Сравнительно о репрессиях
Когда перед человеком трясут миллионами, трудно за наворотами цифр прочувствовать глубину явления. На помощь нужно вызывать чувственные сопоставления, чтобы можно было оценить большое явление через вполне осязаемые вещи.
Возьмем, к примеру, очень сложный вопрос о сталинских репрессиях. Новым поколениям оценить то время по-настоящему в принципе невозможно, поскольку они могут судить о нем лишь по рассказам и фильмам, которые не свободны от политических спекуляций на эту тему. Не секрет, что сегодня общепринято этот период считать черной страницей нашей истории, и на фоне впечатляющих цифр и многочисленных фактов, казалось бы, удивительно, что многие дожившие до наших дней свидетели той эпохи вспоминают ее очень позитивно и нередко защищают те времена. На этой почве возникает взаимное непонимание поколений, доходящее до антагонизма. Однако, поскольку разнообразные аргументы и факты не убеждают ни ту, ни другую сторону, давайте попытаемся сделать невозможное. Попытаемся взглянуть на ту ситуацию как бы изнутри, но глазами людей, не переживших те времена. Постараемся найти близкие и ненадуманные аналогии, которые можно было бы спроецировать на наше время.
Не буду сопоставлять политическое устройство, не буду приводить и все спекуляции с цифрами, остановлюсь лишь на официальных данных об осужденных по статьям за антисоветскую деятельность. Это около трех миллионов за все годы "режима". Пишу "около", поскольку для того, чтобы найти осязаемые аналогии, можно оперировать приблизительными цифрами.
Три миллиона - много или мало? Вообще-то, это, хоть и не солженицинские шестьдесят миллионов, невесть откуда взятые, но все равно много. Звучит даже впечатляюще, если представить эти три миллиона человек где-нибудь в одном месте. Однако для начала давайте сопоставим их с численностью населения страны - ста восьмидесятью с лишним миллионами человек на то время. И хотя три миллиона репрессированных надо растянуть на двадцать лет, но пока грубо оценим долю осужденных. От ста восьмидесяти миллионов - это примерно полтора процента.
Вот это уже легче представить. И совсем иначе разворачивает ситуацию. Видно, что это не так и много, чтобы можно было говорить, что они могли определять атмосферу в стране в целом. Подавляющего большинства населения это не коснулось, в отличие, скажем, от потерь в Великой Отечественной войне, когда страна потеряла почти каждого шестого своего гражданина. Однако попробуем все-таки представить, что такое полтора процента в лицах (в осязаемом, так сказать, выражении). Это три человека из каждых двухсот. И вот здесь проще построить наглядные численные аналогии. Когда я поступал в вуз, на наш курс набрали примерно двести человек - вполне посильное количество для запоминания всех в лицах. Вот из этого набора уже осязаемо ощутить предполагаемый арест трех человек. И действительно, казалось бы, это явление становится заметно, особенно если учесть трагизм каждого случая. Легко представить и общее осложнение атмосферы, которое, действительно, могло бы сложиться на курсе. Но... Для полного понимания ситуации надо учесть еще одно "но". Период, в течение которого проводились "сталинские" репрессии, растянут примерно на двадцать лет. То есть, если опять представить наш курс и прикинуть, что предполагаемые "аресты" проводились за такой же двадцатилетний промежуток времени, то "три человека, посаженных за двадцать лет, " оказывается не так уж чувствительно, чтобы по большому счету говорить о целой черной полосе для моих сокурсников. Во-первых, по одному за шесть лет (я уже молчу о такой ситуации, что наверняка у многих из нас такое или даже большее количество сокурсников за двадцатилетний период так или иначе имели серьезные проблемы с правоохранительными органами), а во-вторых, надо учесть разные факторы того времени.
Первый: в число репрессированных входило большое число лиц, заслуженно оказавшихся в лагерях, - власовцев, полицаев, прислуживавших оккупантам, диверсантов, членов банд, расплодившихся после войны. То есть, если хотя бы один из тех трех предполагаемых "пострадавших" сокурсников, оказался бы, скажем, полицаем, то его арест воспринимался бы всеми как нечто само собой разумеющееся и даже, более того, как справедливое наказание.
Далее. Можно представить, что второй из моих гипотетических репрессированных попал в лагерь по ложному доносу. Да, это уже трагедия, которую никто не отрицает. Однако ложные доносы не являются эксклюзивным явлением только сталинских времен, по ним сажали с незапамятных времен и продолжают сажать и сегодня. Это вполне возможно и в наши "демократические" двухтысячные, которые вам от этого не придет в голову назвать годами репрессий.
Третьего могли арестовать, например, за какую-нибудь аварию на производстве, квалифицировав ее как вредительство. Вот этот случай, казалось бы, и характеризует систему. Однако ирония ситуации заключается в том, что если даже факт нынешнего полуразвалившегося производства многим трудно представить как результат умышленного вредительства, то тем более трудно таким людям вообразить и вредительство на производстве вообще, поэтому такой мотив ареста нынешним поколениям может видеться неестественным, надуманным и политизированным. Но все-таки хочу обратить внимание на один характерный для того времени фактор. В ту эпоху были еще живы отпрыски царских времен, желавшие гибели страны Советов, и это явление вместе с саботажем, действительно было очень распространенным. То есть, это, скорее всего, показатель не системы, а времени, - показатель, совершенно понятный жителям тех лет, а потому не являющийся для них чем-то необычным и из ряда вон выходящим. Другими словами, жители того времени действительно могли сталкиваться с реальным вредительством, а потому периодические аресты "врагов народа" не казались им надуманными, и, более того, воспринимались как успешная работа органов, направленная на их же благо (не осуждаем же мы сегодня ФСБ за уничтожение чеченских боевиков).
Отдельно можно сказать и о расстрелянных. Их количество из общего числа репрессированных не превышало четверти. То есть, на моих трех сокурсников эта мера могла не распространиться.
Вот вам на пальцах спроецированное на наше время представление о том времени, об атмосфере, которая была в те годы. Как видим, ситуация совершенно не воспринимается, как сплошная черная полоса. И если вновь возвращаться к миллионам осужденных, то примерно столько же людей сегодня оказываются, причем незаслуженно, за решеткой, и столько же гибнут и исчезают при невыясненных обстоятельствах. А значит, законно спросить: чем с этой точки зрения принципиально отличаются наши эпохи? То есть, если мы наши времена называем "демократическими", то справедливо ли охарактеризовывать те годы, как годы репрессий? И абсолютно легко представить себе, почему ветераны так активно возражают против того, чтобы этот период называли периодом репрессий. На почве чего тогда возникает непонимание поколений? Не на почве ли умышленного очернения истории?
И напоследок. После "потери" за двадцать лет трех своих сокурсников, по мотивам, которые приведены здесь, пришло бы вам в голову посвящать целый съезд партии разоблачению "зверств" сталинизма (простите, теперь уже "путинизма", "медведизма" и пр.)? Не с того ли съезда пошел весь сыр-бор, то бишь, была наложена тень на целую эпоху?