Свекровь. Часть 4
Начало и продолжение: 1, 2, 3.
«Как выпивать приучился, так и руки начал распускать. А я как-то письмо нашла, Деду-то от родни его. Ну, прочитала, а что ж. Так в нём, в письме этом, брат его, Петя, пишет, ты бей её почаще, пишет, ударь как следует, так она и ругаться не будет, забоится. Вот так вот родственники учили-то. Нюшиха в гости приезжала, старшая сестра-то, я ей и сказала, что ж вы учите драться его, разве ж это хорошее дело. Не ври, говорит, не может быть такого. А я ей то письмо как раз и дала. Ну, прочитала она. Ничего не сказала, только губы вот так поджала и молчит. Да что уж тут хорошего… Тяжело. Ну, так-то все живут, куда ж денешься.
Вот девочку мне очень хотелось рОдить. Для себя. Уж так хотелось. Я ж каждый год на аборты-те ходила. А то и два раза в год. И что поделать, ох, матушка-богородица, грехов-то сколько.
Страшно было, конечно. Боялась. Когда спервоначалу пришла, а докторша и спрашивает - нукаин… этот… новокаин есть? А я и не знаю, что это. Нету, говорю, у меня ничего. Ну тогда, говорит, будем делать с крикаином. А знаешь, что это оказалось? А ничего. Ложись да терпи. А как терпения не станет - так кричи. Что ж… Терпела. Как все. Потом уж, в другие разы иногда давали наркозом подышать, через маску такую, ну, тогда немного полегче было.
Уж потом инеколог мне стала говорить. Что ты, говорит, всё ходишь-то на аборты-те? Вредно это, говорит. Да какие-то штуки показывает, это чтобы предохраняться. А я и не знаю, как их брать, да что делать. Тьфу, срам! Раньше-то и без этого жили. А тут придумали. Не разберёшь ничего.
Так и оставила я ребёнка. Очень дочечку хотелось. А родился-то опять парень. Я его Геннадием назвать хотела, Генкой. Так пока в больнице лежала, Дед в отдел-тот сам сходил. Приходит ко мне под окно и кричит, что зарегистрировал его. Записал, говорит, как себя, Васькой, значит, назвал. Ну, ничего… что же делать, ничего…
Вскорости нам квартиру-то новую дали от работы, вот эту, четырёхкомнатну. Ох, я радовалась.
А у Дуськи-то, у подружки, тоже мальчик народился. Мы крёстными у детей наших были. Она у Васьки крёстна, я у Вовки. Вот дружили-дружили, песни пели, ребята наши подрастали, а дружбе-той и конец пришёл.
Ванька-то Тесёмкин, муж её, разводиться собрался. Он в гостях каких-то с женщиной познакомился, с Машей. К ней и ушёл Ванька-то.
А Дуся решила, что это мы его познакомили. И разговаривать со мной перестала. Уж я с ней объяснялась, Дуся, говорю, не знали мы ничего, а она, знай, одно твердит - это вы их свели. Не мы, говорю, не мы это, а она и слушать не хочет. Так и не знаемся до сих пор с Дуськой-то. Сколько лет не виделись. А с Ванькой знаемся, родственники всё ж.
И как же это можно, разводиться-то? Ведь это позор какой, развод. А ты головой не качай. Это в городе вам всё позволено, в деревне-то, знаешь, все бы пальцами показывали, на улице глаз не подняла б от стыда. А что родственники? Да родня первая сгрызла бы разведёнку-то!»
«Как выпивать приучился, так и руки начал распускать. А я как-то письмо нашла, Деду-то от родни его. Ну, прочитала, а что ж. Так в нём, в письме этом, брат его, Петя, пишет, ты бей её почаще, пишет, ударь как следует, так она и ругаться не будет, забоится. Вот так вот родственники учили-то. Нюшиха в гости приезжала, старшая сестра-то, я ей и сказала, что ж вы учите драться его, разве ж это хорошее дело. Не ври, говорит, не может быть такого. А я ей то письмо как раз и дала. Ну, прочитала она. Ничего не сказала, только губы вот так поджала и молчит. Да что уж тут хорошего… Тяжело. Ну, так-то все живут, куда ж денешься.
Вот девочку мне очень хотелось рОдить. Для себя. Уж так хотелось. Я ж каждый год на аборты-те ходила. А то и два раза в год. И что поделать, ох, матушка-богородица, грехов-то сколько.
Страшно было, конечно. Боялась. Когда спервоначалу пришла, а докторша и спрашивает - нукаин… этот… новокаин есть? А я и не знаю, что это. Нету, говорю, у меня ничего. Ну тогда, говорит, будем делать с крикаином. А знаешь, что это оказалось? А ничего. Ложись да терпи. А как терпения не станет - так кричи. Что ж… Терпела. Как все. Потом уж, в другие разы иногда давали наркозом подышать, через маску такую, ну, тогда немного полегче было.
Уж потом инеколог мне стала говорить. Что ты, говорит, всё ходишь-то на аборты-те? Вредно это, говорит. Да какие-то штуки показывает, это чтобы предохраняться. А я и не знаю, как их брать, да что делать. Тьфу, срам! Раньше-то и без этого жили. А тут придумали. Не разберёшь ничего.
Так и оставила я ребёнка. Очень дочечку хотелось. А родился-то опять парень. Я его Геннадием назвать хотела, Генкой. Так пока в больнице лежала, Дед в отдел-тот сам сходил. Приходит ко мне под окно и кричит, что зарегистрировал его. Записал, говорит, как себя, Васькой, значит, назвал. Ну, ничего… что же делать, ничего…
Вскорости нам квартиру-то новую дали от работы, вот эту, четырёхкомнатну. Ох, я радовалась.
А у Дуськи-то, у подружки, тоже мальчик народился. Мы крёстными у детей наших были. Она у Васьки крёстна, я у Вовки. Вот дружили-дружили, песни пели, ребята наши подрастали, а дружбе-той и конец пришёл.
Ванька-то Тесёмкин, муж её, разводиться собрался. Он в гостях каких-то с женщиной познакомился, с Машей. К ней и ушёл Ванька-то.
А Дуся решила, что это мы его познакомили. И разговаривать со мной перестала. Уж я с ней объяснялась, Дуся, говорю, не знали мы ничего, а она, знай, одно твердит - это вы их свели. Не мы, говорю, не мы это, а она и слушать не хочет. Так и не знаемся до сих пор с Дуськой-то. Сколько лет не виделись. А с Ванькой знаемся, родственники всё ж.
И как же это можно, разводиться-то? Ведь это позор какой, развод. А ты головой не качай. Это в городе вам всё позволено, в деревне-то, знаешь, все бы пальцами показывали, на улице глаз не подняла б от стыда. А что родственники? Да родня первая сгрызла бы разведёнку-то!»