«Тайная Германия» полковника фон Штауффенберга.
71 годовщине заговора 20 июля посвящается.
Статья Александра Михайловского. Оригинал здесь.
В третьем фильме киноэпопеи «Освобождение», снятой Юрием Озеровым по сценарию Юрия Бондарева и Оскара Курганова в 1969 г., рассказывается о заговоре немецкого генералитета с целью убийства Гитлера. Среди главных заговорщиков - фельдмаршал фон Вицлебен, генерал-полковник Бек, заместитель командующего резервной армией генерал Ольбрихт. Часть заговорщиков выступает за сепаратный мир с Западом: «Тогда мы сможем бросить все силы против России и выполнить свою историческую миссию остановить коммунизм у ворот Германии». Другая часть не мыслит «новую Германию без социалистов и коммунистов». Несмотря на политические разногласия, их общая цель - «спасти Германию от разгрома». Начальник штаба резервной армии полковник Штауффенберг излагает детали операции «Валькирия», и на вопрос: «Когда Вы дадите сигнал „Валькирия“, будет ли жив Гитлер?» Штауффенберг уверенно отвечает: «Я беру эту акцию на себя». Образ Штауффенберга получился у кинематографистов самым рельефным. Его трудно заподозрить в классовой мотивации. И хотя он не разделяет гуманистических и антифашистских идеалов, но и не совсем вписывается в нарисованный советскими историками образ заговорщиков - представителей немецкой военщины, которые пытаются уничтожить собственное порождение на фоне продолжающихся военных неудач.
Поздно вечером 20 июля 1944 г. после неудавшегося покушения граф Клаус Шенк фон Штауффенберг по законам военного времени был расстрелян вместе с другими заговорщиками во дворе штаба резерва сухопутных войск на Бендлерштрассе в Берлине. По версии советских сценаристов, перед смертью полковник успел выкрикнуть едва ли не интернационалистский лозунг: «Наши имена не забудет Германия!». Германия, конечно, не забыла их имена, но отношение к ним было далеко не однозначным. Когда в мае 1945 г. родственники заговорщиков были освобождены из тюремного заключения, государство не оказало им никакой поддержки. Более того, они оказались подвержены нападкам со стороны властей, а позиция большинства граждан новой Германии оставалась скорее безразличной. В послевоенной Германии участники офицерского сопротивления считались подозрительными личностями. И хотя для одних они были чем-то вроде «авангарда демократии», для других - «предателями родины». Однако постепенно общественность Федеративной Республики начала вспоминать о замалчивавшемся долгое время покушении - не в последнюю очередь в качестве реакции на усилившееся разделение страны. ГДР пыталась включить «коммунистическую» часть сопротивления в свою историографию, в то время как на Западе срочно потребовалась историческая аналогия к народному восстанию в ГДР 17 июня 1953 г. В 1955 г. состоялись премьеры сразу двух фильмов - «20 июля» Фалька Харнака и «Это случилось 20 июля» Георга Вильгельма Пабста, обе картины имели коммерческий успех.
В начале нового тысячелетия большинство немцев оценивает «Операцию Валькирия» позитивно. Политкорректные историографы приложили все старания, чтобы стилизовать Штауффенберга под борца с диктатурой и сторонника демократии и плюрализма. Память о «20 июля» обрела институциональные черты. В Мемориале германского сопротивления в Берлине и Военно-историческом музее проходят выставки, работает «Фонд 20 июля 1944 года». У Бендлерблока возлагают венки ведущие политики - от министра обороны до федерального президента.
Памятная табличка на месте расстрела заговорщиков во дворе Бендлерблока.
Популярности Штауффенберга немало способствовал и фильм Брайана Сингера «Операция “Валькирия”» (2008). Главный герой в исполнении Тома Круза - глубоко трагическая фигура, наделенная чуть ли не гамлетовскими чертами - выкрикивает за секунду перед расстрелом «Long live sacred Germany!».
Члены семьи фон Штауффенбергов долго и безуспешно сопротивлялись тому, что немецкого офицера, верующего католика, будет играть практикующий американский сайентолог. Но все же последний сюжет передан в голливудском сценарии более достоверно, чем в советской картине. Последние слова полковника, его лозунг, его завещание, обращенные, конечно, не к расстрельной команде, и немногим свидетелям казни, а к Богу, стали легендой уже в момент их произнесения. Некоторые очевидцы передавали фразу в такой версии: «Es lebe das heilige Deutschland!» («Да здравствует священная Германия!»)[1], другие рассказывали, будто он выкрикнул: «Es lebe das geheime Deutschland!» («Да здравствует тайная Германия!»)[2], существуют и иные близкие версии.
Заговор 20 июля 1944 года окончился неудачей, но трудно отрицать тот факт, что за весь период нацистского господства он был единственной организованной попыткой устранить фюрера, который уверенной рукой вел страну к краху. Какие же мотивы двигали главным исполнителем акции, и что скрывалось за его предсмертными словами? Жертвенная готовность фон Штауффенберга выглядит как неизбежное следствие его мессианских ожиданий. Известно, что за две недели до покушения братья Клаус и Бертольд составили «клятву», которую должен был принести узкий круг заговорщиков, разделявших общие ценности. Конечно, легче всего было бы истолковать деяние Штауффенберга как выражение позиции прусского офицера. Этос солдата и дворянина предполагал ответственность не перед фюрером, а перед Богом, отчизной и народом. Поэтому он действовал по совести, следуя консервативному кодексу прусского офицерства и, не в последнюю очередь, семейным традициям. Штауффенберга мало интересовали политические течения внутри армии, тем более его не интересовала борьба за власть - он воплощал собой сопротивление как таковое и поставил себя на службу общему делу.
Эта интерпретация звучит вполне достоверно, но у легенды есть более глубокие корни. Клаус фон Штауффенберг надеялся избавить Германию от полного разрушения, не рассчитывая на сепаратный мир с союзниками. А свое покушение на Гитлера он рассматривал, прежде всего, как доказательство моральной безупречности занимавшей его помыслы «Тайной Германии». Штауффенберг черпал свою убежденность и мужество в духовном наследии своего наставника Штефана Георге, чьими душеприказчиками братья Бертольд и Клаус фон Штауффенберг фактически стали после смерти «Мастера» в швейцарском городке Локарно в 1933 г.
Кредо «Тайной Германии» восходит к предыстории так называемой «консервативной революции» и служит неоспоримым доказательством тесной связи между идеями «20 июля» и интеллектуальным арсеналом «реакционного модернизма». Круг Георге (George-Kreis) - один из наиболее ярких феноменов в интеллектуальной истории Германии начала XX века, чрезвычайно влиятельное сообщество последователей и учеников, сформировавшееся на рубеже веков вокруг немецкого поэта-постсимволиста Штефана Георге. Круг Георге являлся идеологически интегрированной интеллектуальной группой, включавшей в себя как университетских преподавателей, так и внеакадемических «свободных писателей» и, начиная примерно с 1910 г., претендовавшей на переформатирование политики эстетическими средствами. О глубоком и всестороннем влиянии круга Георге на формирование интеллектуальной атмосферы Веймарской Германии говорят как минимум два факта. Во-первых, концепты «рейха», «союза», «господства» и «служения» и, не в последнюю очередь, «тайной Германии», разработанные внутри круга, прочно вошли в лексикон право-консервативной мысли. Во-вторых, произошла поэтизация и мессианизация понятия «политического», нашедшая, в частности, выражение в широко распространенных после Первой мировой войны чаяниях «грядущего рейха», пришествия харизматического «вождя», а также в новых способах социальной организации внепарламентской антилиберальной оппозиции Германии 1920-30-х гг.
Штефан Георге, Бертольд и Клаус фон Штауффенберг в 1924 г.
Особую роль в послевоенных идеологических процессах в Германии сыграло «воображаемое средневековье», которое, по словам немецкого историка О.Г. Эксле, «осмысливалось в его соотношении с современностью». Речь шла не просто о возвеличивании Империи и корпоративно-сословного общественного порядка, но «о принципиальной оценке современного мира, которому выносился позорный приговор с позиций средневековья»[3]. Вместе с тем следует отметить, что подобная актуализация символического средневековья вовсе не сводилась к консервативному эскапизму, а носила ярко выраженные модернистские (если не сказать - авангардистские) черты, отличавшие молодую германскую контрреволюцию от буржуазной по своему духу вильгельмовской эпохи. Вместо приверженности просвещенческим принципам индивидуализма и либерализма утверждался приоритет идеи порядка над идеей свободы, необходимость отказа от «я», абсолютного повиновения приказу и нерушимой преданности. В условиях кризиса легитимности власти, дискредитации легальных демократических институтов призыв правых интеллектуалов к обновлению рейха отвечал всеобщему требованию легитимации за счет восстановления духовной «вертикали власти».
По словам консервативного мыслителя Герхарда Небеля, Георге был очарован идеей рыцарства, рыцарского ордена. «Он не только имел опыт этого ушедшего мира и этой действительности, но и попытался создать такой союз в нашу недружественную к союзам эпоху, возвести своего рода бастион против цивилизации. Орден - это не полис, в котором рождаются, а сообщество, в которое вступает единичный человек по своей воле, отказываясь от своей индивидуальности. В античную эпоху примерами таких сообществ были союз пифагорейцев и Академия Платона, а в средневековье - рыцарские ордена, из которых Георге особенно почитал тамплиеров. Это культовые союзы, объединенные Богом или богом, они предъявляют необычные требования к этосу своих членов, которых строго отбирают. Союз пронизывают субстанциальные связи, в отличие от демократических лиг или партий, заинтересованных главным образом в продвижении мнений или распределении доходов. Далек он и от массовых организаций, заинтересованных в членских взносах. Союз как принесение удовольствий в жертву, аскеза, борьба, примирение с болью и смертью, презрение к безразличной толпе, союз как образец, а в критических ситуациях, быть может, и спасение»[4].
Один из членов круга, медиевист Эрнст Канторович, выступил в 1933 г. с инаугурационной лекцией в Университете им. Гёте во Франкфурте-на-Майне. Она носила название «Тайная Германия». Основой для нее послужило стихотворение «Тайная Германия» из последнего стихотворного сборника Георге 1928 г., в котором поэт создавал мистерию «другого рейха». «Тайная Германия» в интерпретации Канторовича - это живая духовная общность (Gemeinschaft), персонифицированная в отдельных гениальных и аристократических личностях - лучших силах народа, потаенно присутствующая в настоящем и символически прообразующая будущее Германии.
Эсхатологическо-сотериологический привкус идее «тайной Германии» придавали и такие альтернативные именования, как «священная Германия», «другая Германия» (т.е. «не от мира сего»), «вечная Германия». Здесь сама собой напрашивалась параллель с августинианской civitas Dei, градом Божьим, Церковью как телом Христовым и сообществом праведников, которое временно живет в «граде земном», но не смешивается с ним.
«Это тайная Германия поэтов и мудрецов, героев и святых, жертвователей и жертв, которых произвела Германия и которые принесли себя Германии. Германия тех, кто - хотя и кажется нам чужим (не от мира сего) - все же создал подлинное лицо Германии. Это общность, подобная божественному царству Олимпа, это духовный сонм подобный средневековому сонму святых и ангелов, это царство людей подобное тому потустороннему миру, разделенному Данте на три обители и названному им „Humana civilitas“… это иерархически упорядоченный мир героев нынешней, грядущей и вечной Германии… Это Царство от сего и в то же время не от сего мира.. царство присутствующее и отсутствующее. Царство мертвых и живых, оно меняется и все же пребывает вечным и бессмертным…», - говорит Канторович[5].
В приводимом историком ряде сравнений прослеживается не только совершенно очевидная отсылка к средневековому иерархическому мышлению, но и восходящее к самому Георге намерение духовно-политического синтеза, который заключался в том, чтобы объединить Элладу и Германию, Платона и миф о спящем германском кайзере Фридрихе II. «Тайная Германия» - это «другая Германия», «империя душ, в которой присно господствуют и восседают на троне одни и те же кайзеры подлинно германского ранга и характера, под чьим скипетром еще ни разу не склонялась в глубочайшем почтении вся нация, но чье господство все же вечно и глубоко скрыто (tiefste Verborgenheit) от всего внешнего, но живет для вечной Германии».
«Тайный Рейх» духовного вождя Георге не ограничивается германским пространством, в котором он коренится и который он должен формировать. Как в свое время Эллада на очень тесном пространстве, так и Германия породит однажды в своем пространстве «всю совокупность прачеловеческих сил и гештальтов».
Утверждая возможность «макро-антропоса германского чекана», в котором «римский и эллинский, итальянский и английский элементы» представлены не как нечто чуждое и чужеродное, но как «изначально человеческие данности глубинной „тайной Германии“»[6], Канторович перекидывает мост от Средних веков к современности. Несмотря на то, что Оттоны, салические кайзеры и Штауфены не вписываются в бюргерский стереотип, более того, кажутся не просто чем-то «другим», но даже чуждым и ненемецким, именно они образуют костяк «тайной Германии»[7]. В «тайной Германии» бьется сердце нации. Указывая на фигуры Винкельмана, Гёльдерлина, Ницше и Георге, он подчеркивает «таинственную связь немца с Элладой». Однако это «тайное кровное родство между Элладой и Германией» опять-таки не является природным фактом: его нужно актуализовать в духе.
По мысли Канторовича, намеренно дистанцирующейся от популярной культурологии Освальда Шпенглера, фаустовское начало - скорее антипод «тайной Германии». «Вечно-германский стиль» воплощен в скульптурах Бамбергского собора: в изображениях рыцарей, князей и епископов взору немецкого человека открывается «единство одухотворенности и храбрости»[8]. В «тайной Германии», где наряду с героями восседают на троне мудрецы и поэты, скрыт воспитательный потенциал для немецкой молодежи. Взращенная на идеале «новой калокагатии», она сможет стать творческой силой в своем народе и в своем государстве[9].
Всадник в Бамбергском соборе.
Возникает вопрос, насколько духовное наследие «тайной Германии» оказалось совместимым с идеологией национал-социализма, слишком плебейской для аристократов по крови и духу, более того, была ли вообще возможна лояльность сразу двум «фюрерам» - Георге и Гитлеру? Преданность фон Штауффенберга офицерской профессии и готовность послужить Отчизне перевешивала все сомнения. Его военная карьера началась еще в середине 1920-х гг., в Бамберге, в 17-м кавалерийском полку. В декабре 1939 года он писал одному из членов георгеанского ордена, художнику Ф. Менерту, что «не может жить без великих обетований», даже если они привязаны к тягостной повседневности, не вызывающей ничего, кроме «недоверия со стороны здорового человеческого инстинкта». Он принимает участие в войне потому, что «все еще способен верить, и верит, потому что все еще способен смотреть сквозь фасад, видя богатство, красоту и непреходящую ценность этой страны»[10]. Штауффенберг верит «в нашу конечную победу», победу земной Германии, которая может оказаться залогом господства «Германии вечной».
Так какую же войну ведет бамбергский всадник, командированный после победоносной польской кампании в генеральный штаб армии? Войну Гитлера? Или он ведет какую-то тайную войну в армии своего Мастера? Письма и личные свидетельства рисуют такой образ: перед нами солдат-идеалист, «христианский воин» вермахта, которому предстоит долгий путь разочарования. Но внутренняя дистанция по отношению к режиму чувствуется уже в 1939 году - очевидно, что «великие обетования», без которых молодой офицер не может жить, - это не обетования Гитлера и Геббельса. Правда, тогда «ночь гуманизма» еще не наступила, а вместе с ней и конец вере в то, что можно вести две войны - одну чистую, возвышенную, и другую грязную, бесчеловечную - якобы разделенные фасадом повседневной политики. В конце концов, для истории имеют значение не идеи и убеждения, сколь бы сильными они ни были, а только решения и их последствия. Ими оправдываются идеи и убеждения. Задолго до 20 июля Штауффенберг принял свое решение и взял акцию на себя.
В статье, опубликованной в газете «Bild am Sonntag» по случаю 70-й годовщины покушения в «Вольфшанце», бывший федеральный президент Рихард фон Вайцзеккер (он скончался 31 января 2015 г. на 95 году жизни) написал, что заговорщики «представляли всех тех, кто должен был бы начать действовать». Фон Вайцзеккер не только лично встречался со Штауффенбергом в годы войны, но и в конце 1920-х гг., будучи еще мальчиком, лично получил благословение от Мастера[11]. Он знал о планах покушения, но не был посвящен в детали заговора. «Своим поступком и своей смертью заговорщики задали высокую планку, показав готовность действовать по совести - как на войне, так и в ситуации мира»[12].
Примечания:
[1] См., напр.: Knopp G. Sie wollten Hitler töten - Die deutsche Widerstandsbewegung. München, 2004. S. 263.
[2] Fest J. Staatsstreich der lange Weg zum 20.Juli. Berlin, 2004. S. 280.
[3] Эксле О.Г. Немцы не в ладу с современностью. «Император Фридрих II» Эрнста Канторовича в политической полемике времен Веймарской республики // Одиссей. Человек в истории. М., 1996. С. 218, 220.
[4] Nebel G. Stefan George und die entgötterte Welt // idem. Schmerz des Vermissens. Essays, ausgewählt v. G. Zschorsch, mit einem Nachwort von S. Kleinschmidt. Stuttgart, 2000. S. 238-239.
[5] Kantorowicz E. Das Geheime Deutschland. Vorlesung, gehalten bei der Wiederaufnahme der Lehrtätigkeit am 14. November 1933 // Benson Robert L., Fried Johannes. Ernst Kantorowicz. Erträge der Doppeltagung Princeton/Frankfurt. Stuttgart, 1997. S. 80-81.
[6] Там же, S. 84.
[7] Автор ссылается на Фридриха Ницше, одного из главных патронов Круга: «Gut deutsch sein heisst sich entdeutschen», «Быть хорошим немцем означает: разнемечить себя» («Человеческое, слишком человеческое», афоризм 323).
[8] Там же, S. 91.
[9] Там же, S. 92.
[10] Цит. по: Raulff U. Der Kreis ohne Meister. Stefan Georges Nachleben. München, 2009. S. 111.
[11] Там же, S. 461.
[12] http://www.bild.de/politik/inland/richard-von-weizsaecker/stauffenbergs-botschaft-gilt-36897860.bild...