Искушение искушением (Окончание)

[serg70p]

Последнее искушение Христа Или реклама журнала Аввакум
без прочтения Гималайской доктрины, понимать сложно. Это здесь.
http://avvakoum.livejournal.com/


Оригинал взят уalexandrov_gв Искушение искушением (Окончание)
Курение не успокоило Брежнева. Подступившее отчаяние не отпускало. В голове мелькали обрывки мыслей. Собрать их вместе он не мог. Ночь просочилась сквозь трещины в его душе, залила его целиком. Он отбросил сигарету, ссутулился, засунул руки в карманы плаща и медленно пошёл прочь от вагона. Под ногами прошуршала трава. Сбоку из темноты выросла какая-то неясная громада. Брежнев протянул руку, потрогал - стена. Он пошёл вдоль неё. Неожиданно почувствовал, что впереди - дверь, оттуда тянуло теплом и вонью. Прошёл ещё немного и - будто взорвалось что-то. Мир исчез.

Очнулся Брежнев оттого, что его тормошили, ворочая с боку на бок. Он медленно возвращался в себя, обретая способность видеть и слышать. То, что он слышал, происходило с кем-то другим. Того, с кем это происходило, он знал. Его тоже звали Брежневым.

- Ты смотри, костюм какой на нём.
- А котлы какие...
- Как нызываются?
- Да не вижу ни хера, дорогие какие-то...
- Как он здесь оказался?
- Я покурить вышел, - хотел сказать Брежнев, но наружу вышло только - х-х-х-х-х...
- Ты мычи, мычи, да телься, - со смехом сказал молодой голос.
Брежнева ловко перевернули лицом вниз, стащили пиджак, одну туфлю. Вторую не смогли.
- Дай я - нетерпеливо сказал молодой.
- "Я,я..." - передразнил его другой, - шкуринка от хуя.
Кто-то, едва слышно ругаясь, путаясь в темноте, развязал шнурки, снял и другую туфлю. Затем на Брежневе быстро и ловко расстегнули ремень, потащили брюки. Через голову, выворачивая наизнанку, стянули рубаху. Треснув, отлетела в темноте запонка на манжете. Брежнев, повозившись, попытался сесть. Из темноты, визгливо захохотав, ему швырнули какую-то тряпку: "Экипируйся, командир."

Звук чужих шагов. Тишина. Брежнев, опираясь о стену рукой, встал. Он почему-то начал видеть в темноте. Тёплая тряпка, которую он сжимал в руках, оказалась грязными трикотажными шароварами. Он натянул их, и в шароварах, белой майке и носках спотыкаясь вышел наружу. Из-за угла выехал какой-то автомобиль, ослепил фарами. Брежнев, одной рукой поддёргивая сползающие шаровары, призывно помахал другой: "Товарищи, товарищи..." Хлопнула дверца. В свете фар Брежнев увидел серую милицейскую форму.

- Ты кто? - спросил грубый голос.
- Брежнев - сказал Брежнев.
- Генсек, что ли?
- Да, - просто сказал Брежнев.

Кто-то, он не видел кто, тяжело ударил его в бок так, что Брежнев упал.
- Да как вы смеете, - прохрипел он, пытаясь подняться.
Его ударили ещё раз, в этот раз ногой.
- Ну-ка, давай в машину!

В отделении, куда его втащили, за стойкой сидел человек в форме, что-то писал. В углу, не оборачиваясь, рассказывала ему что-то уборщица в синем халате, шуровала шваброй.

- Вот, Брежнева привели, - весело сказал молодой сержант.
- Давай, давай, - здоровенный старшина коленом наподдал Брежневу под зад, пихнул его к стойке.

Брежнев, задыхаясь от боли в боку, еле слышно сказал дежурному: "Немедленно позвоните первому секретарю..." Дежурный, глядя на него с весёлым недоумением, громко спросил: "Место у нас есть?"
- Есть, есть. Там только Николай.
- Ну вот и давай его туда. Завтра капитан с ним разберётся. Пьяный, что ли?
- Ну да, нажрался.

Брежнева, толкая, повели по коридору. Он слышал, как сзади кто-то весело рассказывает что-то про Брежнева.

- Серёжа, вложи ему там ума, - закричала уборщица. - И не стыдно ведь. Вот старухе завтра горе будет. Ишь ты, Бре-е-жнев! Мелет языком своим поганым. Брежнев - хороший человек!

Остановились. Погремели ключи. Брежнева толкнули вперёд: "Принимай гостя, Николай."

Грохнув, закрылась дверь. Лязгнуло железо. Стало тихо. С нижних нар, щурясь и прикрываясь рукою, навстречу Брежневу медленно поднимался человек. Глаза его ширились, он пытался что-то сказать, и - боялся. "Узнал" - безразлично подумал Брежнев. Осмотрелся, дотащился до нар напротив, тяжело сел. Спросил: "Кто ты?"
- Я - Николай, - тихим, вежливым голосом сказал незнакомец. - Я - так, никто. Сняли меня вчера с бана. Не впервой, завтра отпустят. Тебя-то как угораздило, Леонид Ильич?

И Брежнев неожиданно рассказал босяку всё. Про вагон, смертную тоску, сжавшую сердце, про то, как усомнился во всём, как вышел покурить, как пошёл куда глядят глаза, про грабителей, про газик. Рассказал про себя.

Николай пристально смотрел, слушал молча, не перебивал, иногда только опускал голову и мотал ею из стороны в сторону. По всему было видно - верит. Верит каждому слову. Когда Брежнев закончил, Николай поднял на него светлые, открытые как у ребёнка глаза, и сказал: "А как ты думал, товарищ Брежнев? Россия ведь..." Он откинулся на спину, закрыл согнутой в локте рукой глаза, полежал. Вдруг сел, глядя куда-то вдаль, торопливо зашептал: "Ты подумай, ты только подумай, вот - ты здесь, а там - Москва, я никогда в Москве не был, а ведь - Москва, а в Москве - Спасская Башня (он руками быстро изобразил в воздухе Спасскую Башню), Мавзолей там, Кремль, Красная Площадь, а мы с тобою - тут. Я ж тебе говорю - Россия..." Он опять лёг, отвернулся к стене, замолчал. Молчал и Брежнев. В голове было пусто. Шло время. Брежнев задремал, мягко повалился вбок, острая боль пронзила его, он застонал. Николай дрыгнул в его сторону ногой и, не поворачиваясь, сказал: "Страдай про себя, Леонид Ильич. Дай поспать. Утро скоро." И сонным голосом добавил: "Я тебя во сне только что видел."

Брежнев, чувствуя бок, осторожно лёг лицом к стене, закрыл глаза. Откуда-то выплыли слова "старец Кузьмич". Или его не Кузьмичём звали? Отчётливо вспомнилось как кто-то на дне рождения Виктории рассказывал про этого старца. Про оставившего трон и ушедшего в мир императора. Перед внутренним взором встал, как живой, рассказчик, прокашлялся, открыл рот и голосом Кириленко сказал: "Прывет!" Брежнев проснулся.

Несколько мгновений он не мог понять, где находится. Серый свет из зарешёченного окошка под потолком заливал помещение. На соседней лавке никого не было. Откуда-то из недр здания доносились гулкие голоса. Брежнев сел, пощупал лицо, осторожно притронулся к боку, попытался глубоко вздохнуть. Вздохнулось. Прислушиваясь к себе, пошевелился, потянулся. Осторожно привалился плечом к стене. Начал думать. Голова была ясная. Давно он таким не был.

Представил суматоху у поезда, хмыкнул. Подумал, что первым делом они должны были сообщить в Москву. Подумал о Москве. Перед глазами встал кабинет, в котором всё было знакомо до мелочей. Увидел троих. Узнал их. Услышал. Вот сидят они там уже несколько часов. Что делать - не знают. Ломают голову, друг на друга посматривают, друг другу не верят. Каждый из них думает, что всё это подстроил другой, а больше всего они боятся, что всё это подстроил он, Брежнев. С какой-то неизвестной целью. Чего он хочет? Может - проверяет? Может - испытывает? И чего прикажете делать? Начать поиски? Как? Позвонить тамошнему секретарю и по телефону сказать: "У вас там где-то Генеральный Секретарь потерялся?" Дать команду людям с поезда? А если в самом деле потерялся? Под поезд попал или цыгане украли? Какие, к чёрту, цыгане... Но ведь если и вправду - потерялся, ведь какие горизонты распахиваются, какие мыслишки появляются, ах, нехорошо, вдруг по глазам что заметить можно... И делать ведь что-то надо, время-то идёт. Идёт время. И ведь как хорошо, чтобы и в самом деле - пропал!

Брежнев посмотрел вверх, в посветлевшее окошко. Должны уже до чего-то додуматься, подумал он, должны на что-то решиться. На что? Он прислушался, в коридоре говорило радио, донеслось что-то об американском империализме. Он вдруг вспомнил Киссинджера. Невольно усмехнулся. "Тебя бы сюда, друг ситный..."

Загремел ключ в замке. На пороге стоял сержант, которого уборщица называла Сергеем. "Вставай, Брежнёв, - сказал он, - капитан тебя хочет видеть." Пошли длинным, скудно освещённым коридором. Стены на высоту человеческого роста были выкрашены тёмно-зелёной краской. И запах... Брежнев жадно втянул ноздрями спёртый воздух. Пахло молодостью. Он снова хотел жить.

Навстречу из-за угла появился быстрый, вертлявый человек, проходя, так же быстро нагнулся к отшатнувшемуся Брежневу, доверительно сказал: "Вы слова мои запомните, маэстро!". Пошёл дальше, и, не оборачиваясь, изо всех сил закричал: "Ёб вашу ма-ать!"
- Во Тишков даёт, - восхищённо сказал Сергей. - Как к нему, так и он. Хуй на всех кладёт. Так и надо.

За стойкой сидел крепкий рыжий человек с мятыми капитанскими погонами. Быстро глянул на Брежнева, потёр лицо ладонью, потом этой же ладонью похлопал по листу бумаги перед собою:
- Ну, что делать будем? - Он обращался не к Брежневу, а к стоящему перед ним давешнему старшине.
- Да чего делать, товарищ капитан? - Старшина пожал плечами, - да вы вон сами на него взгляните.
Капитан посмотрел на Брежнева.
- Вы, гражданин, откуда? Где документы? Где прописаны? Почему выдаёте себя за лицо правительственного звания?

Брежнев был бывалым человеком. Он был фронтовиком, видел кровь, в пору секретарства сталкивался с грязью жизни, он поднялся с самого низа, он был таким же как эти люди, он понимал их так же хорошо, как понимал себя. Такие же как они, сидели рядом с ним в окопах, пахали целину, сквернословили, пили водку, с одинаковой лёгкостью совершали подвиги и преступления. Они были его народом. Он видел их, когда они шли в атаку и видел их запрокинутые лица во время демонстраций. "Убьют, - спокойно подумал он. - Как только начнут догадываться, не знать даже, а - догадываться, тут же и убьют. С перепугу. Как нашкодившие дети. Надо молчать." Он отвернулся к стене. Оттуда на него с доски объявлений, обитой красным, смотрел он сам. "Соцобязательства" - прочёл он и не понял, что это значит.

Хлопнула дверь, оттуда, не глядя по сторонам, быстро шли двое в одинаковых плащах, аккуратно подстриженные, подтянутые. Первый, дойдя до стойки, заученным движением на лету раскрывая и тут же пряча в ладони красную книжечку, сказал капитану: "Нам нужен список задержанных, поступивших в отделение за последние сутки."

- Пожалуйста, - сказал капитан, разворачивая журнал так, чтобы человек в штатском мог его читать. - Все здесь. Вот и ещё одного оформляем. Глядя пустыми, холодными глазами и улыбаясь ртом, добавил: "Говорит, что он..." Брежнев втянул голову в плечи. "В эфире - Пионерская Зорька!" - восторженно сказало радио.

На улице перед отделением резко затормозила машина. Послышалось как не скрываясь, топоча, взбегают по ступенькам несколько человек. Распахнулась дверь. Какая-то сила развернула всех туда. Только Брежнев по-прежнему стоял боком и смотрел в стену. Вошедший охватил всю сцену разом, как моментальный снимок сделал. Увидел всё и всё понял в тысячную долю секунды. "Всем стоять!" - страшно прокричал он. Сделал несколько шагов, остановился, вытянулся. "Товарищ Генеральный Секретарь, - громко сказал он. Голос его прервался, - Леонид Ильич..."

Брежнев, шаркая ногами, молча пошёл к выходу. Когда он взялся за ручку двери, то услышал как за спиною у него будто кто сбросил на пол мешок с картошкой. Глянул через плечо. Старшина стоял на коленях, упёршись руками в пол, тянул шею, выкатывал безумные глаза. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Брежнев отвернулся и вышел. На пороге кто-то набросил ему на плечи плащ, полуобняв, повёл к чёрной машине. Навстречу и сбоку к дверям в отделение бежали какие-то люди. "Оцепить здание. Никого не выпускать, - негромко говорил кто-то рядом, и, уже громче, в спину убегающему, - отрезать связь!" И, совсем громко, вдогонку: "Отвечаете головой!"

* * * * * * * * *

Несколько часов спустя Брежнев сидел в том же вагоне, откуда он вышел в мир минувшей ночью. Он был чисто выбрит, ещё мокрые седоватые волосы тщательно зачёсаны назад. Одет он был в спортивный костюм, такой же как на тренирующихся в телевизоре космонавтах. Через стол сидел его помощник. Перед помощником лежал открытый блокнот. Брежнев курил и думал. Помощник молчал. Брежнев выпустил струю дыма, помахал у лица ладонью, покашлял.

- Там ещё какой-то Тишков был - вспомнил он.
- Да, он здесь, в списке, Леонид Ильич. Тишков Александр Геннадьевич. Старший лейтенант.
- И уборщица. - Он вдруг вспомнил уборщицу. Как тянула она ему вслед худую руку с зажатой грязной тряпкой. Помощник, наморщив лоб, вёл пальцем по странице блокнота.
- Нет, Леонид Ильич, уборщицы у нас нет.
- Была, была там уборщица. Ещё говорила, что я - хороший человек, - Брежнев хмыкнул. - Ты там, это... У неё дети, наверное, внуки есть. Подумайте, что для них можно сделать.
- Хорошо, Леонид Ильич...
Брежнев вдруг нахмурился и отрицательно покачал головой.
- Нет, ничего не надо делать, - медленно сказал он. - Оставьте, как есть.
Помощник торопливо зачёркал что-то у себя в блокноте.
- Там ещё двое местных были, из органов, - сказал Брежнев.
- С ними легче всего, Леонид Ильич. Мы уже готовим приказ о представлении их к званию Героя Советского Союза посмертно.
- Хорошо, - сказал Брежнев. - Хорошо.
Посидел ещё. Равнодушно, будто думая о другом, спросил: "Там вроде ещё Николай какой-то был?.."
- Нет, Леонид Ильич. Николаев не было. - Помощник пошарил по списку глазами, - есть только один Николаевич, Борис Николаевич. Деревянко. Лейтенант.
- Да, - будто про себя сказал Брежнев. - Он и есть. Две звёздочки. Ну, что ж... Вроде все... В Москве когда будем?
- Завтра в восемь утра, Леонид Ильич.
- Добро, - сказал Брежнев. - Соедини-ка меня с Москвой.

Помощник снял одну из трубок и почтительно протянул её Брежневу. Ещё неся трубку к уху, Брежнев уже слышал как знакомый голос веско произнёс: "Да. Я слушаю."
- Привет, - сказал Брежнев.
- Привет, - сказал голос в трубке, - Ну, ты нас и напугал.

Брежнев хрипло засмеялся.

- Какие вы пугливые, - сказал он. - А я вот не из пугливых. Решил тут в народ сходить, посмотреть как люди живут. Подышать, так сказать, одним воздухом. Как этот... Ну, вот тот, помнишь, из трофейного фильма? С усиками такой...

Брежнев посмотрел в сторону быстро пишущего помощника. "Гарун Аль-Рашид", - быстро сказал тот, не поднимая головы.

- Мне вот тут Виктор подсказывает, Гарун Аль-Рашид.

"Гарун" Брежнев произнёс как Х-харун, на выдохе, и, договорив, поморщился и осторожно потрогал бок.

- Так-то, аппаратчики, - весело сказал он и неожиданно чистым баритоном, без одышки, пропел в трубку: "Вы слова мои запомните, маэстро".
- Запомним, Леонид Ильич, запомним, - засмеялись в трубке.
- Бывай, - сказал Брежнев и передал трубку помощнику.
- Да, а что там с охраной? - спросил он.
- Вершинин уже отстранён от должности, Леонид Ильич. Его обязанности до Москвы исполняет его заместитель. Также отстранена и вся вчерашняя смена.
- Насчёт Вершинина я не возражаю, - сказал Брежнев, - его заместитель ведь Загоруйко, верно? Я давно к нему присматриваюсь. Ну, ладно... А вот насчёт остальных - это вы зря. Людям ведь объяснили, что это учения. Наложите взыскания - этого достаточно. На ошибках учатся. Тяжело в учении, - Брежнев поднял палец, - легко в бою!

Помощник вежливо засмеялся.

- Ладно, теперь пора и отдохнуть.
- Да, конечно, Леонид Ильич, - помощник вскочил, торопливо собрал бумаги, пошёл к выходу.
- Скажи, чтобы до Москвы меня не беспокоили, - сказал Брежнев. - И официанта пришли. Пусть приберётся.

Помощник вышел.

Через минуту Брежнев услышал, как за спиною у него открылась и закрылась дверь.
- Там у Виктора список, - не оборачиваясь, негромко сказал Брежнев. - Проследите, чтобы его имя в этом списке тоже было.
Человек за спиной молча ждал.
- Можете идти, - сказал Брежнев.
За спиной у него позвякали посудой. Дверь открылась и закрылась.

Брежнев вдруг вполголоса замычал мотив. "М-м-м-м-м..." Он смотрел в окно. "М-м-м-м-м-м..." За окном вращалось колесо мира. Но Брежнев видел не это, он видел юг России, юг своего детства, видел неподвижно висящее жёлтое солнце, тянущуюся к нему пыльную дорогу между высоких колосьев. По дороге этой, приплясывая, уходил Николай. Дальше, дальше. "Бродяга я-а-а..."

Брежнев высморкался, промакнул салфеткой глаза. Прислушался к себе. Он всё сделал правильно. Он вновь чувствовал себя полковником Брежневым, статным, властным, перетянутым портупеей. Он резко, не обращая внимания на бок, протянул руку, точным движением поднял трубку, прижал её к уху. На той стороне немедленно ответили: "Да, я слушаю."

- Это опять я, - сказал Брежнев. - Ты там остальным скажи, завтра, как соберёмся, надо подумать, что нам делать с Рашидовым.

"И грянул гром"
Нечаянно обнаружил не читанный мною каммент на пост от 19 октября "Последнее искушение Христа". А каммент оказался интересным. Пишет нам товарищ Бызов:

Вот вы всё хорошо описали,тов.Александров,добавить-
нечего.Сами пишите,что,приняв Христа,евреи - дали бы
сигнал всем:можно.Ну и - понеслось бы.
Каждый из нас продумывал подобную схему,а что если бы...
Вот по-вашему а что если бы да кабы пипал бы схавал
синедреон бы одобрил цезарь бы был не против...
Что тогда?

Не думаю, чтобы прям вот так уж каждый из нас подобную "схему" продумывал, но я и в самом деле на эту тему размышлять пытался. И получается вот что - если воспользоваться чрезвычайно образной лексикой товарища Бызова и представить себе, что вышло так, что "пипл схавал синедрион одобрил и цезарь был бы не против", то мы сегодня жили бы в другой реальности. ТОТАЛЬНО ДРУГОЙ. Другой настолько, что мы не можем её себе даже и представить.

Не берусь утверждать, что каждый, но наверняка многие читали рассказ Рэя Брэдбери "И грянул гром" про то, как любители острых ощущений отправились на машине времени в доисторическое прошлое поохотиться на динозавра. В прошлом для них была проложена сквозь джунгли тропа "из антигравитационного материала", висящая в нескольких дюймах над землёй с тем, чтобы они не могли даже и нечаянно раздавить жука или смять травинку, так как это повлекло бы за собою некие необратимые изменения в будущем, в том будущем, откуда они и прилетели. И вот один из охотников, испугавшись бегущего на них ящера, соскочил с тропы и ненароком раздавил бабочку. И когда они вернулись к себе, то обнаружили, что мир стал другим. Вроде бы в мелочах, почти неуловимо, но реальность исказилась.

Ну, а теперь представьте себе, что произошло чудо, что две тысячи лет назад Богу ответили не крестом, а словами "да, Ты тот, кого мы ждали", представьте себе, что каждый из "малых сих" поверил бы хотя бы частичкою той веры, что позволила Петру пройти несколько шагов по воде, попытайтесь представить себе как изменился бы ТОГДАШНИЙ мир, и попытайтесь представить себе насколько другим был бы мир сегодняшний. Нашего жалкого человеческого воображения на это не хватит.

Между прочим, если мы мысленно пройдём по этой тропочке ещё немножко, то мы неминуемо придём к выводу, что в этом воображаемом мире не было бы ни России, ни русских. В них не было бы нужды. Предначертанное уже исполнилось бы. Мир бы уверовал. В той же реальности, в которой мы живём, русские нужны Богу как мостик между Миром и Царством Небесным, русские появились потому, что Богу был нужен народ, который в своих снах будет видеть Его.

Есть притча о том, как некто однажды увидел на пути своём паука и обошёл его, чтобы не раздавить. Когда он умер, то попал в ад и начал взывать к Богу: "Помоги мне, Боже, неужели я не сделал в жизни своей ничего хорошего?" И Бог спустил ему в ад золотую паутинку.

Для мира, в котором мы живём, Россия - вот эта самая паутинка. Последняя надежда мира. Не будет России, порвётся паутинка.

"Не будет России" не обязательно означает устранение России из грубого материального мира, отнюдь нет. Паутинка порвётся и в том случае, если русские перестанут быть русскими. Перестанут быть собою. Сбросят ношу, которую когда-то им предложил Бог и которую они добровольно приняли. Выбор был сделан и ответственность за этот выбор нужно нести до конца.

И, раз уж у нас речь зашла об ответственности, не мешает вспомнить, что рассказик-то у Брэдбери кончается очень печально.

Г.А.