ОБ ИДЕЙНОМ И ПОЛИТИЧЕСКОМ КАЛЬВИНИЗМЕ.
Интересная статья Сергея Шарова-Делоне.
В 1648 г. Вестминстерским исповеданием веры в кальвинизме было утверждено учение Жана Кальвина о предопределении, выдвинутое им еще в 1536 г. в его «Наставлении в христианской вере». Суть его заключена в том, что предопределение является «вечным повелением Божиим, которым Он определяет то, что Он желает для каждого отдельного человека. Он не создает всем равных условий, но готовит вечную жизнь одним и вечное проклятие другим». Свобода человеческой воли, равно как и человеческая ответственность за свои мысли, чувства и дела, тем самым, если и не отменяются вовсе, то становятся лишь отражениями, внешними симптомами за него вынесенного и ему неподвластного предопределения - дано или не дано. Не нами. И с нас спрос не велик.
А лет сорок назад одна мудрая и христиански начитанная бабка на Севере в нашем с ней «духовном» разговоре замечательно сформулировала антитезу: «Кому много дадено - с того много и спросится!»
Между этих двух полюсов и бьется христианский мир едва ли не с Явления Христова, а человечество - и того дольше: Кальвин лишь четко - и с конфессиональными последствиями - сформулировал одну из крайних точек зрения.
А ведь все совсем не так сложно. Первое, что Господь сказал человеку, создав его по образу Своему (Быт. 1:27) и вдунув в лице его дыхание жизни (Быт.2:7): «От всякого дерева в саду ты будешь есть; а от дерева познания добра и зла, не ешь от него» (Быт.2:16-17). Не «не будешь». А «не ешь». У Господа не было свободной воли - он ведь создал нас по собственному образу и подобию? Была и есть. Значит и у нас она есть - по образу же и подобию. Господь был плохим программистом - Он не мог поставить «защиту от дурака»? Если да, то вся наша вера - ничто. А если нет? Значит Он с самого начала предполагал (а значит - знал) что мы сунем пальчик в розетку по собственной непослушной воле. Не важно, что непослушной - вырастем-поумнеем - важно, что по собственной. Если быть честным, то я сильно подозреваю, что в тот момент, когда Ева сорвала пресловутое яблоко, Он горько, но удовлетворенно улыбнулся: люди прошли тест на самостоятельность.
Зачем Ему это было нужно? Я не знаю зачем. Но Господу нужно, чтобы мы сами пришли к Нему с любовью. А любовь - это такая штука: можно любить, а можно и нет. Ее условием является свобода любить или не любить. Потому что любовь по разнорядке (к родной партии и правительству) мы проходили и знаем, что это такое и чем это кончается. Но для того, чтобы вообще возможна была свобода, Господу пришлось сделать весь мир вполне определенным образом. Я не оговорился - «пришлось». А как же всемогущество Бога, спросите? Оно в том, что Он мог создать его и иначе. Но делая снег белым, Он был вынужден отказаться от того, чтобы сделать его одновременно синим, черным, оранжевым или серобуромалиновым. Делая мир таким, чтобы в нем могла существовать свобода, Он отказывался от мира-механизма, вся свобода которого - в разболтанных шестеренках.
Сделать мир пригодным для свободы можно только сделав его вероятностным, незарегулированным , наполненным дрожанием жизни, а не заданностью механизма. Гаусс, нарисовав теперь всем известную кривую, только распознал тот принцип, который Господь положил в основание мира. Он его сделал таким,предоставив нам самим в нем разбираться с нашими проблемами и отвечать за наши решения.
«Но как же! Как же! - скажете вы, - Он же говорил: каждый волос у вас на голове Мною пересчитан!» Да, пересчитан. Да, Он всё знает наперед про каждого из нас. Но пред-ведение не равно предопределению: знает Он то, что мы, мы сами будем делать.
Вот, я иду на лодке в порог. И не вижу и не знаю, что впереди, и что со мной случится - я просто принимаю решения и стараюсь их исполнить или сдаюсь, и прекращаю сопротивление (пока, слава Богу, не прекратил). А если я сяду на скалах над порогом, то увижу сразу реку до порога, в его начале, в середине в конце. И увижу, как кто-то идет по этому порогу на лодке, борясь с течением и камнями. А теперь представьте, что в реке течет не вода, а время. Так вот Господь сидит «на скале» над рекой времени и видит сразу нас на входе в порог, в середине и на выходе из него - Он знает сразу, что с нами было, есть и будет, потому что Он видит, что мы делали, делаем и сделаем. Но мы. И отвечаем за наши ошибки мы же. И за грехи тоже.
И никакой предопределенности нет, пока мы не сдались. Пока мы боремся, все можно изменить.
«А Господь, он что, не может вмешаться и сделать все хорошо?» - Может. Он может даже то, что мы не способны вообразить. Но вмешавшись и сделав «хорошо» даже в мелком, частном вопросе, Он отсекает сразу множество ветвей иных возможностей - и сокращает нашу свободу. И, соответственно, свободу любить тоже - за все приходится платить. А уж сделав «всё хорошо»...
Свобода - вообще жесткая штука. Гораздо более жесткая, чем принято думать. Вот - рождаются несчастные дети-калеки. Как и откуда, если Господь благ и человеколюбец? За грехи родителей? Тогда это бессмысленно жестокий бог: родителей-то еще порой можно понять, за что наказывает (хотя не всегда они столь уж грешны), а детей еще ни в чем неповинных? Нет, все жестче и проще: вспомните кривую Гаусса - у нее есть «поля» и справа и слева. И несчастные дети-калеки - случайные (именно что случайные!) потери, горькая плата за то, что на другой стороне кривой рождаются гении и святые. И сколь бы ни был милостив и человеколюбив Господь, нет никакой иной возможности сделать возможной свободу. И если Он пошел на нее такой ценой - значит, она того стоит!
«О, сколь великою почестью взыскан был человек!» - воскликнул неизвестный ритор V в.. О, сколь дорогой ценой куплена наша возможность свободы! Мы, конечно, можем от нее отказаться - на то она и свобода, но в этот самый миг мы откажемся от возможности любить. С нас спросится: свобода - это еще и обязанность ответить за всё, что мы творим здесь.
Этим христианство и отличается от всех остальных вер и религий. Именно поэтому свобода только в христианском мире и выросла. И демократия, кстати, тоже, и либерализм тоже - это когда решаешь сам, а не кто-то за тебя, но и отвечаешь сам.
А предопределение кальвинизма... Христианство оказалось сильнее - и учение о предопределении так в нем и осталось маргинальной окраиной той самой кривой. Я говорю «христианство» даже не столько в конфессиональном уже смысле, сколько в цивилизационном. Потому что эта западная, европейско-американская цивилизация, выросшая из христианства, смогла пережить, переварить даже агностицизм и атеизм последних веков - так крепка оказалась закваска свободы, вложенная в нее. Стóит только помнить, что являтся ее основой. И не удивляться, почему в других культурах со свободой всё как-то не срастается.
Православие разминулось с дискуссией о предопределении. Предвиденье Божье оно признавало всегда, а о предопределении самое большее сказал Иоанн Дамаскин: «Бог все предвидит, но не все предопределяет». Согласитесь, это далеко от учения Кальвина. Но, возможно именно потому, что в православии не было ожесточенного спора, как между Кальвиным и Арминием, мы оказались ненатренированными, неподготовленными, чтобы противостоять языческим по сути спекуляциям о «судьбе России», ее «вечном возвращении на круги своя», ее - да нашей, нашей! - несвободе.
Все разговоры о том, что здесь ничего нельзя изменить - это такой идейный и политический кальвинизм. Это капитуляция, белый флаг.
А я-то знаю, что Господь нас сделал свободными. И пока мы не сдались, все зависит от нас. От каждого из нас.
И еще: вне зависимости от того, верим мы или нет - а отвечать придется. Я хочу, чтобы мне было чем оправдаться.
Отсюда.
