Ахматова и Гумилев. Реквием души
Оригинал взят у lenarudenko в Ахматова и Гумилев. Реквием души
В 1918 году Николай Гумилев вернулся в революционную Россию, чтобы помириться с супругой Анной Ахматовой, но она отказала ему. Гумилев был расстрелян как «враг народа» в 1921 году. Его гибель стала для Ахматовой потрясением. Анна винила себя - если бы не она, Гумилев бы не вернулся в Россию из Парижа.
Называя себя вдовой Гумилева, она пыталась искупить свою вину посмертно, собирала записи и стихи мужа, спорила с клеветниками. Строки Ахматовой «Крепко спаяна на двоих одна душа» оказались пророческими, Гумилев остался с ней после смерти. Как говорили современники, его призрак будто следовал за нею и хранил от бед. Анна пережила годы репрессий и блокаду Ленинграда.
"Поэты и судьба", рис. М. Кудреватый
О смерти Гумилева большевики записали «Да... Этот ваш Гумилев... Нам, большевикам, это смешно. Но, знаете, шикарно умер. Я слышал из первых рук (т. е. от чекистов, членов расстрельной команды). Улыбался, докурил папиросу... Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из особого отдела произвел впечатление. Пустое молодечество, но все- таки крепкий тип. Мало кто так умирает...»
После смерти мужа Ахматова писала:
О, знала ль я, когда, томясь успехом,
Я искушала дивную судьбу
Что скоро люди беспощадным смехом
Ответят на предсмертную мольбу.
О, знала ль я, когда неслась, играя
Моей любви последняя гроза,
Что лучшему из юношей, рыдая,
Закрою я орлиные глаза.
В поэзии Гумилева есть стихи-предчувствия гибели:
И не узнаешь никогда ты,
Чтобы в сердце не вошла тревога,
В какой болотине проклятой
Моя окончилась дорога.
Автор оказался точен в предсказании своей смерти, место захоронения Гумилева неизвестно.
Гумилев и Ахматова с сыном Лёвой - будущий историк, который был арестован в 1938 году
Ахматова и Гумилев недолго были вместе, они оказались слишком разными, она любила светские слоны и уют, его звали опасные приключения в дальние страны.
Причина расставания описана в стихах Гумилева, которое заканчивается мрачным пророчеством.
Да, я знаю, я вам не пара,
Я пришел из иной страны,
И мне нравится не гитара,
А дикарский напев зурны.
Не по залам и по салонам
Темным платьям и пиджакам
- Я читаю стихи драконам,
Водопадам и облакам.
Я люблю - как араб в пустыне
Припадает к воде и пьет,
А не рыцарем на картине,
Что на звезды смотрит и ждет.
И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще…
О расставании с Анной Гумилев писал:
«Если она и любила меня, то очень скоро разлюбила. Мы абсолютно не подходили друг другу. А как восхитительно все начиналось, и как я был счастлив! Я мечтал, чтобы она была не только моей женой, но и моим другом и веселым товарищем. Ей же хотелось вести со мной любовную войну, мучить и терзать меня, устраивать бурные сцены ревности с объяснениями и бурными же примирениями. Тогда я писал:
Из города Киева
Из логова Змиева
Я взял не жену, а колдунью…»
Несмотря на разлуку и смерть, они казались связаны навеки вместе.
Ахматова писала в стихах о муже, отмечая их незримую связь:
Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов,
Истертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики.
…А я была его женой…
Что ты бродишь неприкаянный,
Что глядишь ты, не дыша?
Верно, понял: крепко спаяна
На двоих одна душа.
Будешь, будешь мной утешенным,
Как не снилось никому,
А обидишь словом бешенным -
Станет больно самому.
Другое пророческое стихотворение Гумилева «Рабочий»:
…Пуля им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.
Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.
И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.
Сфинксы Михаила Шемякина, вечность - пол-лица живое, пол-лица мертвое. Памятник жертвам политических репрессий напротив тюрьмы "Кресты", где находились арестованные "враги народа".
Ирина Одоевцева, друг семьи, записала рассуждения Гумилева в ночь накануне рождества за год до смерти.
«Я в последнее время постоянно думаю о смерти. Нет, не постоянно, но часто. Особенно по ночам. Всякая человеческая жизнь, даже самая удачная, самая счастливая, трагична. Ведь она неизбежно кончается смертью. Ведь как ни ловчись, как ни хитри, а умереть придется. Все мы приговорены от рождения к смертной казни. Смертники. Ждем - вот постучат на заре в дверь и поведут вешать. Вешать, гильотинировать или сажать на электрический стул. Как кого. Я, конечно, самонадеянно мечтаю, что
Умру я не на постели
При нотариусе и враче...
Или что меня убьют на войне. Но ведь это, в сущности, все та же смертная казнь. Ее не избежать. Единственное равенство людей - равенство перед смертью. Очень банальная мысль, а меня все-таки беспокоит. И не только то, что я когда-нибудь, через много-много лет, умру, а и то, что будет потом, после смерти. И будет ли вообще что-нибудь? Или все кончается здесь, на земле: "Верю, Господи, верю, помоги моему неверию...»
1 сентября 1921 года в газете "Петроградская правда" вышла заметка о "О раскрытом в Петрограде заговоре против Советской власти", по обвинению казнили 61 человека.
Гумилеву было предъявлено обвинение: «Гумилев, Николай Степанович, 33 лет, бывший дворянин, филолог, поэт, член коллегии "Издательства Всемирной литературы", беспартийный, бывший офицер. Участник Петроградской боевой организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получал от организации деньги на технические надобности».
Подробности казни «врагов народа»:
«Расстрел был произведен на одной из станций Ириновской ж[елезной] д[ороги]. Арестованных привезли на рассвете и заставили рыть яму. Когда яма была наполовину готова, приказано было всем раздеться. Начались крики, вопли о помощи. Часть обреченных была насильно столкнута в яму, и по яме была открыта стрельба. На кучу тел была загнана и остальная часть и убита тем же манером. После чего яма, где стонали живые и раненые, была засыпана землей».
Из записей Гумилева накануне гибели:
«Совсем недавно я видел сон… Когда я проснулся, я почувствовал ясно, что мне жить осталось совсем недолго, несколько месяцев, не больше. И что я очень страшно умру… Я очень надеюсь, что Бог услышит мои молитвы и пошлет мне достойную, героическую смерть. Но… не сейчас, конечно. Лет так через пятьдесят. Не раньше. Ведь я еще столько должен сделать в жизни».
Парк Фонтанного дома, где жила Ахматова.
В стихах Ахматовой есть посвящения Гумилеву, которые стали пророчествам ее дальнейшей жизни:
На пороге белого рая,
Оглянувшись крикнул: «Жду!»
Завещал мне, умирая.
Благостность и нищету.
И когда прозрачно небо,
Видит, крыльями звеня,
Как делюсь я коркой хлеба
С тем. Кто просит у меня.
А когда, как после битвы,
Облака плывут в крови,
Слышит он мои молитвы,
И слова моей любви.
Я подымаю трубку - я называю имя,
Мне отвечает голос - какого на свете нет…
Я не так одинока, проходит тот смертный холод,
Тускло вокруг струится, едва голубея свет.
Я говорю: «О Боже, нет, нет, я совсем не верю
Что будет такая встреча в эфире двух голосов».
И ты отвечаешь: «Долго ж ты помнишь свою потерю,
Я даже в смерти услышу твой, ангел мой, дальний зов».
Ирина Одоевцева писала, что видела, как призрак Гумилева следовал за Анной
Ирина Одоевцева, друг семьи Гумилева, догадывалась о чувствах Ахматовой, однажды она увидела Ахматову на улице и хотела заговорить с ней, заверить, что Николай простил ее, но так и не решилась.
«Если бы я посмела, я объяснила бы ей, что Гумилёв любил её до самой смерти. Она сейчас - в этом я уверена - поверила бы мне. И перестала бы мучиться. Ведь она мучится - она думает, что он ее не простил. Если бы я решилась, если бы посмела…»
Одоевцева писала о странном видении, будто увидела, как тень Гумилева следовала за Анной.
Портрет Ахматовой работы Серебряковой
«Я обернулась. Вот они идут вдвоем с Лурье по пустой, залитой лунным светом Бассейной. Идут, отбрасывая на белый тротуар длинные черные тени. И вдруг я вижу, что их уже не двое, а трое, что справа от Ахматовой идет еще кто-то, тонкий и высокий. Кто-то, не отбрасывающий тени. И я узнаю его. Конечно, это мне только кажется, но я застываю на месте, не в силах двинуться, и ясно вижу, как они втроем, а не вдвоем, удаляются в лунном сиянии».
Знаменитая поэма «Реквием» Ахматовой стал посвящением не только казненному мужу, но и всем гражданам, которых коснулась трагедия.
В страшные годы ежовщины я провела
17 месяцев в тюремных очередях в
Ленинграде. Как-то раз кто-то
"опознал" меня. Тогда стоящая за
мной женщина, которая, конечно,
никогда не слыхала моего имени,
очнулась от свойственного нам
всем оцепенения и спросила меня на
ухо (там все говорили шепотом):
- А это вы можете описать?
И я сказала:
- Могу.
Тогда что-то вроде улыбки скользнуло
по тому, что некогда было ее лицом.
Сфинкс с видом на тюрьму "Кресты", в очереди которой стояла Ахматова
Привожу отрывки поэмы, лучше не скажешь об этом страшном времени.
И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь.
У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.
А не то... Горячий шелест лета,
Словно праздник за моим окном.
Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый дом.
Памятник Ахматовой напротив тюрьмы "Кресты" (на другом берегу)
Рядом через дорогу на набережной сфинксы
Эта женщина больна,
Эта женщина одна!
Муж в могиле. Сын в тюрьме
Помолитесь обо мне.
Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними "каторжные норы"
И смертельная тоска.
Для кого-то веет ветер свежий,
Для кого-то нежится закат -
Мы не знаем, мы повсюду те же,
Слышим лишь ключей постылый скрежет
Да шаги тяжелые солдат.
Подымались как к обедне ранней,
По столице одичалой шли,
Там встречались, мертвых бездыханней,
Солнце ниже, и Нева туманней,
А надежда все поет вдали.
Приговор... И сразу слезы хлынут,
Ото всех уже отделена,
Словно с болью жизнь из сердца вынут,
Словно грубо навзничь опрокинут,
Но идет... Шатается... Одна...
Где теперь невольные подруги
Двух моих осатанелых лет?
Что им чудится в сибирской вьюге,
Что мерещится им в лунном круге?
Им я шлю прощальный свой привет.
Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском качался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки,
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.
Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В темной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла.
На губах твоих холод иконки,
Смертный пот на челе... Не забыть!
Буду я, как стрелецкие женки,
Под кремлевскими башнями выть.
Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх,
Как клинописи жесткие страницы
Страдание выводит на щеках,
Как локоны из пепельных и черных
Серебряными делаются вдруг,
Улыбка вянет на губах покорных,
И в сухоньком смешке дрожит испуг.
И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною,
И в лютый холод, и в июльский зной
Под красною ослепшею стеною.
Красные стены тюрьмы "Кресты"
Портрет Ахматовой работ Петрова-Водкина
Опять поминальный приблизился час.
Я вижу, я слышу, я чувствую вас:
И ту, что едва до окна довели,
И ту, что родимой не топчет земли,
И ту, что красивой тряхнув головой,
Сказала: "Сюда прихожу, как домой".
Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать.
Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.
О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде,
И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,
Пусть так же они поминают меня
В канун моего поминального дня.
Памятник Ахматовой поставлен как она завещала.
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем - не ставить его
Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных марусь,
Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.
И пусть с неподвижных и бронзовых век
Как слезы, струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.
Гумилев часто являлся Ахматовой во сне, о чем она писала в своих дневниках:
«В ночь под 20-е ноября видела во сне Х в Безымянном переулке. Он дал мне белый носовой платок, когда я выходила от Вали, чтобы вытирать слезы, и бродил со мной в темноте по переулку. Я была в каких-то лохмотьях, м.б., в старой серой шубе на рубашке».
1958. Москва. Тульская улица
«В 1924 три раза подряд видела во сне Х - 6 лет собирала "Труды и дни" и другой матер<иал>: письма, черновики, воспоминания. В общем, сделала для его памяти все, что можно. Поразительно, что больше никто им не занимался. Т<ак> н<азываемые> ученики вели себя позорно. Роль Георгия Ивановича. За границей они все от него отреклись».
<Сентябрь 1965>
Сфинксы и "Кресты"
Перед смертью Ахматова написала стихи о встрече с Гумилевым во сне, когда он позвал ее за собой:
Приснился мне почти что ты,
Какая редкая удача!
А я проснулась, горько плача,
Зовя тебя из темноты.
Но тот был выше и стройней
И даже может быть моложе
И тайны наших страшных дней
Не ведал. Что мне делать Боже?
Что! Это призрак приходил
Как предсказала я полвека
Тому назад. Но человека
Ждала я до потери сил.
Мой паблик вконтакте
Мой facebook,
Мой instagram
Моя группа в Одноклассниках
В 1918 году Николай Гумилев вернулся в революционную Россию, чтобы помириться с супругой Анной Ахматовой, но она отказала ему. Гумилев был расстрелян как «враг народа» в 1921 году. Его гибель стала для Ахматовой потрясением. Анна винила себя - если бы не она, Гумилев бы не вернулся в Россию из Парижа.
Называя себя вдовой Гумилева, она пыталась искупить свою вину посмертно, собирала записи и стихи мужа, спорила с клеветниками. Строки Ахматовой «Крепко спаяна на двоих одна душа» оказались пророческими, Гумилев остался с ней после смерти. Как говорили современники, его призрак будто следовал за нею и хранил от бед. Анна пережила годы репрессий и блокаду Ленинграда.
"Поэты и судьба", рис. М. Кудреватый
О смерти Гумилева большевики записали «Да... Этот ваш Гумилев... Нам, большевикам, это смешно. Но, знаете, шикарно умер. Я слышал из первых рук (т. е. от чекистов, членов расстрельной команды). Улыбался, докурил папиросу... Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из особого отдела произвел впечатление. Пустое молодечество, но все- таки крепкий тип. Мало кто так умирает...»
После смерти мужа Ахматова писала:
О, знала ль я, когда, томясь успехом,
Я искушала дивную судьбу
Что скоро люди беспощадным смехом
Ответят на предсмертную мольбу.
О, знала ль я, когда неслась, играя
Моей любви последняя гроза,
Что лучшему из юношей, рыдая,
Закрою я орлиные глаза.
В поэзии Гумилева есть стихи-предчувствия гибели:
И не узнаешь никогда ты,
Чтобы в сердце не вошла тревога,
В какой болотине проклятой
Моя окончилась дорога.
Автор оказался точен в предсказании своей смерти, место захоронения Гумилева неизвестно.
Гумилев и Ахматова с сыном Лёвой - будущий историк, который был арестован в 1938 году
Ахматова и Гумилев недолго были вместе, они оказались слишком разными, она любила светские слоны и уют, его звали опасные приключения в дальние страны.
Причина расставания описана в стихах Гумилева, которое заканчивается мрачным пророчеством.
Да, я знаю, я вам не пара,
Я пришел из иной страны,
И мне нравится не гитара,
А дикарский напев зурны.
Не по залам и по салонам
Темным платьям и пиджакам
- Я читаю стихи драконам,
Водопадам и облакам.
Я люблю - как араб в пустыне
Припадает к воде и пьет,
А не рыцарем на картине,
Что на звезды смотрит и ждет.
И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще…
О расставании с Анной Гумилев писал:
«Если она и любила меня, то очень скоро разлюбила. Мы абсолютно не подходили друг другу. А как восхитительно все начиналось, и как я был счастлив! Я мечтал, чтобы она была не только моей женой, но и моим другом и веселым товарищем. Ей же хотелось вести со мной любовную войну, мучить и терзать меня, устраивать бурные сцены ревности с объяснениями и бурными же примирениями. Тогда я писал:
Из города Киева
Из логова Змиева
Я взял не жену, а колдунью…»
Несмотря на разлуку и смерть, они казались связаны навеки вместе.
Ахматова писала в стихах о муже, отмечая их незримую связь:
Он любил три вещи на свете:
За вечерней пенье, белых павлинов,
Истертые карты Америки.
Не любил, когда плачут дети,
Не любил чая с малиной
И женской истерики.
…А я была его женой…
Что ты бродишь неприкаянный,
Что глядишь ты, не дыша?
Верно, понял: крепко спаяна
На двоих одна душа.
Будешь, будешь мной утешенным,
Как не снилось никому,
А обидишь словом бешенным -
Станет больно самому.
Другое пророческое стихотворение Гумилева «Рабочий»:
…Пуля им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.
Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.
И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.
Сфинксы Михаила Шемякина, вечность - пол-лица живое, пол-лица мертвое. Памятник жертвам политических репрессий напротив тюрьмы "Кресты", где находились арестованные "враги народа".
Ирина Одоевцева, друг семьи, записала рассуждения Гумилева в ночь накануне рождества за год до смерти.
«Я в последнее время постоянно думаю о смерти. Нет, не постоянно, но часто. Особенно по ночам. Всякая человеческая жизнь, даже самая удачная, самая счастливая, трагична. Ведь она неизбежно кончается смертью. Ведь как ни ловчись, как ни хитри, а умереть придется. Все мы приговорены от рождения к смертной казни. Смертники. Ждем - вот постучат на заре в дверь и поведут вешать. Вешать, гильотинировать или сажать на электрический стул. Как кого. Я, конечно, самонадеянно мечтаю, что
Умру я не на постели
При нотариусе и враче...
Или что меня убьют на войне. Но ведь это, в сущности, все та же смертная казнь. Ее не избежать. Единственное равенство людей - равенство перед смертью. Очень банальная мысль, а меня все-таки беспокоит. И не только то, что я когда-нибудь, через много-много лет, умру, а и то, что будет потом, после смерти. И будет ли вообще что-нибудь? Или все кончается здесь, на земле: "Верю, Господи, верю, помоги моему неверию...»
1 сентября 1921 года в газете "Петроградская правда" вышла заметка о "О раскрытом в Петрограде заговоре против Советской власти", по обвинению казнили 61 человека.
Гумилеву было предъявлено обвинение: «Гумилев, Николай Степанович, 33 лет, бывший дворянин, филолог, поэт, член коллегии "Издательства Всемирной литературы", беспартийный, бывший офицер. Участник Петроградской боевой организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получал от организации деньги на технические надобности».
Подробности казни «врагов народа»:
«Расстрел был произведен на одной из станций Ириновской ж[елезной] д[ороги]. Арестованных привезли на рассвете и заставили рыть яму. Когда яма была наполовину готова, приказано было всем раздеться. Начались крики, вопли о помощи. Часть обреченных была насильно столкнута в яму, и по яме была открыта стрельба. На кучу тел была загнана и остальная часть и убита тем же манером. После чего яма, где стонали живые и раненые, была засыпана землей».
Из записей Гумилева накануне гибели:
«Совсем недавно я видел сон… Когда я проснулся, я почувствовал ясно, что мне жить осталось совсем недолго, несколько месяцев, не больше. И что я очень страшно умру… Я очень надеюсь, что Бог услышит мои молитвы и пошлет мне достойную, героическую смерть. Но… не сейчас, конечно. Лет так через пятьдесят. Не раньше. Ведь я еще столько должен сделать в жизни».
Парк Фонтанного дома, где жила Ахматова.
В стихах Ахматовой есть посвящения Гумилеву, которые стали пророчествам ее дальнейшей жизни:
На пороге белого рая,
Оглянувшись крикнул: «Жду!»
Завещал мне, умирая.
Благостность и нищету.
И когда прозрачно небо,
Видит, крыльями звеня,
Как делюсь я коркой хлеба
С тем. Кто просит у меня.
А когда, как после битвы,
Облака плывут в крови,
Слышит он мои молитвы,
И слова моей любви.
Я подымаю трубку - я называю имя,
Мне отвечает голос - какого на свете нет…
Я не так одинока, проходит тот смертный холод,
Тускло вокруг струится, едва голубея свет.
Я говорю: «О Боже, нет, нет, я совсем не верю
Что будет такая встреча в эфире двух голосов».
И ты отвечаешь: «Долго ж ты помнишь свою потерю,
Я даже в смерти услышу твой, ангел мой, дальний зов».
Ирина Одоевцева писала, что видела, как призрак Гумилева следовал за Анной
Ирина Одоевцева, друг семьи Гумилева, догадывалась о чувствах Ахматовой, однажды она увидела Ахматову на улице и хотела заговорить с ней, заверить, что Николай простил ее, но так и не решилась.
«Если бы я посмела, я объяснила бы ей, что Гумилёв любил её до самой смерти. Она сейчас - в этом я уверена - поверила бы мне. И перестала бы мучиться. Ведь она мучится - она думает, что он ее не простил. Если бы я решилась, если бы посмела…»
Одоевцева писала о странном видении, будто увидела, как тень Гумилева следовала за Анной.
Портрет Ахматовой работы Серебряковой
«Я обернулась. Вот они идут вдвоем с Лурье по пустой, залитой лунным светом Бассейной. Идут, отбрасывая на белый тротуар длинные черные тени. И вдруг я вижу, что их уже не двое, а трое, что справа от Ахматовой идет еще кто-то, тонкий и высокий. Кто-то, не отбрасывающий тени. И я узнаю его. Конечно, это мне только кажется, но я застываю на месте, не в силах двинуться, и ясно вижу, как они втроем, а не вдвоем, удаляются в лунном сиянии».
Знаменитая поэма «Реквием» Ахматовой стал посвящением не только казненному мужу, но и всем гражданам, которых коснулась трагедия.
В страшные годы ежовщины я провела
17 месяцев в тюремных очередях в
Ленинграде. Как-то раз кто-то
"опознал" меня. Тогда стоящая за
мной женщина, которая, конечно,
никогда не слыхала моего имени,
очнулась от свойственного нам
всем оцепенения и спросила меня на
ухо (там все говорили шепотом):
- А это вы можете описать?
И я сказала:
- Могу.
Тогда что-то вроде улыбки скользнуло
по тому, что некогда было ее лицом.
Сфинкс с видом на тюрьму "Кресты", в очереди которой стояла Ахматова
Привожу отрывки поэмы, лучше не скажешь об этом страшном времени.
И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь.
У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.
А не то... Горячий шелест лета,
Словно праздник за моим окном.
Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый дом.
Памятник Ахматовой напротив тюрьмы "Кресты" (на другом берегу)
Рядом через дорогу на набережной сфинксы
Эта женщина больна,
Эта женщина одна!
Муж в могиле. Сын в тюрьме
Помолитесь обо мне.
Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними "каторжные норы"
И смертельная тоска.
Для кого-то веет ветер свежий,
Для кого-то нежится закат -
Мы не знаем, мы повсюду те же,
Слышим лишь ключей постылый скрежет
Да шаги тяжелые солдат.
Подымались как к обедне ранней,
По столице одичалой шли,
Там встречались, мертвых бездыханней,
Солнце ниже, и Нева туманней,
А надежда все поет вдали.
Приговор... И сразу слезы хлынут,
Ото всех уже отделена,
Словно с болью жизнь из сердца вынут,
Словно грубо навзничь опрокинут,
Но идет... Шатается... Одна...
Где теперь невольные подруги
Двух моих осатанелых лет?
Что им чудится в сибирской вьюге,
Что мерещится им в лунном круге?
Им я шлю прощальный свой привет.
Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И ненужным привеском качался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки,
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.
Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В темной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла.
На губах твоих холод иконки,
Смертный пот на челе... Не забыть!
Буду я, как стрелецкие женки,
Под кремлевскими башнями выть.
Узнала я, как опадают лица,
Как из-под век выглядывает страх,
Как клинописи жесткие страницы
Страдание выводит на щеках,
Как локоны из пепельных и черных
Серебряными делаются вдруг,
Улыбка вянет на губах покорных,
И в сухоньком смешке дрожит испуг.
И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною,
И в лютый холод, и в июльский зной
Под красною ослепшею стеною.
Красные стены тюрьмы "Кресты"
Портрет Ахматовой работ Петрова-Водкина
Опять поминальный приблизился час.
Я вижу, я слышу, я чувствую вас:
И ту, что едва до окна довели,
И ту, что родимой не топчет земли,
И ту, что красивой тряхнув головой,
Сказала: "Сюда прихожу, как домой".
Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать.
Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.
О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде,
И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,
Пусть так же они поминают меня
В канун моего поминального дня.
Памятник Ахматовой поставлен как она завещала.
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем - не ставить его
Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных марусь,
Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.
И пусть с неподвижных и бронзовых век
Как слезы, струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гулит вдали,
И тихо идут по Неве корабли.
Гумилев часто являлся Ахматовой во сне, о чем она писала в своих дневниках:
«В ночь под 20-е ноября видела во сне Х в Безымянном переулке. Он дал мне белый носовой платок, когда я выходила от Вали, чтобы вытирать слезы, и бродил со мной в темноте по переулку. Я была в каких-то лохмотьях, м.б., в старой серой шубе на рубашке».
1958. Москва. Тульская улица
«В 1924 три раза подряд видела во сне Х - 6 лет собирала "Труды и дни" и другой матер<иал>: письма, черновики, воспоминания. В общем, сделала для его памяти все, что можно. Поразительно, что больше никто им не занимался. Т<ак> н<азываемые> ученики вели себя позорно. Роль Георгия Ивановича. За границей они все от него отреклись».
<Сентябрь 1965>
Сфинксы и "Кресты"
Перед смертью Ахматова написала стихи о встрече с Гумилевым во сне, когда он позвал ее за собой:
Приснился мне почти что ты,
Какая редкая удача!
А я проснулась, горько плача,
Зовя тебя из темноты.
Но тот был выше и стройней
И даже может быть моложе
И тайны наших страшных дней
Не ведал. Что мне делать Боже?
Что! Это призрак приходил
Как предсказала я полвека
Тому назад. Но человека
Ждала я до потери сил.
Мой паблик вконтакте
Мой facebook,
Мой instagram
Моя группа в Одноклассниках