательной системой, которая называлась у нас государством. Кроме воспитания отдельного гражданина, из поколения в поколение производилась селекция: все те, кто более других склонен к честности, достоинству, самостоятельности, в ком действует императив личного достоинства, разным образом исключались из общественной жизни, да и просто из жизни.
Источник - https://vk.com/reteller
Ольга Седакова:
Я хотела бы начать с того, с какой нормой мы сравниваем феномен постсоветского и советского человека, когда говорим об антропологической катастрофе, то есть о крушении некоей нормы. Очень важно иметь в уме какую-то конкретную норму - не отвлеченный идеал, потому что все люди представляют собой отступление от такого идеала, а какую-то «докатастрофическую» или «внекатастрофическую» реальность. Например, можно как из нормы исходить из российского дореволюционного человека. Но кто и что о нем теперь знает? В этом отношении мои ровесники - счастливое поколение. Мы последними имели возможность вживую видеть дореволюционных людей, поколение наших бабушек и дедушек. Мое внимание на это обратил - еще в студенческие годы - Борис Андреевич Успенский. Он как-то сказал мне: «Оля, будьте внимательны: вы последние, кто их видит, - стариков, которые успели повзрослеть до революции». Эти люди, которых революция застала совсем юными, на всю свою жизнь остались другими. Другими, чем все вокруг. И сравнение с ними многое скажет. Что же изменилось? чем эти люди отличались от своих детей и последующих потомков? Это стоит обдумать. Первое, что бросалось в глаза: они были несопоставимо спокойнее других. «Совсем советские» казались рядом с ними какими-то невротиками.
Другая возможность - сравнивать «нашего» человека с его же современником с наиболее близким нам складом, т.е. с человеком, воспитанным той же христианской цивилизацией, - с европейцем, американцем. Здесь тоже очень многое становится видно. В первую очередь, я бы сказала, неприветливость нашего. И как за эту неприветливость держатся, считая улыбку и учтивость «фальшивыми» и «притворными».
Иначе говоря: чтобы понять советский и постсоветский синдром, нужно выйти за его пределы. Почему наши исследователи не могут его уловить? Они сами внутри, и потому не видят многого. Но то, что не очень заметно для нас, хорошо видно со стороны. «Русские (всех, кто отсюда, они называют русскими) с их цинизмом и фатализмом...» - вот фраза, которую в небольших вариациях я читала в итальянских, французских, английских газетах. Вот черты, отмеченные в постсоветском человеке «посторонним» взглядом. Цинизм и фатализм.
Оба эти свойства характерны для несвободного человека. О фатализме я не буду сейчас говорить. Цинизм, мне кажется, важнее. Одна сторона этого цинизма: все хорошее не то чтобы поставлено под подозрение, но заведомо считается видимостью, притворством, «а на самом деле...». Во всем и во всех предполагаются какие-нибудь скрытые недостойные свойства и мотивы, в каждой ситуации выискиваются некие «скрытые механизмы». Высказываются невероятные паранойяльные подозрения - и еще бы, это отношение «бдительности» и «разоблачений» внушалось в течение десятилетий («Будьте бдительны! Враг не дремлет!»). Другая сторона этого цинизма - это позволение себе переступать нормы, которые, вообще говоря, нельзя переступать. Человек знает, что это нехорошо, нельзя. Но если нужно... тогда можно. «И все так делают», убежден циник.
Эти два свойства наших современников, соотечественников - цинизм и фатализм - поражают мир. Они проявляются в каждой самой простой реплике. То, что ужасает или возмущает всех, для циника - в порядке вещей. Избавиться от цинизма (которого наш человек в себе, как правило, не различает) почти невозможно - это как вернуть утраченную невинность. Конечно, эти свойства выработаны семидесятилетней воспитательной системой, которая называлась у нас государством. Кроме воспитания отдельного гражданина, из поколения в поколение производилась селекция: все те, кто более других склонен к честности, достоинству, самостоятельности, в ком действует императив личного достоинства, разным образом исключались из общественной жизни, да и просто из жизни.
Источник - https://vk.com/reteller