ДРАМА В ОПЕРЕ, рассказ
В ноябре 1863 года в Перми можно было наблюдать загадочные картины: матёрые купцы в задумчивости расчесывали бороды, чиновники скользили по кабинетам не задерживаясь, без лишнего взгляда и разговора. И даже сам губернатор в доме на Сибирской, собираясь на заседание Дамского общества попечительства бедным, посмотрел в зеркало и забыл прикрепить на сюртук медаль памяти Крымской войны. Мужчины словно избегали друг друга, зато дамы гоняли в бричках по городу, собирались кружками в гостиных и что-то долго обсуждали, горя глазами, будто готовясь к восстанию декабристок.
Вы не поверите, но причиной этому марлезонскому балету в губернском городе стала премьера французской оперы в городском театре.
Горожане любили театр. В Перми он заменял форум, римские бани, биржу и Летний сад. Мужчины в театре могли поболтать с друзьями, укрепить полезные связи, выкурить пару сигар с нужными людьми, завязать знакомства, договориться о сделках, глянуть на женщин. Дамы демонстрировали наряды, разглядывали соперниц, обсуждали важные сплетни.
А затем на зал падала тьма, гремела музыка, и притихшие пермяки могли представить себя прямо в сердце Европы, а не где-то в пространствах, затерянных между Волгой и Обью.
Недаром, когда место за Гостиным двором, бывший военный плац, приглядела для очередного храма Епархия, городская дума единодушно отклонила церковное поползновение, и возник Театр!
В премьере, пусть даже необычной, не было ничего особенного. Ставили "Ноя", оперу несравненного Фроманталя Галеви. Парижский профессор ушёл из жизни в классики год назад. Его незаконченное творение привёз в губернию с гастролями знаменитый баритон, недавно покинувший оперную сцену в Париже.
Местный композитор быстро дописал партитуру, и пермская труппа с энтузиазмом взялась за дело. Ожидалась мировая премьера. Знаменитый капельмейстер Коровкин, потряхивая неаполитанскими кудрями, вдохновенно вел репетиции оркестра. Французского певца, подарившего Перми шанс стать культурной столицей, звали Жан-Этьен-Огюст Эжен Массоль. Именно о нем судачили в гостиных беспокойные дамы, и сумрачно размышляли их озадаченные мужья.
Ни тех, ни других не беспокоила глубина драматического звучания голоса, внезапный переход от низкой тесситуры к верхнему диапазону и роковое завершение кульминации, чем славился во Франции иноземный соловей. Дело было в другом. Интрига заключалась в газетной заметке "Пермских губернских ведомостей", переведённой из английского журнала "Lite", и в свою очередь, язвительно перепечатанной "Епархиальной жизнью". Приведём текст полностью для тех, не читает пермских газет. Автор описывал ужасную особенность певца, который по контракту обязан был выступить на премьере.
........
УБИЙСТВЕННЫЙ ВЗГЛЯД
Итальянская императорская опера в Париже привлекла недавно внимание публики необычными и трагическими происшествиями.
Однажды, когда прославленный Массоль пел арию «Проклятье» из оперы Галеви с возведенными к потолку глазами, то прямо на сцену упал и скончался на месте машинист, передвигавший наверху декорации. В другой раз во время исполнения певец взглядом случайно задержался на капельмейстере. После спектакля дирижер почувствовал себя плохо и на второй день умер от остановки сердца. В третий раз Массолю посоветовали петь, глядя на пустую ложу. Однако позже выяснилось, что ложу случайно занял приезжий купец из Марселя, опоздавший к началу представления. Купец оправдал ожидание зрителей и умер от неизвестной болезни на следующий день.
.......
Те, кто встречался с Массолем на репетициях, отмечали холодный и неприятный блеск его глаз, угрюмый вид и демонический чарующий голос.
Ветеран сцены, тенор Иванов-Козельский, слыхавший в отдаленные времена пение придворных кастратов в операх Моцарта, предрекал постановке большой успех. "Если, конечно, доживем до премьеры", - неизменно добавлял старик и советовал всем закрываться от взгляда француза, используя звериные шкуры, в которые были одеты актеры на постановке "Ноя".
Между тем день спектакля приближался.
Многие желали бы пропустить опасную премьеру, но обстоятельства и этикет диктовали иное. Во-первых, никто, включая дворян, не желал прослыть трусом. Во-вторых, ожидалось, что на премьере будет губернатор, а пропустить событие с его присутствием значило выпасть из бурной светской и деловой жизни. В-третьих, билеты в партер стоили так дорого, что на эти деньги можно было купить лошадь. Отказавшись от такого билета, дворянин или купец предстал бы в глазах общества нищебродом, приказчиком с задворок Гостиного двора или, ещё того хуже, шаромыгой с Чёрного рынка. Билет был дорог, но репутация стоила больше.
Раздумья почтенных мужей не трогали дам, женщины сгорали от любопытства и трепетали от опасности. Множество поклонниц жгучего брюнета Коровкина отдали в эти дни хрупкие храбрые сердца сумрачному русому баритону.
Равнодушное ноябрьское солнце быстро пробежало вдоль неба, оглядело город и, не найдя ничего интересного, после обеда эмигрировало на запад.
Роковой вечер настал. Театр оказался полон.
Были приняты беспрецедентные меры охраны. Губернатор Лашкарев занял одну из особых лож, откуда не было видно сцены, актеров, декораций, но зато можно было легко осмотреть зал.
Сатанинский взгляд певца не мог достичь губернатора. На всякий случай в ложе с Лашкаревым находился жандарм, бывший пластунский стрелок, награждённый медалью за оборону Севастополя, и готовый в случае опасности закрыть начальствующую особу своим телом.
Оригинальным способом защитили знаменитого капельмейстера. Оркестр был усажен ногами вперёд, к сцене, лица музыкантов прикрыли высокими пюпитрами. Капельмейстер же к восторгу поклонниц и удовольствию депутатов думы оказался лицом к залу. Теперь весь зал мог следить за руками дирижера, ведь популярный маэстро дирижировал без палочки. Зато сейчас капельмейстер, казалось, взмахами кисти руководил не только музыкантами оркестра, а всем пермским собранием: чиновниками губернского присутствия, директорами Марьинского банка, купеческими королями, поджарыми пароходчиками и грузными кожевенными олигархами. Убийственному взгляду Массоля досталась только непробиваемая спина потертого фрака маэстро. Видавший виды антрепренёр, вспомнив приём Персея в битве с Горгоной из оперы Люлли, установил напротив Коровкина мутное зеркало. Теперь дирижёр мог безопасно следить за происходившим на сцене.
Дамы прикрывались веерами. Некоторые особо осторожные захватили в театр зонтики. Но встречались и беззащитные, готовые умереть прямо сейчас от смертельного взгляда. Роскошные прически, обнаженные плечи, а иногда и томные неприличные вздохи, казалось, вызывали огонь на себя, служили мишенью для огненного взора чужеземца.
Массоль, однако, не смотрел в зал. Это было одним из особых условий контракта. Во время пения он водил глазами по стенам, люстрам, коптящим свечам, из-за которых зрители частенько уходили с представлений с закопченными носами и ушами. Певец профессионально держал зал, играя голосом, меняя регистры, варьируя динамический диапазон и количество децибел.
Музыкальная кульминация превзошла ожидания и весь оперный опыт пермяков. Овации не смолкали. На бис Массоль исполнил знаменитую партию "Проклятие" из оперы Галеви "Карл VI".
Тревожное ожидание зрителей завершилось великолепным оперным финалом. Публика покидала театр удовлетворённой.
Газетное наваждение рассеялось, и теперь уже чайные короли, усмехаясь в окладистые бороды, говорили нечто нелестное о щелкоперах-газетчиках, раздувших нелепые слухи в приличном городе. Чиновники подсчитывали разы, когда губернатор выглядывал из укрытия, и гадали как на ромашке: видел-не видел, оценил-не оценил храбрость верноподданного или подвиг посещения пропал втуне. Дамы были на грани гибели, их сердца разрывались между капельмейстером и певцом, а разрыв сердца, как известно, опасен для жизни.
Массоль, пересчитав деньги, спрятал гонорар, погрузил вещи в экипаж и покинул город. Но славная страница оперной истории Перми ещё не была перевёрнута и прочитана до конца.
Глубокой ночью театр запылал сразу с четырёх сторон. Театральный пожар 1863 года навсегда остался в истории губернии.
Со всего города перед огромным костром собралась потрясённая публика. На языки пламени смотрели продавцы Гостиного двора, шаромыги Чёрного рынка, бурлаки с пермских пристаней. Подъехали экипажи чиновников, кареты директоров Марьинского банка, брички начальников Мотовилихинских заводов и руководства Мариинской гимназии. Застыли полицейские, опираясь на длинные шашки. Окаменели пожарные: они так и забыли распечатать бочку с водой из Егошихинского пруда. Молчал потрясённый губернатор, наблюдавший зарево из окон дома на Сибирской. Холодной ноябрьской ночью пермский театр, деревянный исполин, последний раз согревал пермяков. Ночной костер наполнял души трагическим восторгом и болью понесенной утраты.
Деревянное здание выгорело дотла. Причина пожара так и осталась неизвестной.
Не прошло и пятнадцати лет, как на месте пожарища было воздвигнуто новое роскошное каменное здание театра. Оно до сих радует своим видом и содержанием спектаклей любителей оперного искусства, жителей замечательного губернского города.