УБИТЬ УИЛЛА, рассказ
Таверна Хантера
Лодка, одолев Темзу, стукнулась носом в берег. В районе Темпл уже зажигались фонари, особенно ярко горел один над таверной Хантера.
- А не завалиться ли нам в этот кабачок и отметить премьеру с Уиллом?
Оба молодых графа были в превосходном настроении.
Юркий парень распахнул перед господами дверь и проводил к столику. Аристократы посещали это заведение не часто.
- Я видел твоего "Цезаря" на открытии "Глобуса". Публика не распробовала пьесы и выплюнула, как паюсную икру. Для партера это было, что называется, не в коня корм. Но пьеса-то, как считаю я и другие знатоки, вполне хороша - действие со вкусом выстроено и разбито на сцены, слог упруг и быстр. Отмечали, правда, что в стихах не хватает острот, а в образах точности, называли это классикой, - крепкой, но без изящества. Я так не думаю. Монолог Антония великолепен, он раскачивает толпу так, что враги Цезаря бессильны перед формальными оборотами речи. Словами можно перевернуть мир как тарелку, убить или воскресить, поднять восстание или успокоить восставших. Ты волшебник, бро! За тебя!
Саутгемптон выпил, перевернул кубок и со стуком поставил его на стол.
- Он и актёр отличный, только все время играет старцев, -добавил Ратленд.
- Старикам не надо много прыгать по сцене, сражаться и танцевать, а я слишком ленив - отозвался Уилл, - про пьесу была хорошая речь, и я запишу ее, граф, - добавил он.
- Эй, ещё кувшин! - крикнул Ратленд пробегавшему мальчишке. - Этот недоносок до сих пор не донёс нам полпинты. Ну, как вам это понравится? -скаламбурил он, используя название премьеры.
- А верите ли вы, милорды, в призраков? - неожиданно сменил тему Уилл.
- Еще бы не верить, - захохотал Саутгемптон, - моя бабушка видела их тысячами! Она путала демонов с ангелами, и все они были для неё на одно лицо.
- По части духов белая горячка - большой искусник, - подхватил граф Ратленд, - в Падуе со мной учились два датчанина. Так эти студенты пили так, что нам и не снилось. И вот эти два парня, их звали Розенкранц и Гильденстерн, однажды допились до того, что увидели призрак своего покойного короля!
- Датчане? Как их звали? - заинтересовался Уилл. Он достал табличку и попросил полового принести перо. В районе студентов и крючкотворов-юристов каждый паб держал письменные принадлежности.
- Так они видели призрак короля в замке? Что он там делал?
- В замке? я не знаю, - удивился Ратленд, - а что делать призраку в замке? Проверять караулы разве что, пугать стражу.
- Отлично! - обрадовался Уилл.
Откуда-то, заглушая нетрезвые голоса, приплыла и сверкнула неплохая строка, оформленная обычным размером: "Недаром проверяет караулы, зловещий призрак, схожий с королем".
Уилл не знал, откуда появляются эти строки, но это не важно. Католический или протестантский господь, красавчик Аполлон или грозный Юпитер, силы небесные или некие другие силы не жалели для него слов.
- А как в Дании зовётся королевский замок?
- По-моему Эльсинор, - задумался граф.
- У тебя ничего не пропадает, старик, - Саутгемптон наворачивал мясной пирог, - запоминаешь любое слово. Ты даже вывеску на "Глобусе" превратил в прекрасный монолог. Как он читал сегодня? - граф выпрямился, выплюнул косточку и продекламировал, глядя в потолок: "Весь мир - театр, и женщины, мужчины в нем - актеры, и каждый прам-тара-рам какую-то играет роль..." Прекрасно!
- Это слова Петрония Арбитра: Mundus universus exercet histrionain /мундус унивэрсус егзерсэт хистрионам/ - вмешался в диалог Ратленд, - Уилл стащил их не просто с вывески, а у римского покойника.
- Э-э-э...Ты всё знаешь, приятель. А мы с Уиллом не учились в Падуе, и просто берём все, что плохо лежит и незнамо чьё, - парировал Саутгемптон.
На минуту компанию отвлекла ругань и драка за дальним столиком. Обычная сценка в Темпле, не лучшем из районов Лондона.
Граф брезгливо покачал головой и стряхнул крошки с камзола.
- Весь мир - бардак, и люди - просто мусор, не убранный Создателем случайно... - Саутгемптон повернулся к драматургу, - видишь, Уилл, я тоже могу сложить пьесу.
- Однако с подобной пьесой вы, милорд, не дождётесь оваций от мусора, то есть людей, - улыбнулся Уилл, - и сборы будут хуже некуда.
- Ах, ах, ох, наш друг ведь ещё и предприниматель, деятель шоу-бизнеса - ухмыльнулся Ратленд, - и большой навар у тебя с театра, Уилл?
Драматург, актёр и держатель театральных акций, откусил куриную голень, поморщился и промолчал.
- Да не обижайся, старик. Это шутка. И сегодня за наш тримальхионов пир плачу я, - усмехнувшись, добавил владелец замка Бельвуар.
Саутгемптон снова наполнил бокалы. Вечер обещал азартные игры захмелевшего разума.
- Пишешь новую пьесу? И что это будет? Я знаю, знаю: в конце концов, после третьего часа томления и кривляний, героев обязательно прирежут. На последнем слове выйдет Кемп и станцует на сцене джигу. Ещё он добавит громко, что вчера отделал двух девочек. Публика взвоет от восторга. И конечно, народец запомнит только этот конец.
- Не обобщай, Генри, ты говоришь сейчас про лондонскую шваль со стоячих мест. Но пьесы смотрят и сидя, те же джентри на лавках, да и мы с тобой, граф, не последние театралы на свете. И мы ценим не танцы Кемпа, а слова Уилла. Прекрасные монологи, диалоги, реплики. Слова, слова, слова... -лорд Ратленд дружески хлопнул по плечу актера, - автор, пиши ещё. У тебя это выходит превосходно, бро.
- А напиши-ка про смерть королевы, дружище, - разгоряченный вином Саутгемптон ввернул в диалог политику, - допустим, это будет гибель троянской царицы Гекубы. И пусть кончину царицы твои друзья сыграют при дворе перед Елизаветой. Поддень её пьесой. Публика увидит, как старуха боится смерти. Она просто описается в театре от страха.
Довольный своим сюжетом граф снова рассмеялся.
- Что мне Гекуба, что ему Гекуба... - пробормотал Уилл, записывая имена упомянутых датчан.
- А почему ты интересуешься призраками? - тряхнул головой Ратленд, - видел их, что ли? Ты же не пьёшь столько, как другие стихоплеты. Как Нэш и покойный Грин, например. У них тексты прокисшие, как то пойло, что они потребляли. Хороший эль поднимает талант, кислое вино губит. Действует, как на член, совершенно аналогичным образом. Не пей вина, Уилл, евнухом станешь - с ухмылкой закончил лорд и подлил драматургу кисловатый напиток из очередного кувшина.
- Ко мне приходил призрак, - неожиданно твёрдо сказал актёр. - только я видел его во сне, а не наяву. Он вышел из стены моей комнаты, посмотрел на меня и хотел что-то сказать. Это был мальчик, он умер три года назад. Я узнал его.
- Ого! И что сказал тебе посланец с того света, и кто это был ? - с неподдельным интересом наклонились над столом собеседники.
- Он ничего не сказал, потому что наступило утро, и меня разбудил бой часов. Это был мой сын, Гамнет.
Театр
Вечер с гулящими аристократами не прошёл даром. Кружилась голова, возмущался желудок, теряли направление ноги. Уилл упал на кровать и свалился в темную пропасть без снов и призраков.
Ранним утром, как обычно, была назначена общая репетиция, прогон. Спектакль начнётся сразу после обеда.
Пробираясь в сумерках за сценой, Уилл уронил железный лист - инструмент для озвучки грозы. Металл издал гулкий грохот. Со стола опрокинулась корзина с горохом, и шарики забарабанили по металлу, имитируя дождь.
- Гром и молния! - воскликнул на сцене голос Бёрбеджа, - дождь среди ясного неба! Кто-то уже испортил погоду. Ба! Да это сам мастер Уилли!
Бёрбедж величал его при других официальным титулом.
Актеры слонялись по залу с четвертинками бумаги в руках. Кто-то бубнил текст роли, кто-то подметал в зале ореховую скорлупу, один подрезал свечи. Увидев Уилла, они собрались вместе и подошли, чтобы услышать наставления автора.
Мастер начал с приветствия:
- Мир вам, лучшие в мире актеры на любой вкус для трагедий, комедий, хроник, пасторалей и для сцен в промежуточном и непредвиденном роде.
Знаете ли вы, что сегодня вам выпала честь представить на сцене важность Сенеки и легкость Плавта, то есть ту самую пьесу, которую я написал для вас, а вы получили и подучили, надеюсь, за эту неделю.
Декламируйте, пожалуйста, текст, как я показывал: легко и без запинки. Если же вы собираетесь горланить слова, как делают некоторые, то лучше было бы отдать вашу роль городскому глашатаю, - больная голова не забыла вчерашнее веселье, и Уилл не щадил коллег, - кроме того, не пилите воздух этак вот руками, но всем пользуйтесь в меру. Даже в потоке, буре и, скажем, урагане страсти учитесь сдержанности, которая придает всему стройность.
Я знаю, Флойд, в чтении наизусть и экспромтом ты человек единственный. Однако, поменьше этих импровизаций, не отклоняйся от роли, а то перед концом тирады забудешь начало и сам удивишься концу.
Ты, Огастин, играешь две роли, в первой, как помнишь, тебя убивают во втором акте, в третьем ты выходишь в роли герцога. Публика может заметить воскрешение Лазаря и хохотнуть. Не обращай внимания, не сбивайся. Засмеются по-доброму, так бывает. У нас в труппе людей меньше, чем звёзд на небе, это понятно всем.
Ты, Фред, будь внимательней к жестам, помни про руки. Правая рука - позитив, левая - наоборот, беда. Вот так:
- Здоров! - Уилл выбросил руку направо, - болен!
Другая рука сделала широкий круг влево.
- Жизнь! - Смерть! Быть - Не быть! Хорошо! - Плохо!- руки актера сыграли отточенные жесты.
- Да знаю я, знаю, - отозвался Фред, - просто всю жизнь путаю право и лево. Мама в детстве уронила меня на правую, пардон, - он скорчил потешную рожу, - нет, на левую сторону.
- А ещё он путает, что хорошо и что нет. Трахаться, считает - хорошо, молиться - плохо, - вставил Бербедж.
Актеры засмеялись.
- Друзья, помните: актеры - дети века и в то же время летопись времени, - призвал к серьезности Уилл, - Вы создаёте реальность, которая круче и долговечней обычной. Орехи в зале люди щёлкают с хрустом, потому что ядра укрыты скорлупой, однако сердца людей беззащитны, и добраться до них совсем не сложно для таких профессионалов как вы.
- А не задвинуть ли нам в конце джигу, Уилл? - весельчак Кемп опоздал к началу наставлений, но уже предвкушал свой знаменитый танец.
- Ну как без этого... давай, танцуй - нехотя согласился Уилл, - а теперь всё, друзья мои, конец словоблудью, не будем терять время. Солнце взошло, птицы взлетели в поисках корма, пора и нам воспарить по той же самой причине! Вперёд!
Актеры исчезли. Теперь это были рыцари, герцогини, слуги, странствующие музыканты. Сюжет завертелся, действие началось. Иная жизнь возникла мгновенно, по взмаху руки, по указке автора: время пьесы пошло, словно рука мастера завела механизм башенных часов. Перед Уиллом развернулась история, далекая от знакомого Лондона и времени Елизаветы. Герои встречались и расходились, удивлялись, негодовали, ссорились, сражались и умирали, исходили гневом и любовью. Трагедия исказила пространство и время, смахнула лондонский день и втянула в себя немногочисленных свидетелей репетиции, не исключая автора. Он также был зрителем, волновался, сопереживал, ждал спасения, верил в удачу, был зрителем, но не только. Уилл видел будущую реакцию зала, слышал, где не хватает высоты голоса или чувства, прикидывал, как в эпизодах перестроить порядок слов и ход действий, чтобы добиться смеха или слез. Мелочи создают совершенство, а совершенство не мелочь. И ещё он был одним из них.
Когда пришло время для реплики старого короля, Уилл поправил корону на голове и вышел на сцену.
Бербедж
После репетиции Бербедж позвал Уилла в свою гримерку.
- Надо поговорить. Есть дело на миллион, дружище, - сказал знаменитый актёр и совладелец Глобуса, - ты ведь знаешь этих малышей, ребят Морстона?
Конечно, Уилл знал про хоровые капеллы мальчиков. Они не только пели, но также играли спектакли.
- Они в моде, дорогой, они в моде. Гонят сплошную сатиру, в том числе на нас, высмеивают классику. Называют взрослых актёров "обветшалыми гобеленами старых театров". Детям, как здесь водится, позволено гораздо больше, чем нам. Тайный совет к ним благосклонен, они же из церкви! Цензура их не замечает и похабные шутки считает детским утренником. Поэтому Морстон и Деккер ставят у них свои пасквили. И даже Бен Джонсон, представляешь, старина Бен, только что дал им свою новую пьесу. Скотина Деккер посмеялся над тобой в пьесе, вывел в образе распутного драматурга Адама. За тобой, конечно, есть грешки, я видел твою подружку, но тащить на сцену частную жизнь, это слишком!
Нашей публике, знаешь ли, только дай повод позубоскалить. Люди идут к ним. А у нас сборы падают. Даже старые вояки с опаской посещают "Глобус", боятся, что их высмеют как ретроградов. Так дело дойдёт до того, что поедем по деревням на гастроли. Представляешь: бродячая группа столичных трагиков! Бред какой-то... Надо что-то делать, партнёр, - Бербедж сделал несчастное лицо разорившегося купца накануне неотвратимого краха.
- Дети съели трагиков?.. - Уилл попытался переварить услышанное, - кто же их на это нанял?.. Работенка у них временная, пока голос не сломался, а что потом? Они не боятся, что когда-нибудь подрастут и окажутся в нашем положении? Ах, да. Ведь они, сука, дети. И что же ты предлагаешь, партнёр?
Он знал, что Бербедж ничего не говорит зря. Если, конечно, не декламирует со сцены чей-нибудь дрянной текст.
- Я предлагаю сделать новую большую вещь. Отличную от других. Нам нужен хит, Уилл, настоящий блокбастер. Такой, чтобы приворожил публику, чтобы люди ходили на спектакль десятки раз, сопереживали герою, ничего не понимали в нем до конца и шли снова. Понимаешь, "Цезарь" - хорошая вещь, но в нем всё ясно, предсказуемо, кроме главного. Люди не видят основного героя. Они остаются холодны. Кому сопереживать? Бруту, Цезарю, Антонию? Черт знает. Позиционирование, четкий прицел - основа любого дела. У нас тоже. Найди крутого главного героя, Уилл. Напиши такую вещь. Я знаю, ты сможешь. Ты получишь за подобную пьесу не шесть, а пятнадцать, даже двадцать фунтов. Я поговорю с пайщиками: ребята не откажут, клянусь. В рассрочку, конечно, не сразу, но целых 20 фунтов, Уилли! Это хорошие деньги за исписанную бумагу! И пусть трагедия начнётся с убийства и завершится им.
Хозяин театра глянул в зеркало, поправил грим для спектакля и обернулся к писателю. В Бербедже на глазах собеседника произошло забавное превращение: где-то за амальгамой зеркала исчез делец и вышел, вернее, проснулся гениальный актёр.
- Я сыграю этого персонажа, друг! Ты ведь в курсе, как я могу играть. Я могу прыгнуть в могилу, могу упасть, умереть, и публика будет ждать выноса тела. Я выжму слёзы из камня, из колонн и стен этого театра. Пусть герой будет ироничным, жалким, гордым, влюблённым и мстительным - всё сразу! Пусть он говорит всеми голосами - звериными и человеческими... Пусть он прыгает в могилы, дерётся на шпагах и любит девок. Пусть он будет неисчерпаем, как море - я сыграю этого парня! Даже если он будет психом, пусть так, - ты знаешь, как я могу сыграть безумие! - Бербедж схватил гусиное перо, прикурил его будто набитую трубку, затем глотнул из чернильницы, словно хлебнул из бутылки с элем. Глаза его расширились и как бы вылезли из орбит.
Уилл отшатнулся и поневоле заглянул в чернильницу. Чернила были на месте.
- Браво, Рик. Даже меня обманул, - голова прояснилась, и драматург осознал всю глубину задачи, - я постараюсь. Лежат кое-какие наброски. Но понимаешь, есть одна проблема, и она мешает сосредоточиться. Ко мне приходил призрак. Со старым другом я могу поделиться даже этим.
- Вот хрень! - озадачился Бербедж, - ты видел черта, как наш друг Нед? Говорят, он после встречи с дьяволом дал обет и вложил деньги в богоугодное заведение. А потом бросил сцену.
Нед Аллен, другой выдающийся актёр эпохи и соперник Бербеджа, действительно отличался набожностью.
- Нет, что ты! Какой ещё дьявол... Я видел во сне призрак Гамнета, моего сына. Помнишь, я ездил на его похороны в Стратфорд три года назад. Мальчик вышел из стены, как призрак. Он был бел, прозрачен и почти сразу исчез. Били часы, я проснулся. Малыш хотел что-то сказать, но не успел. Я был плохим отцом, Рик.
- О Господи! - вздохнул Ричард, - и тут мальчишки встают поперёк дороги! Понимаю суть. Ты не можешь писать, всё думаешь, о чем он собирался шепнуть? Да, это проблема. Не пей пока, не гуляй с бабами и лордами, и не пиши, отдохни. Хороший сон придёт. Мальчишка явится снова. Поговори с ним.
- Ты думаешь, это решит вопрос, Рик? Я был плохим отцом. Это уже не изменить разговорами с привидением.
Бербедж встал с кресла и зашагал по комнате. Он напряжённо думал.
- Опять задумался о своих деньгах, - в мозгу Уилла мелькнула недобрая мысль, но дело повернулось иначе.
Внезапно комнату заполнил громовой голос:
Ищи среди преступных улиц Рима
И, увидав подобного себе,
Рази его, убийство: он - убийца.
- этот рык потряс стены гримерки и ошарашил писателя.
Уилл вздрогнул. Перед ним с мечом в руках стоял гениальный Нед Аллен, способный разорвать на сцене страсть, как кошку в клочья. Так, по крайней мере, говорили критики. И этот Аллен-Бербедж изрыгал слова Тита Андроника, героя ранней пьесы Уилла, полной убийств и кровавых злодеяний. Ужасы и триллеры тогда были в моде.
Довольный Бербедж расхохотался и бросил деревянный меч. Он был возбуждён, словно и вправду проглотил только что пинту хорошего эля.
- Ну что, похож? Ох, этот неистовый Нед. Такая манера игры устарела, но действует по-прежнему. По тебе вижу.
- Да ты переиродишь самого Ирода, - отозвался восхищенный драматург.
- Ирода - дерьмо вопрос... переиграю кого угодно. Но это не главное. Главное, я придумал, как тебе помочь! - лицо Бербеджа сияло будто он открыл секрет вечной жизни, - убей его!
- Кого, Неда? - изумился Уилл.
- Да нет же. Убей плохого отца. Убей Уилла. Всё просто - они, наши персонажи, это твои создания, в принципе, это ты сам в лицах. Ты - Ромео, ты - Джульетта, ты - даже няня этой малолетки. Она тоже что-то говорит. Ты вкладываешь в них слова, ты даришь им жизнь, ты ее отнимаешь. Всё в твоих руках, автор. Выведи в этой трагедии плохого отца и убей его, убей Уилла. Скольких ты уже убил? Прикончи ещё одного, он заслужил это. Сыграй этого отца сам. И убей. Нет человека, нет проблемы. Умри разок, потом другой. Прими смерть, как пилюлю натощак, и запей элем. Полегчает. После кончины ничего не страшно. Ничто не тревожит и никто не мешает. Я умирал много раз. Помогает не хуже, чем ртуть от сифилиса.
- Заслужил смерть, говоришь? - Уилл вздохнул, - ты прав. Я попробую, Рик.
Призрак
В этот вечер Уилл не пил, не писал, не пошёл к одной смуглой даме, не ответил на записку Саутгемптона. Он просто заснул с потрепанной книжкой Холиншеда в руках. Свеча оплавилась, фитиль погас, наступила полночь.
Уилл стоял у башни и видел стену и внутренний двор какого-то замка. На площадке у ворот небольшая группа актёров представляла трагедию, видимо, из греческой жизни. Развивались плюмажи, блестели краской щиты. Слова не доносились, но видна была королевская чета и придворные на скамьях, стоявших по кругу. В этот момент от камней башни отделилось белое облако и превратилось в знакомого мальчика. Мальчик посмотрел на Уилла и молча поклонился.
"Я рад тебя видеть, Гамнет. Зачем ты пришёл, что хочешь сказать мне?" - с трудом выговорил Уилл, - почему ты приходишь как сон во сне?
Мальчик наклонил голову ещё раз:
- И я рад видеть тебя, отец. Я пришёл не для того, чтобы рассказать о мире мертвых, это скучно и ни к чему. Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят, узнаёшь сам, когда наступит время.
Его губы не двигались, но Уилл слышал слова.
- Одно лишь спрошу: знаешь ли ты, что такое не быть? Ты, играющий столько ролей? Ты видел меня только три раза, но я помнил твои рассказы. Сестра Сьюзи водила меня на представление гастрольной труппы в Стратфорде и говорила о тебе. Я видел актёров и мечтал стать актером как ты, получить множество жизней, но не получил и одной. Я хотел быть живым, быть много раз и разным: играть на сцене рядом с тобой: герцога, короля, воина, странника... Однако, мальчик сыграл в ящик, -так выразился наш сосед-кожевник. Другого сына у тебя нет. Кому теперь ты оставишь дом и свой дворянский герб, полученный с таким трудом?
- Я догадывался, что ты скажешь об этом, - беззвучно ответил Уилл, - и теперь знаю, что ответить тебе. Да, ты умер, и я не смог тебе помочь. Ты не будешь играть разные роли, не будешь владеть домом. Но я могу сделать другое. Ты обретёшь только одну жизнь, роль сына, но проживешь ее тысячи раз на сотнях сцен. И так будет всегда, пока жив театр, пока жива Англия.
- А что будет с тобой, отец?
- Ну, твоего недостойного отца я убью в первом акте. Он заслужил. Я убью Уилла и умру в этой роли. Наверное, твой отец будет на сцене, как обычно, королем. А ты... Хочешь ли ты быть принцем?
Ему никто не ответил. Сон пропал, пробили часы. По булыжнику простучали копыта, и проехала карета. У кровати лежала потрепанная книга Холиншеда.
Весь следующий день Уилл писал. Он исписывал листы бумаги с двух сторон, бросал их на кресло, кровать, подчищал перо и писал снова. Зачеркивал, менял имена, прикидывал слово, фразу, речь на вкус, на вес, ловил ритм, выпрямлял сюжет.
Бербедж заехал утром за ним, чтобы увезти в "Глобус", но увидев это зрелище, тихонько затворил дверь и отошел на цыпочках. Он улыбнулся и, прошептав "блокбастер", уехал один.
Саутгемптон приехал к писателю днём, собираясь на спектакль, однако после краткой беседы граф отложил поход в театр и отправился в Виндзор, ко двору.
Вечером пришла смуглая красотка и осталась кормить драматурга, хотя изначально преследовала иную цель.
К сожалению, ни Бербедж, ни Саутгемптон, ни тем более смуглая дама, не оставили мемуаров, в которых изобразили бы Уилла в процессе письма. Со времён античности биографический жанр был полузабыт и не в моде. До бума мемуаров оставалось ещё полтора столетия. К тому же у смуглой леди сонетов была ещё одна уважительная причина не браться за перо: она просто не умела писать.
Через два с половиной столетия некоторые литераторы заявят, что никто не видел, как писал драматург и поставят под сомнение само существование писателя. Но к этой нелепой попытке убить Уилла наша история не имеет никакого отношения.
Уилл сдержал слово и создал хит. Трагедия была поставлена и сыграна в Глобусе десятки, а может быть, и сотни раз. Бербедж в роли принца был ироничен, вежлив, груб, мстителен, зол, добр, влюблён, безумен. Он дрался на шпагах с Лаэртом, играл черепом Йорика, изображал насмешку, гнев, страсть, раскаяние, убивал и умирал. Он говорил "Быть" и выбрасывал вперёд правую руку, потом говорил: "Не быть" и делал круг левой рукой, а на словах "Вот в чем вопрос?" задумчиво складывал руки на груди. О его сумасшедшем трюке с прикуренным словно трубка гусиным пером и глотком чернил вместо эля говорил весь Лондон. Уилл в постановке играл сразу двух отцов - короля-призрака и приемного отца-злодея Клавдия. Обоих убивали в начале и конце представления. Публика валила на спектакль, многие посещали представление не по разу. Слова "это великолепно, как Гамлет" стали эталоном критики. Довольный лорд Ратленд небрежно бросил в палате пэров, что он лично подсказал автору сюжет с замком Эльсинор и ввёл в трагедию персонажей-однокурсников.
И, разумеется, "Гамлет" был представлен при дворе королевы. По специальному приглашению.
Эпилог
После успеха трагедии Уилл стал знаменит, его имя теперь ставили на титуле печатных фолио с пьесами. Акции театра росли и приносили хорошие деньги. Мальчик больше не приходил к Уиллу ни во сне, ни наяву.
Утратив комплекс вины за смерть сына, драматург оказался во власти других чувств.
Однако, он знал, что делать. Перо было отточено, и бой продолжался. Освободившись раз, Уилл возжаждал свободы снова. В театре исчезло равноправие, актеры стали беспрекословно слушать автора. Уилл разглядел в себе стремление к власти и убил его в Макбете. Смуглая леди уехала с одной из премьер вместе с Саутгемптоном. Мрачная ревность обрушилась на драматурга, но он добил ее, создав сонеты и великолепную драму, где представил себя в роли обманутого мавра. Он прикончил зрелую любовь в Антонии и Клеопатре. От юношеской любви он ещё раньше освободился в веронской драме. Хор льстецов, называвший Уилла лучшим поэтом эпохи, кормил жажду славы, и она росла, пока он не уничтожил собственную гордыню в Кориолане. Семейные привязанности и ссора с младшей дочерью отразились в короле Лире. Множество чувств было погребено в образе Шейлока из Венецианского купца.
Многочисленные страсти терзали душу Уилла, получали имена, олицетворяли человеческие порывы и падали под его пером. В конце концов он убил их всех. И когда Уилл обрёл полную свободу, он ощутил великую пустоту. Это была пустота барабана, у которого украли палочки. На смену грохоту битвы пришла нездешняя тишина. Заполнить ее было нечем. Слова кончились, перо больше не могло помочь. Тогда он продал театральные акции, бросил сцену и уехал в маленький город, в котором когда-то родился. И там он доиграл свою первую и самую обычную роль провинциального английского обывателя, незаметного джентри эпохи королевы Елизаветы и короля Якова.
Борис Эренбург, декабрь 2024 (для книги "Хроники славы")
***
«Шекспир и его друзья в таверне Русалка». На картине изображены (слева направо) Джошуа Сильвестр, Джон Селден, Фрэнсис Бомонт (сидят за столом слева) Уильям Кэмден, Томас Саквилл, Джон Флетчер, сэр Фрэнсис Бэкон, Бен Джонсон, Джон Донн, Сэмюэл Дэниел, Шекспир, сэр Уолтер Рэли, граф Саутгемптон, сэр Роберт Коттон и Томас Деккер.
Художник Джон Фаэд, 1851 г.
Техника масла, холст.
Лодка, одолев Темзу, стукнулась носом в берег. В районе Темпл уже зажигались фонари, особенно ярко горел один над таверной Хантера.
- А не завалиться ли нам в этот кабачок и отметить премьеру с Уиллом?
Оба молодых графа были в превосходном настроении.
Юркий парень распахнул перед господами дверь и проводил к столику. Аристократы посещали это заведение не часто.
- Я видел твоего "Цезаря" на открытии "Глобуса". Публика не распробовала пьесы и выплюнула, как паюсную икру. Для партера это было, что называется, не в коня корм. Но пьеса-то, как считаю я и другие знатоки, вполне хороша - действие со вкусом выстроено и разбито на сцены, слог упруг и быстр. Отмечали, правда, что в стихах не хватает острот, а в образах точности, называли это классикой, - крепкой, но без изящества. Я так не думаю. Монолог Антония великолепен, он раскачивает толпу так, что враги Цезаря бессильны перед формальными оборотами речи. Словами можно перевернуть мир как тарелку, убить или воскресить, поднять восстание или успокоить восставших. Ты волшебник, бро! За тебя!
Саутгемптон выпил, перевернул кубок и со стуком поставил его на стол.
- Он и актёр отличный, только все время играет старцев, -добавил Ратленд.
- Старикам не надо много прыгать по сцене, сражаться и танцевать, а я слишком ленив - отозвался Уилл, - про пьесу была хорошая речь, и я запишу ее, граф, - добавил он.
- Эй, ещё кувшин! - крикнул Ратленд пробегавшему мальчишке. - Этот недоносок до сих пор не донёс нам полпинты. Ну, как вам это понравится? -скаламбурил он, используя название премьеры.
- А верите ли вы, милорды, в призраков? - неожиданно сменил тему Уилл.
- Еще бы не верить, - захохотал Саутгемптон, - моя бабушка видела их тысячами! Она путала демонов с ангелами, и все они были для неё на одно лицо.
- По части духов белая горячка - большой искусник, - подхватил граф Ратленд, - в Падуе со мной учились два датчанина. Так эти студенты пили так, что нам и не снилось. И вот эти два парня, их звали Розенкранц и Гильденстерн, однажды допились до того, что увидели призрак своего покойного короля!
- Датчане? Как их звали? - заинтересовался Уилл. Он достал табличку и попросил полового принести перо. В районе студентов и крючкотворов-юристов каждый паб держал письменные принадлежности.
- Так они видели призрак короля в замке? Что он там делал?
- В замке? я не знаю, - удивился Ратленд, - а что делать призраку в замке? Проверять караулы разве что, пугать стражу.
- Отлично! - обрадовался Уилл.
Откуда-то, заглушая нетрезвые голоса, приплыла и сверкнула неплохая строка, оформленная обычным размером: "Недаром проверяет караулы, зловещий призрак, схожий с королем".
Уилл не знал, откуда появляются эти строки, но это не важно. Католический или протестантский господь, красавчик Аполлон или грозный Юпитер, силы небесные или некие другие силы не жалели для него слов.
- А как в Дании зовётся королевский замок?
- По-моему Эльсинор, - задумался граф.
- У тебя ничего не пропадает, старик, - Саутгемптон наворачивал мясной пирог, - запоминаешь любое слово. Ты даже вывеску на "Глобусе" превратил в прекрасный монолог. Как он читал сегодня? - граф выпрямился, выплюнул косточку и продекламировал, глядя в потолок: "Весь мир - театр, и женщины, мужчины в нем - актеры, и каждый прам-тара-рам какую-то играет роль..." Прекрасно!
- Это слова Петрония Арбитра: Mundus universus exercet histrionain /мундус унивэрсус егзерсэт хистрионам/ - вмешался в диалог Ратленд, - Уилл стащил их не просто с вывески, а у римского покойника.
- Э-э-э...Ты всё знаешь, приятель. А мы с Уиллом не учились в Падуе, и просто берём все, что плохо лежит и незнамо чьё, - парировал Саутгемптон.
На минуту компанию отвлекла ругань и драка за дальним столиком. Обычная сценка в Темпле, не лучшем из районов Лондона.
Граф брезгливо покачал головой и стряхнул крошки с камзола.
- Весь мир - бардак, и люди - просто мусор, не убранный Создателем случайно... - Саутгемптон повернулся к драматургу, - видишь, Уилл, я тоже могу сложить пьесу.
- Однако с подобной пьесой вы, милорд, не дождётесь оваций от мусора, то есть людей, - улыбнулся Уилл, - и сборы будут хуже некуда.
- Ах, ах, ох, наш друг ведь ещё и предприниматель, деятель шоу-бизнеса - ухмыльнулся Ратленд, - и большой навар у тебя с театра, Уилл?
Драматург, актёр и держатель театральных акций, откусил куриную голень, поморщился и промолчал.
- Да не обижайся, старик. Это шутка. И сегодня за наш тримальхионов пир плачу я, - усмехнувшись, добавил владелец замка Бельвуар.
Саутгемптон снова наполнил бокалы. Вечер обещал азартные игры захмелевшего разума.
- Пишешь новую пьесу? И что это будет? Я знаю, знаю: в конце концов, после третьего часа томления и кривляний, героев обязательно прирежут. На последнем слове выйдет Кемп и станцует на сцене джигу. Ещё он добавит громко, что вчера отделал двух девочек. Публика взвоет от восторга. И конечно, народец запомнит только этот конец.
- Не обобщай, Генри, ты говоришь сейчас про лондонскую шваль со стоячих мест. Но пьесы смотрят и сидя, те же джентри на лавках, да и мы с тобой, граф, не последние театралы на свете. И мы ценим не танцы Кемпа, а слова Уилла. Прекрасные монологи, диалоги, реплики. Слова, слова, слова... -лорд Ратленд дружески хлопнул по плечу актера, - автор, пиши ещё. У тебя это выходит превосходно, бро.
- А напиши-ка про смерть королевы, дружище, - разгоряченный вином Саутгемптон ввернул в диалог политику, - допустим, это будет гибель троянской царицы Гекубы. И пусть кончину царицы твои друзья сыграют при дворе перед Елизаветой. Поддень её пьесой. Публика увидит, как старуха боится смерти. Она просто описается в театре от страха.
Довольный своим сюжетом граф снова рассмеялся.
- Что мне Гекуба, что ему Гекуба... - пробормотал Уилл, записывая имена упомянутых датчан.
- А почему ты интересуешься призраками? - тряхнул головой Ратленд, - видел их, что ли? Ты же не пьёшь столько, как другие стихоплеты. Как Нэш и покойный Грин, например. У них тексты прокисшие, как то пойло, что они потребляли. Хороший эль поднимает талант, кислое вино губит. Действует, как на член, совершенно аналогичным образом. Не пей вина, Уилл, евнухом станешь - с ухмылкой закончил лорд и подлил драматургу кисловатый напиток из очередного кувшина.
- Ко мне приходил призрак, - неожиданно твёрдо сказал актёр. - только я видел его во сне, а не наяву. Он вышел из стены моей комнаты, посмотрел на меня и хотел что-то сказать. Это был мальчик, он умер три года назад. Я узнал его.
- Ого! И что сказал тебе посланец с того света, и кто это был ? - с неподдельным интересом наклонились над столом собеседники.
- Он ничего не сказал, потому что наступило утро, и меня разбудил бой часов. Это был мой сын, Гамнет.
Театр
Вечер с гулящими аристократами не прошёл даром. Кружилась голова, возмущался желудок, теряли направление ноги. Уилл упал на кровать и свалился в темную пропасть без снов и призраков.
Ранним утром, как обычно, была назначена общая репетиция, прогон. Спектакль начнётся сразу после обеда.
Пробираясь в сумерках за сценой, Уилл уронил железный лист - инструмент для озвучки грозы. Металл издал гулкий грохот. Со стола опрокинулась корзина с горохом, и шарики забарабанили по металлу, имитируя дождь.
- Гром и молния! - воскликнул на сцене голос Бёрбеджа, - дождь среди ясного неба! Кто-то уже испортил погоду. Ба! Да это сам мастер Уилли!
Бёрбедж величал его при других официальным титулом.
Актеры слонялись по залу с четвертинками бумаги в руках. Кто-то бубнил текст роли, кто-то подметал в зале ореховую скорлупу, один подрезал свечи. Увидев Уилла, они собрались вместе и подошли, чтобы услышать наставления автора.
Мастер начал с приветствия:
- Мир вам, лучшие в мире актеры на любой вкус для трагедий, комедий, хроник, пасторалей и для сцен в промежуточном и непредвиденном роде.
Знаете ли вы, что сегодня вам выпала честь представить на сцене важность Сенеки и легкость Плавта, то есть ту самую пьесу, которую я написал для вас, а вы получили и подучили, надеюсь, за эту неделю.
Декламируйте, пожалуйста, текст, как я показывал: легко и без запинки. Если же вы собираетесь горланить слова, как делают некоторые, то лучше было бы отдать вашу роль городскому глашатаю, - больная голова не забыла вчерашнее веселье, и Уилл не щадил коллег, - кроме того, не пилите воздух этак вот руками, но всем пользуйтесь в меру. Даже в потоке, буре и, скажем, урагане страсти учитесь сдержанности, которая придает всему стройность.
Я знаю, Флойд, в чтении наизусть и экспромтом ты человек единственный. Однако, поменьше этих импровизаций, не отклоняйся от роли, а то перед концом тирады забудешь начало и сам удивишься концу.
Ты, Огастин, играешь две роли, в первой, как помнишь, тебя убивают во втором акте, в третьем ты выходишь в роли герцога. Публика может заметить воскрешение Лазаря и хохотнуть. Не обращай внимания, не сбивайся. Засмеются по-доброму, так бывает. У нас в труппе людей меньше, чем звёзд на небе, это понятно всем.
Ты, Фред, будь внимательней к жестам, помни про руки. Правая рука - позитив, левая - наоборот, беда. Вот так:
- Здоров! - Уилл выбросил руку направо, - болен!
Другая рука сделала широкий круг влево.
- Жизнь! - Смерть! Быть - Не быть! Хорошо! - Плохо!- руки актера сыграли отточенные жесты.
- Да знаю я, знаю, - отозвался Фред, - просто всю жизнь путаю право и лево. Мама в детстве уронила меня на правую, пардон, - он скорчил потешную рожу, - нет, на левую сторону.
- А ещё он путает, что хорошо и что нет. Трахаться, считает - хорошо, молиться - плохо, - вставил Бербедж.
Актеры засмеялись.
- Друзья, помните: актеры - дети века и в то же время летопись времени, - призвал к серьезности Уилл, - Вы создаёте реальность, которая круче и долговечней обычной. Орехи в зале люди щёлкают с хрустом, потому что ядра укрыты скорлупой, однако сердца людей беззащитны, и добраться до них совсем не сложно для таких профессионалов как вы.
- А не задвинуть ли нам в конце джигу, Уилл? - весельчак Кемп опоздал к началу наставлений, но уже предвкушал свой знаменитый танец.
- Ну как без этого... давай, танцуй - нехотя согласился Уилл, - а теперь всё, друзья мои, конец словоблудью, не будем терять время. Солнце взошло, птицы взлетели в поисках корма, пора и нам воспарить по той же самой причине! Вперёд!
Актеры исчезли. Теперь это были рыцари, герцогини, слуги, странствующие музыканты. Сюжет завертелся, действие началось. Иная жизнь возникла мгновенно, по взмаху руки, по указке автора: время пьесы пошло, словно рука мастера завела механизм башенных часов. Перед Уиллом развернулась история, далекая от знакомого Лондона и времени Елизаветы. Герои встречались и расходились, удивлялись, негодовали, ссорились, сражались и умирали, исходили гневом и любовью. Трагедия исказила пространство и время, смахнула лондонский день и втянула в себя немногочисленных свидетелей репетиции, не исключая автора. Он также был зрителем, волновался, сопереживал, ждал спасения, верил в удачу, был зрителем, но не только. Уилл видел будущую реакцию зала, слышал, где не хватает высоты голоса или чувства, прикидывал, как в эпизодах перестроить порядок слов и ход действий, чтобы добиться смеха или слез. Мелочи создают совершенство, а совершенство не мелочь. И ещё он был одним из них.
Когда пришло время для реплики старого короля, Уилл поправил корону на голове и вышел на сцену.
Бербедж
После репетиции Бербедж позвал Уилла в свою гримерку.
- Надо поговорить. Есть дело на миллион, дружище, - сказал знаменитый актёр и совладелец Глобуса, - ты ведь знаешь этих малышей, ребят Морстона?
Конечно, Уилл знал про хоровые капеллы мальчиков. Они не только пели, но также играли спектакли.
- Они в моде, дорогой, они в моде. Гонят сплошную сатиру, в том числе на нас, высмеивают классику. Называют взрослых актёров "обветшалыми гобеленами старых театров". Детям, как здесь водится, позволено гораздо больше, чем нам. Тайный совет к ним благосклонен, они же из церкви! Цензура их не замечает и похабные шутки считает детским утренником. Поэтому Морстон и Деккер ставят у них свои пасквили. И даже Бен Джонсон, представляешь, старина Бен, только что дал им свою новую пьесу. Скотина Деккер посмеялся над тобой в пьесе, вывел в образе распутного драматурга Адама. За тобой, конечно, есть грешки, я видел твою подружку, но тащить на сцену частную жизнь, это слишком!
Нашей публике, знаешь ли, только дай повод позубоскалить. Люди идут к ним. А у нас сборы падают. Даже старые вояки с опаской посещают "Глобус", боятся, что их высмеют как ретроградов. Так дело дойдёт до того, что поедем по деревням на гастроли. Представляешь: бродячая группа столичных трагиков! Бред какой-то... Надо что-то делать, партнёр, - Бербедж сделал несчастное лицо разорившегося купца накануне неотвратимого краха.
- Дети съели трагиков?.. - Уилл попытался переварить услышанное, - кто же их на это нанял?.. Работенка у них временная, пока голос не сломался, а что потом? Они не боятся, что когда-нибудь подрастут и окажутся в нашем положении? Ах, да. Ведь они, сука, дети. И что же ты предлагаешь, партнёр?
Он знал, что Бербедж ничего не говорит зря. Если, конечно, не декламирует со сцены чей-нибудь дрянной текст.
- Я предлагаю сделать новую большую вещь. Отличную от других. Нам нужен хит, Уилл, настоящий блокбастер. Такой, чтобы приворожил публику, чтобы люди ходили на спектакль десятки раз, сопереживали герою, ничего не понимали в нем до конца и шли снова. Понимаешь, "Цезарь" - хорошая вещь, но в нем всё ясно, предсказуемо, кроме главного. Люди не видят основного героя. Они остаются холодны. Кому сопереживать? Бруту, Цезарю, Антонию? Черт знает. Позиционирование, четкий прицел - основа любого дела. У нас тоже. Найди крутого главного героя, Уилл. Напиши такую вещь. Я знаю, ты сможешь. Ты получишь за подобную пьесу не шесть, а пятнадцать, даже двадцать фунтов. Я поговорю с пайщиками: ребята не откажут, клянусь. В рассрочку, конечно, не сразу, но целых 20 фунтов, Уилли! Это хорошие деньги за исписанную бумагу! И пусть трагедия начнётся с убийства и завершится им.
Хозяин театра глянул в зеркало, поправил грим для спектакля и обернулся к писателю. В Бербедже на глазах собеседника произошло забавное превращение: где-то за амальгамой зеркала исчез делец и вышел, вернее, проснулся гениальный актёр.
- Я сыграю этого персонажа, друг! Ты ведь в курсе, как я могу играть. Я могу прыгнуть в могилу, могу упасть, умереть, и публика будет ждать выноса тела. Я выжму слёзы из камня, из колонн и стен этого театра. Пусть герой будет ироничным, жалким, гордым, влюблённым и мстительным - всё сразу! Пусть он говорит всеми голосами - звериными и человеческими... Пусть он прыгает в могилы, дерётся на шпагах и любит девок. Пусть он будет неисчерпаем, как море - я сыграю этого парня! Даже если он будет психом, пусть так, - ты знаешь, как я могу сыграть безумие! - Бербедж схватил гусиное перо, прикурил его будто набитую трубку, затем глотнул из чернильницы, словно хлебнул из бутылки с элем. Глаза его расширились и как бы вылезли из орбит.
Уилл отшатнулся и поневоле заглянул в чернильницу. Чернила были на месте.
- Браво, Рик. Даже меня обманул, - голова прояснилась, и драматург осознал всю глубину задачи, - я постараюсь. Лежат кое-какие наброски. Но понимаешь, есть одна проблема, и она мешает сосредоточиться. Ко мне приходил призрак. Со старым другом я могу поделиться даже этим.
- Вот хрень! - озадачился Бербедж, - ты видел черта, как наш друг Нед? Говорят, он после встречи с дьяволом дал обет и вложил деньги в богоугодное заведение. А потом бросил сцену.
Нед Аллен, другой выдающийся актёр эпохи и соперник Бербеджа, действительно отличался набожностью.
- Нет, что ты! Какой ещё дьявол... Я видел во сне призрак Гамнета, моего сына. Помнишь, я ездил на его похороны в Стратфорд три года назад. Мальчик вышел из стены, как призрак. Он был бел, прозрачен и почти сразу исчез. Били часы, я проснулся. Малыш хотел что-то сказать, но не успел. Я был плохим отцом, Рик.
- О Господи! - вздохнул Ричард, - и тут мальчишки встают поперёк дороги! Понимаю суть. Ты не можешь писать, всё думаешь, о чем он собирался шепнуть? Да, это проблема. Не пей пока, не гуляй с бабами и лордами, и не пиши, отдохни. Хороший сон придёт. Мальчишка явится снова. Поговори с ним.
- Ты думаешь, это решит вопрос, Рик? Я был плохим отцом. Это уже не изменить разговорами с привидением.
Бербедж встал с кресла и зашагал по комнате. Он напряжённо думал.
- Опять задумался о своих деньгах, - в мозгу Уилла мелькнула недобрая мысль, но дело повернулось иначе.
Внезапно комнату заполнил громовой голос:
Ищи среди преступных улиц Рима
И, увидав подобного себе,
Рази его, убийство: он - убийца.
- этот рык потряс стены гримерки и ошарашил писателя.
Уилл вздрогнул. Перед ним с мечом в руках стоял гениальный Нед Аллен, способный разорвать на сцене страсть, как кошку в клочья. Так, по крайней мере, говорили критики. И этот Аллен-Бербедж изрыгал слова Тита Андроника, героя ранней пьесы Уилла, полной убийств и кровавых злодеяний. Ужасы и триллеры тогда были в моде.
Довольный Бербедж расхохотался и бросил деревянный меч. Он был возбуждён, словно и вправду проглотил только что пинту хорошего эля.
- Ну что, похож? Ох, этот неистовый Нед. Такая манера игры устарела, но действует по-прежнему. По тебе вижу.
- Да ты переиродишь самого Ирода, - отозвался восхищенный драматург.
- Ирода - дерьмо вопрос... переиграю кого угодно. Но это не главное. Главное, я придумал, как тебе помочь! - лицо Бербеджа сияло будто он открыл секрет вечной жизни, - убей его!
- Кого, Неда? - изумился Уилл.
- Да нет же. Убей плохого отца. Убей Уилла. Всё просто - они, наши персонажи, это твои создания, в принципе, это ты сам в лицах. Ты - Ромео, ты - Джульетта, ты - даже няня этой малолетки. Она тоже что-то говорит. Ты вкладываешь в них слова, ты даришь им жизнь, ты ее отнимаешь. Всё в твоих руках, автор. Выведи в этой трагедии плохого отца и убей его, убей Уилла. Скольких ты уже убил? Прикончи ещё одного, он заслужил это. Сыграй этого отца сам. И убей. Нет человека, нет проблемы. Умри разок, потом другой. Прими смерть, как пилюлю натощак, и запей элем. Полегчает. После кончины ничего не страшно. Ничто не тревожит и никто не мешает. Я умирал много раз. Помогает не хуже, чем ртуть от сифилиса.
- Заслужил смерть, говоришь? - Уилл вздохнул, - ты прав. Я попробую, Рик.
Призрак
В этот вечер Уилл не пил, не писал, не пошёл к одной смуглой даме, не ответил на записку Саутгемптона. Он просто заснул с потрепанной книжкой Холиншеда в руках. Свеча оплавилась, фитиль погас, наступила полночь.
Уилл стоял у башни и видел стену и внутренний двор какого-то замка. На площадке у ворот небольшая группа актёров представляла трагедию, видимо, из греческой жизни. Развивались плюмажи, блестели краской щиты. Слова не доносились, но видна была королевская чета и придворные на скамьях, стоявших по кругу. В этот момент от камней башни отделилось белое облако и превратилось в знакомого мальчика. Мальчик посмотрел на Уилла и молча поклонился.
"Я рад тебя видеть, Гамнет. Зачем ты пришёл, что хочешь сказать мне?" - с трудом выговорил Уилл, - почему ты приходишь как сон во сне?
Мальчик наклонил голову ещё раз:
- И я рад видеть тебя, отец. Я пришёл не для того, чтобы рассказать о мире мертвых, это скучно и ни к чему. Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят, узнаёшь сам, когда наступит время.
Его губы не двигались, но Уилл слышал слова.
- Одно лишь спрошу: знаешь ли ты, что такое не быть? Ты, играющий столько ролей? Ты видел меня только три раза, но я помнил твои рассказы. Сестра Сьюзи водила меня на представление гастрольной труппы в Стратфорде и говорила о тебе. Я видел актёров и мечтал стать актером как ты, получить множество жизней, но не получил и одной. Я хотел быть живым, быть много раз и разным: играть на сцене рядом с тобой: герцога, короля, воина, странника... Однако, мальчик сыграл в ящик, -так выразился наш сосед-кожевник. Другого сына у тебя нет. Кому теперь ты оставишь дом и свой дворянский герб, полученный с таким трудом?
- Я догадывался, что ты скажешь об этом, - беззвучно ответил Уилл, - и теперь знаю, что ответить тебе. Да, ты умер, и я не смог тебе помочь. Ты не будешь играть разные роли, не будешь владеть домом. Но я могу сделать другое. Ты обретёшь только одну жизнь, роль сына, но проживешь ее тысячи раз на сотнях сцен. И так будет всегда, пока жив театр, пока жива Англия.
- А что будет с тобой, отец?
- Ну, твоего недостойного отца я убью в первом акте. Он заслужил. Я убью Уилла и умру в этой роли. Наверное, твой отец будет на сцене, как обычно, королем. А ты... Хочешь ли ты быть принцем?
Ему никто не ответил. Сон пропал, пробили часы. По булыжнику простучали копыта, и проехала карета. У кровати лежала потрепанная книга Холиншеда.
Весь следующий день Уилл писал. Он исписывал листы бумаги с двух сторон, бросал их на кресло, кровать, подчищал перо и писал снова. Зачеркивал, менял имена, прикидывал слово, фразу, речь на вкус, на вес, ловил ритм, выпрямлял сюжет.
Бербедж заехал утром за ним, чтобы увезти в "Глобус", но увидев это зрелище, тихонько затворил дверь и отошел на цыпочках. Он улыбнулся и, прошептав "блокбастер", уехал один.
Саутгемптон приехал к писателю днём, собираясь на спектакль, однако после краткой беседы граф отложил поход в театр и отправился в Виндзор, ко двору.
Вечером пришла смуглая красотка и осталась кормить драматурга, хотя изначально преследовала иную цель.
К сожалению, ни Бербедж, ни Саутгемптон, ни тем более смуглая дама, не оставили мемуаров, в которых изобразили бы Уилла в процессе письма. Со времён античности биографический жанр был полузабыт и не в моде. До бума мемуаров оставалось ещё полтора столетия. К тому же у смуглой леди сонетов была ещё одна уважительная причина не браться за перо: она просто не умела писать.
Через два с половиной столетия некоторые литераторы заявят, что никто не видел, как писал драматург и поставят под сомнение само существование писателя. Но к этой нелепой попытке убить Уилла наша история не имеет никакого отношения.
Уилл сдержал слово и создал хит. Трагедия была поставлена и сыграна в Глобусе десятки, а может быть, и сотни раз. Бербедж в роли принца был ироничен, вежлив, груб, мстителен, зол, добр, влюблён, безумен. Он дрался на шпагах с Лаэртом, играл черепом Йорика, изображал насмешку, гнев, страсть, раскаяние, убивал и умирал. Он говорил "Быть" и выбрасывал вперёд правую руку, потом говорил: "Не быть" и делал круг левой рукой, а на словах "Вот в чем вопрос?" задумчиво складывал руки на груди. О его сумасшедшем трюке с прикуренным словно трубка гусиным пером и глотком чернил вместо эля говорил весь Лондон. Уилл в постановке играл сразу двух отцов - короля-призрака и приемного отца-злодея Клавдия. Обоих убивали в начале и конце представления. Публика валила на спектакль, многие посещали представление не по разу. Слова "это великолепно, как Гамлет" стали эталоном критики. Довольный лорд Ратленд небрежно бросил в палате пэров, что он лично подсказал автору сюжет с замком Эльсинор и ввёл в трагедию персонажей-однокурсников.
И, разумеется, "Гамлет" был представлен при дворе королевы. По специальному приглашению.
Эпилог
После успеха трагедии Уилл стал знаменит, его имя теперь ставили на титуле печатных фолио с пьесами. Акции театра росли и приносили хорошие деньги. Мальчик больше не приходил к Уиллу ни во сне, ни наяву.
Утратив комплекс вины за смерть сына, драматург оказался во власти других чувств.
Однако, он знал, что делать. Перо было отточено, и бой продолжался. Освободившись раз, Уилл возжаждал свободы снова. В театре исчезло равноправие, актеры стали беспрекословно слушать автора. Уилл разглядел в себе стремление к власти и убил его в Макбете. Смуглая леди уехала с одной из премьер вместе с Саутгемптоном. Мрачная ревность обрушилась на драматурга, но он добил ее, создав сонеты и великолепную драму, где представил себя в роли обманутого мавра. Он прикончил зрелую любовь в Антонии и Клеопатре. От юношеской любви он ещё раньше освободился в веронской драме. Хор льстецов, называвший Уилла лучшим поэтом эпохи, кормил жажду славы, и она росла, пока он не уничтожил собственную гордыню в Кориолане. Семейные привязанности и ссора с младшей дочерью отразились в короле Лире. Множество чувств было погребено в образе Шейлока из Венецианского купца.
Многочисленные страсти терзали душу Уилла, получали имена, олицетворяли человеческие порывы и падали под его пером. В конце концов он убил их всех. И когда Уилл обрёл полную свободу, он ощутил великую пустоту. Это была пустота барабана, у которого украли палочки. На смену грохоту битвы пришла нездешняя тишина. Заполнить ее было нечем. Слова кончились, перо больше не могло помочь. Тогда он продал театральные акции, бросил сцену и уехал в маленький город, в котором когда-то родился. И там он доиграл свою первую и самую обычную роль провинциального английского обывателя, незаметного джентри эпохи королевы Елизаветы и короля Якова.
Борис Эренбург, декабрь 2024 (для книги "Хроники славы")
***
«Шекспир и его друзья в таверне Русалка». На картине изображены (слева направо) Джошуа Сильвестр, Джон Селден, Фрэнсис Бомонт (сидят за столом слева) Уильям Кэмден, Томас Саквилл, Джон Флетчер, сэр Фрэнсис Бэкон, Бен Джонсон, Джон Донн, Сэмюэл Дэниел, Шекспир, сэр Уолтер Рэли, граф Саутгемптон, сэр Роберт Коттон и Томас Деккер.
Художник Джон Фаэд, 1851 г.
Техника масла, холст.