Джон Мур. Культура и Анархия
(с) глава из книги "Anarchy and Ecstacy: Visions of Halcyon Days"
Оригинал
В рамках основного обсуждения вопроса, и, в частности, в статьях, например, Мэтью Арнольда, чьи идеи я намеренно использовал тут, термины "культура" и "анархия" считаются противоположными. Любые мнимые тенденции анархии становятся предлогом для получения власти, чтобы содействовать восстановлению порядка и культуры. Но для сторонников анархии подобная поляризация, несомненно, остается не приемлимой. Для последних главной целью становится развитие культуры анархии. Однако, к сожалению, этот проект недостаточно обсуждается среди анархистских мыслителей, которые по большей части, по-прежнему, завязли в политике. Что, кажется, является менее анархичным, чем скучные, преподнесенные с еще более жалким ликованием, фантазии о будущем, заселенном здоровыми людьми, для которых весь смысл жизни и наибольшее удовольствие заключаются в регулярных обсуждениях и голосованиях на соседских и общинных собраниях. Тут я имею ввиду не видения Утопии мечтателями а-ля Моррис, но основное впечатление, которое складывается после прочтения серьезных анархических работ таких наших современников, как Мюррей Букчин. В подобных работах, многие предрассудки отбрасываются, кроме тех, которые создавались в целях политики, в них будущее предстает как место, освобожденное от любых правительств, кроме правил самой политики. Конечно, процессы общего принятия решений не должны быть отброшены, и будут играть важную роль в любой будущей анархии. Но представлять новую культуру подобной сухой структурой абсурдно, как и поддерживать популярное подозрение того, что активисты заинтересованы только в воссоздании человечества по их собственным атрофированным представлениям, с довольно широким политическим осознанием, но лишь зачаточным потенциалом экзистенциального опыта и понимания. Учитывая, что анархизм частично опирается на жизнеспособность своих идей и типичные действия своих приверженцев для преобразования популярных практик, его маргинальные призывы остаются крайне удивительными. Откровенно говоря, насколько б сильными не были определенные его характеристики, его понятия политизированного будущего являются слабыми и непривлекательными, а концепция достаточного фундамента для культуры анархии остается практически нереальной.
Но анархическая традиция все еще сохраняет важный элемент, ключевую позицию, которая могла бы помочь восстановить эти важнейшие основы. Сторонники анархии обычно с ностальгией относятся к спокойным периодам прошлого. В зависимости от индивидуальных позиций, эту мифо-поэтическую эру они могут увидеть в неолитических селениях, примитивных христианских общинах, средневековых коммунах, доколумбовой жизни американских индейцев и в др. Однако, в каждом случае, эти идиллии некорректны в двух отношениях. С одной стороны, их жителям не удалось предвидеть и предотвратить их насильственное подавление. И, с другой стороны, вся их репутация подорвана некоторыми проблемами (например, военными элементами или гендерным разделением) разной степени значимости. Пока нет ни совершенного, ни идеального общества, они предлагают основные примеры для восстановленного будущего. Основная задача современных анархических мечтателей, таким образом, состоит в устранении недостатков первичных моделей анархии с помощью ее синтеза с творческими идеями.
Однако, эти поиски, в свою очередь, являются неадекватными ввиду отсутствия глубины. Они недостаточно радикальны, потому что не способны докопаться до сути проблемы. Ни одно прошлое общество не может быть идеальным, все эти предлагаемые примеры являются, в той или иной степени, зараженными древним социопатическим вирусом, который настолько укоренился и настолько незаметно действует, что отравляет даже самые благоприятные или революционные намерения. На сегодняшний день он настолько глубоко укоренился, что принял биопатический и биоцидный характер. Но аналитический инструмент, которым пользуется большинство анархистов, недостаточно внимателен и не способен добраться до сути проблемы. Различные факторы: Государство, капиталистические отношения производства, иерархия, технологическое господство, патриархат или их сочетание, - были предложены как источники угнетения, но каждый из них не может быть удовлетворительной причиной первичного импульса. Безусловно, эти факторы являются аспектами глобальной системы контроля, но что привело к тому, что человечество отказалось от земного рая в пользу авторитарной системы? Часто, анархические писатели смещают акцент, обращая внимание на свободные сообщества, которые были захвачены и порабощены внешними силами. Но это только создает новый вопрос о том, что стимулировало экспроприаторов. На мой взгляд, только значительный тектонический катаклизм, с проявлениями которого мы сталкиваемся и по сей день, мог привести к подобным пагубным изменениям. Такое потрясение (Ледниковый Период) неизбежно влечет за собой осуществление крайне чрезвычайных мер для обеспечения выживания. Но, с затягиванием кризиса, чувствительность сообществ летально падала и в них развивались определенные процессы, которые привели к зарождению власти. Мы до сих пор все живем в условиях постоянного чрезвычайного положения.
Для того, чтобы определить истоки будущей культуры анархии, по-прежнему, необходимо изучить время до катаклизма, ознакомится с историей безмятежной жизни в первобытное время. Далее, для этого, я буду опираться на замечательную, но забытую работу Генри Бейли Стивенса "Восстановление Культуры". Стивенс, сам по себе, не был анархистом, но он был провидцем - чего-то сразу заметного в его произведении, в котором границы между видениями и идеологией слишком очевидны. Его реконструкция первобытных человеческих модальностей остается беспрецендентной, но она омрачена наличием в ней Карлилианского упора на Великого Мужчину, как мотиватора социальных перемен. Следовательно, подобные внешние элементы мы будем игнорировать.
Основные положения Стивенса состоят в следующем. До Ледникового Периода существовала "Абсолютная Культура", единое "объединение этики (культа), искусства (культуры) и плодородия почв (агрокультуры)". (1) Эта абсолютная культура была сосредоточена вокруг садов или, точнее, фруктовых садов, которые лучше всего охарактеризовать авестийским словом pairidaeza, от которого произошло слово рай (paradise). Подобные места не следует путать с садами иудее-христиаской религии, которые находились под полным контролем. Скорее, как центры курганных культур, они были отделены от дикого мира лишь функциональными траншеями, которые мешали диким животным портить продукты. Подобным культивируемым продуктом был Aval, современным производным этого слова является слова яблоко (apple), но который первоначально был общим названием всех фруктов. С помощью этимологических исследований, Стивенс установил, что Aval-культура начала распространяться с мест в регионе острова Ява (Avalon). Во всем этом регионе садоводство (horticulture) остается основой культуры. Культивирование использовалось не в целях получения прибыли, а ради экологического, общего и характерологического питания. Это была не добывающая промышленность: отношения человек-растение были симбиотическими и требовали деятельности, едва ли тяжкой по самым жестким подсчетам, которая была больше похожа на игру, чем на труд. Сад был не заводом, а храмом (слова temple изначально имело значении "священная роща"). Он был буквально местом зарождения первичной духовности и культуры. Таким образом, по-прежнему, не удивительно, что глобальные символы человеческого духовного опыта: ось мира, золотые яблоки, извивающийся охранник змей или дракон, энергия кундалини (Стивенс предполагает, что первоначально змеи были одомашнены, чтобы отпугивать других животных от уничтожения фруктов), - вытекают из этой эмпирической реальности. Эти ненасильственные, коммуналистические, матрифокальные, разнообразные анархии изобилия были настоящими земными раями, в которых тяжелый труд и нужда были неизвестны, которые предоставляли широкие возможности для празднований, ритуалов и творчества.
Стивенс утверждает, что существует третий важный элемент этой объединенной "искусство-этика-почва культуры". (2) Этический компонент был взят из глубокой экологической чувствительности и почитания природы. Представители культуры садоводов могли проводить сложные эксперименты семенного отбора, совершенствования и гибридизации, но подобное они считали не нарушением, а сотрудничеством с природой. Они не могли представить себя в разрыве с ней, по сути, они были "первичной культурой". (3) И их этические представления возникли из этого признания. В основе их этики лежало уважение и любовь ко всем другим видам. Рацион, строго плодоядный рацион, лежал в основе их фундаментального этического принципа: именно двоюродным братьям и сестрам, независимо от того животные они или люди, не должен быть причине ущерб, они не должны быть экплуатированы, убиты или съедены. "Существует множество свидетельств того, что их стиль питания играл важную роль в подобной этике, и что садовые поселения поддерживали плодоядную культуру первичных семей." (4) Подобной позицией, представители этой культуры решительно заявляли о своем обезьяньем происхождении. У не человекообразные приматов не замечены случаи эксплуатации, случаи убийства довольно редки, кроме случаев самозащиты, а также они разделяют вместе с людьми физиологическое строение, которое является подходящим не для хищного, всеядного, или травоядного, но для плодоядного стиля питания. (5) Человеческий вклад в эту "естественную" этику состоял в том, чтобы сделать ее полностью равноправной, устраняя любые пережитки животного "порядка клевания" (теория иерархии).
Как сказано выше, этот райский образ жизни был буквально порабощен мародерскими иерархическими патриархальными группами военных. Но, в конечном счете, ответственность за их подавление должна быть приписана космологической энергии, которая ускоряла Ледниковый Период. Это, само по себе, должно стать темой для размышлений тем, кто многословно предполагает, что Дух Земли автоматически поддерживает подобные стремления. Но основной вопрос заключается в том, чтобы изучить эффект этого тектонического сдвига на живущие тогда сообщества и, в частности, его роль в формировании фундамента биоцидного менталитета.
По мнению Стивенса, когда ледники сходили с севера, человечество подверглось фатальному раздвоению, которое осталось в основе современного глобального кризиса. В то время как большинство общин отступили на юг, в поисках более благоприятных климатических условий, разбросанные племена, которые не хотели или не могли покинуть свои поселения, оказались затянуты на материк или полуостров, или между горными хребтами и океаном. Вместо изобилия, они столкнулись с условиями крайней нехватки средств существования. Садоводство уже не могло обеспечить выживание, поэтому радикальные изменения в образе жизни, включая и стиль питания, были необходимы для этого. В этих тяжелых и исключительных условиях, возник охотничий промысел, при котором люди охотились и убивали двоюродных братьев и сестер животных ради пищи и одежды. В эволюционных терминах, подобные действия представляли собой огромный атавизм, который, возможно, может быть оправдан в исключительных случаях и на ограниченном времени. Даже после того, как чрезвычайная ситуация прошла и подобные действия больше не могли быть оправдано, они сохранялись с помощью интернализации (усвоение индивидом социальных норм, ценностей, установок, представлений, стереотипов, верований и т. д. общества или группы и встраивание их в собственную систему норм и ценностей в процессе социализации), влияния корыстных интересов и культурных лишений. И все это продолжается до сих пор, извращая и подавляя любую попытку полного освобождения.
Среди этих северных племен, целостная культура, разработанная до этого, была раздроблена и разрушена в каждом из ее трех аспектов. Растениеводство было забыто, этическая чувствительность обесценилась из-за эксплуатации животных (следовательно, и людей), и возможности развития совместной духовно-творческой культуры исчезли. Эти травматические культурные потери с сопутствующим искажением чувствительности основали фундамент биоцидного менталитета.
Человеческое физиологическое строение не является подходящим для переваривания мяса. Токсические выделения при разложении мяса, которые не могут быть поглощены или уничтожены, остаются в человеческом организме и действуют в качестве раздражителей. Этого физиологического фактора, в сочетании с позорным результатом нарушения основных этических принципов, было достаточно для создания неопределенного нездорового ощущения (как внутреннего ощущения болезни, так и несвободы, и внешней раздражительной воинственности) в северных племенах. Это конституационное вырождение постепенно усугубилось другими экологическими факторами. В условиях ограниченных ресурсов конкуренция, вместо взаимопомощи, характерной для предыдущей культуры, стала неизбежным явлением. Работа, а не ритуальные игры, стала основным родом деятельности, что постепенно привело к разделению труда, разграничению обязанностей и полномочий, иерархическому контролю. Учитывая то, что охота стала основной деятельностью, и то, что мужчины лучше физически приспособлены к подобным задачам, матрицентрический фокус подобных сообществ постепенно замещался патриархальной структурой. Это постепенно привело к огромным изменениям в сфере духовности. Поскольку они стали менее зависимы от агрокультурной продукции, и, следовательно, менее связаны с какой-либо конкретной местностью, северные племена стали кочевыми, двигающимися вместе с миграцией их добычи. Это постоянное движение разрушило духовную и культурную силу женщин, которые были связаны с землей и процессами прорастания зерна. (6) Патриархальная идеология, которые возвысила линейную мужскую сексуальность над связанным с землей женским менструальным циклом, нарушила тонкий баланс противоположностей матрифокальной духовности и заменила его иерархической жреческой религией, которая делала акцент на небесном за счет средств земного. Небесные боги заменили духов Земли, бог Солнца заменил богиню Луны, анимизм стал анимализмом, тайны менструального цикла были искажены, став жертвенной кровью. Начался "Век Крови", который продолжается и по сей день. Забой животных вскоре распространился и на убийство людей. Конкуренция за скудные ресурсы среди кочевых групп неизбежно приводила к конфликтам, и появлению института войны. Охота и война нуждались в орудиях убийств, породив начало торговли оружием. Необходимость координации этих различных типов деятельности в прочной командной структуре под контролем правящей элиты, в конечном итоге, привела к созданию прототипа Государства. Таким образом, можно заметить, что основные элементы, из которых состоит современная система контроля (или цивилизация), обнаруживаются в своих начальных формах среди северных племен во время Ледникового Периода.
Стивенс усматривает 2 этапа развития северной "Культуры Крови", которые оба были, в целом, сосредоточены на обращении с животными и окружающим миром. (8) Охотничий этап, он считает, впоследствии заменился животноводством, которое началось со спадом оледенения:
"Когда лед начал отступать и растительные продукты снова стали обильными, роль земли увеличилась. В регионах, привыкших к охоте, началось выращивание сельскохозяйственных культур. Таким образом, в конечном итоге, человечество в Каменном Веке состояло из двух культур: одна - спокойная культура юга, первичного характера, символизируемая деревом; и другая - охотничья культура севера, хищного характера, символизируюмая кровью." (9)
Можно только себе представить к какому кровопролитию привели различия двух этих культур; воинственные кочевники без усилий уничтожали садоводов, которых они воспринимали их как захватчиков своих территорий. Факт того, что прошло несколько поколений перед тем, как варвары ощутили себя достаточно уверенными для подобных действий, свидетельствует о их относительной слабости по сравнению со стойкостью культуры садоводов. Но кажущиеся согласие северян на мирное сосуществование внушало садоводам ложное чувство безопасности, что сделало их конечное порабощение более легким. Последнее было обращено на смертельный компромисс:
"Хотя и философский контраст между культурами был довольно резким, конфликт между ними долгое время был скрытым, до тех пор пока в неолите не произошло одомашнивание животных. Нет никаких доказательств войны между охотников и представителями культуры садоводов. Экономически их интересны различны. Действительно, охотники сокращая количество диких животных выполняли туже роль для садоводов, что и хищные звери; когда диких животных меньше - растения выращиваются намного успешней. Поэтому охотники и рыболовы, ввиду их войны с большинством животного царства, были в неком мире с садоводами." (10)
Стивенс спекулирует, указывая что одомашнивание животных возникло у садоводов, утверждая, что они приручили животных не для забоя или хозяйства, а как помощников и защитников сельскохозяйственных культур от диких птиц и грызунов. Варвары, однако, преобразовали этот доброжелательный симбиоз в эксплуатацию животных, нечто более подходящее для их хищного кочевого образа жизни. Крупный рогатый скот, козы и овцы использовались ради получения их молока, мяса и шкур; лошади использовались как орудия войны и господства. А садоводам не удалось противопоставить что-то подобному развитию, или если они все таки успели, то этого не хватило и было уже поздно. Стивенс предлагает для описания этого конфликта историю Каина и Авеля: плодоед-садовод убивает хищника-пастуха в ответ на захват скота в его саду. Но возмездия было недостаточно, потому что распространение животноводства шло быстрыми темпами. Частная собственность, вместо сообщества товаров, постепенно становится преобладающей. Aryan'ский термин для обозначения войны буквально значит "желание большего количества коров". Война с животными стала войной с людьми, а потом и в войну с природой, и, в конечном счете, в войну против всех форм жизни во имя всеобщего господства. Скотобойни, концентрационные лагеря, газовые камеры и ядерное оружие - все это возникает из одного и того же комплекса.
Основание для насилия садоводов было подготовлено инфекцией, в буквальном и символическом смыслах. Садоводы, с их интуитивным пониманием космического равновесия посредством взаимности, уже давно признавали значимость жертвы первых плодов, то есть, позволяли первому урожаю сезона опадать и оставаться не собранным. Подобное подношение восстанавливало землю за счет мульчирования и обогащения верхнего слоя пищи, который в свою очередь увеличивал следующий урожай. С появлением домашних животных, было также обнаружено, что распространение их экскрементов под ветвями деревьев приводит к еще большему увеличению урожайности. Но азот, который есть в фекалиях животных и способствует росту растений, также был обнаружен пастухами в большем количестве в животной крови. Стивенс предполагает, что воздействие этого откровения на садоводов было разрушительным, положительный ответ деревьев на кровь, как представляется, привел к божественному одобрению убийств животных и, в частности, принесению их в жертву. Космологические представления изменились, и Марс, первоначально бог растительности, стал Богом Войны.
Это подорвало позиции садоводов еще сильнее, чем то, что они были в военном рабстве. Эта демонстрация кажущейся достоверности в религии, разработанной специализированным священством варваров (в отличие от всеобщей духовности и случайного шаманизма среди садоводов) привела к фатальной дегенерации среди плодоядного населения. В период охоты-рыбалки, северяне уже начали свою биоцидную деятельность, в результате чего многие виды, например мамонт, исчезли. Эту тенденцию, похоже, удалось преодолеть, несмотря на массовость убоя животных, с помощью перехода к животноводству. Но видимость этого был обманчива. Очевидные кратко-срочные выгоды стали причиной долговременных экологических разрушений. Садоводы были уже не в состоянии противостоять силам, которые буквально разрушали их образ жизни:
"Чрезмерное использование пастбищ стадами домашних животных подорвало плодородие почвы. Зерновые стали более восприимчивы к разнообразным болезням, которые всегда были угрозой. Если сезон становился благоприятным для тех невидимых грибков, темные пятна покрывали листья и распространялись с дерева на дерево. Затем листва засыхает и свисает, а пятна распространяются на фрукты. И священники говорят, что дереву необходима чистая кровь. Но у нас не было животных. И тогда болезнь все равно приходила, распространяясь от дерева к дереву; земля истощалась и начали приходить пески; тогда появились волшебники и сказали нам, что они уверены в том, что нужна кровь. Боги, по их словам, разгневались на нас, и есть только один способ их успокоить." (11)
Так Убийство стало разрешено. Жертва первого урожая заменилась на животную жертву, дополняемую ритуальными убийствами людей, что превратилось в систематические массовые убийства практикуемые ацтеками, предшественниками современного тоталитаризма. Синхронное рабство садоводов установило "основной образец" цивилизации: цепи угнетения, порочный круг постоянного ухудшения, разрешающие социо-экономические изменения и развитие техник контроля, что по-прежнему используются. (12) Военные государства обеспечивают свое господство с помощью экономической эксплуатации и сопровождающим ее классовым разделением, гендерными и этническими различиями, учебными и религиозными указами, введением денежной системы и многим другим. Их вассалы, в свою очередь, охотятся и порабощают животных, намеренно занимаясь разведением их в избытке для экплуатации и убийств, что, в конечном итоге, истощает почву и приводит к голоду. Тем не менее, среди привилегированных классов или регионов, плоть животных остается элементом рациона, но эта "не видовая пища" портит "внутренние органы, вызывая в результате скудоумие, тяжелые заболевания и большой спрос на медицинскую помощь." (13) Кратко говоря, это усиливает поддержку и зависимость от авторитарных структур контроля, создавая предрасположенность к нечувствительности. Экологически, социально и характерологически поражение вирусом плоти животных, в конечном счете, остается катастрофическим источником современного биоцидного тоталитаризма.
С учетом этих ужасающих изменения, нет ничего удивительного в том, то садоводство исчезло, а стили жизни, которые оно поддерживало, стали не доступны. Атлантида затонула, Авалон исчез, рай переместился в небеса и можно лишь надеяться попасть туда после смерти. Но для тех из нас, которые хотят обратить этот процесс вспять и возродить земной рай, таких утешений недостаточно. Возрождение стает возможным только благодаря действиям, основанным на полном понимании всей природы первобытного межкультурного конфликта. Для того, чтобы восстановить культуру, открыть основы культуры анархии, по-прежнему, необходимо возродить первобытную абсолютную культуру, объединение искусства, этики и садоводства. С этой точки зрения, все остальное остается весьма испорченным из-за загрязненности биопатическим вирусом.
Лучшие элементы современной культуре (культуре лишь в патологическом смысле) представляют из себя лишь восстановленное из первичной культуры. Но черпать вдохновение в строго ограниченных освободительных попытках Парижской Коммуны, Испанской Революции или Мая 1968 для анархистов остается абсурдным. В этих случаях, восставшие требовали настолько мало и (не удивительно, учитывая их ситуацию) делали лишь минимальные шаги к восстановлению культуры. Возможно, анархистам стоит переориентировать свое внимание на Адамитов, радикальную группу средневековой коммуны Табора:
"Большинство таборитов были крайними пуританами в своей личной жизни, но меньшинство, подвергшееся влиянию доктрины 'Свободного Духа' Пикарти, считало что Золотой Век уже начался. Они были царством избранных, и все законы для них были отменены. Четыре сотни людей были изгнаны из Табора в 1421 и блуждали нагими по лесам, пели и танцевали, утверждая, что они стали как Адам и Ева до их падения. Обращая внимание на замечания Христа о мытарях и блудницах, они согласились с целомудрием греха и, возможно, проводили свое время в постоянных сексуальных оргиях." (14)
Кочевой, не связанный с землей образ жизни показывает свои ограничения стремлением восстановления культуры, но он, по-прежнему, остается намного лучшим примером освобождения, чем приведенный выше. В отличие от последнего, он содержит четкое понимание того, что цивилизация представляет из себя широкие отклонения и нарушения закона природы, основы познания, на которой строится альтернативный стиль поведения (культура в упрощенном виде) Адамитов.
Современная культура и большинство ее проявлений остаются пронизанными вонью гниющей плоти животных, источника тоталитарного биоцида. Чтобы стать полностью противоположным ей, нужно чтобы вопрос абсолютной революции определялся и базировался на необходимости восстановления абсолютной культуры. Только таким образом культура анархии сохранит свою состоятельность.
1. Henry Bailey Stevens, The Recovery of Culture (New York: Harper and Brothers, 1949), 166,198.
2. Ibid., 198.
3. Ibid., 165.
4. Ibid., 85.
5. За дополнительными доказательствами, см. Jon Wynne-Tyson "Food for a Future: The Complete Case for Vegetarianism" (London: Centaur Press, 1979). Различия между человеческими и животными существами имеют не онтологический, а эпистемологический характер. Люди умеют и общаются с помощью более разнообразных, но не обязательно более сложных, методов, чем животные.
6. Во-первых, то, что регенеративные функции возлагаются на женщин, не следует понимать только в узком смысле родов, но и в более широком смысле творчества и изобретательности. Во-вторых, я осознаю, что мое описание северной "культуры крови" слишком резкое и несколько преувеличенное. Безусловно, верно то, что в некоторых случаях (например, в некоторых американских индейских племенах) патриархально/иерархические элементы были являлись частью более широкой эгалитарной структуры. Война потом стала спортом для подсчета подвигов, в то время как возможности развития богатой культуры все еще сохранялись. Тем не менее, хоть эти общества и являются более предпочтительными по сравнению с их западными коллегами, они все равно остаются загрязненными тем же кровавым вирусом, который серьезно распространился среди центральных американских племен, например, среди ацтеков. И, в любом случае, это резкое описание все равно остается подходящим для западного пути развития.
7. Stevens, 106,
8. Ibid., 153.
9. Ibid., 33.
10. Ibid., 34.
11. Ibid., 121.
12. Ibid., 157.
13. Ibid.
14. Kenneth Rexroth, Communalism: From Its Origins to the Twentieth Century (New York: Seabury Press, 1974), 89.
Оригинал
В рамках основного обсуждения вопроса, и, в частности, в статьях, например, Мэтью Арнольда, чьи идеи я намеренно использовал тут, термины "культура" и "анархия" считаются противоположными. Любые мнимые тенденции анархии становятся предлогом для получения власти, чтобы содействовать восстановлению порядка и культуры. Но для сторонников анархии подобная поляризация, несомненно, остается не приемлимой. Для последних главной целью становится развитие культуры анархии. Однако, к сожалению, этот проект недостаточно обсуждается среди анархистских мыслителей, которые по большей части, по-прежнему, завязли в политике. Что, кажется, является менее анархичным, чем скучные, преподнесенные с еще более жалким ликованием, фантазии о будущем, заселенном здоровыми людьми, для которых весь смысл жизни и наибольшее удовольствие заключаются в регулярных обсуждениях и голосованиях на соседских и общинных собраниях. Тут я имею ввиду не видения Утопии мечтателями а-ля Моррис, но основное впечатление, которое складывается после прочтения серьезных анархических работ таких наших современников, как Мюррей Букчин. В подобных работах, многие предрассудки отбрасываются, кроме тех, которые создавались в целях политики, в них будущее предстает как место, освобожденное от любых правительств, кроме правил самой политики. Конечно, процессы общего принятия решений не должны быть отброшены, и будут играть важную роль в любой будущей анархии. Но представлять новую культуру подобной сухой структурой абсурдно, как и поддерживать популярное подозрение того, что активисты заинтересованы только в воссоздании человечества по их собственным атрофированным представлениям, с довольно широким политическим осознанием, но лишь зачаточным потенциалом экзистенциального опыта и понимания. Учитывая, что анархизм частично опирается на жизнеспособность своих идей и типичные действия своих приверженцев для преобразования популярных практик, его маргинальные призывы остаются крайне удивительными. Откровенно говоря, насколько б сильными не были определенные его характеристики, его понятия политизированного будущего являются слабыми и непривлекательными, а концепция достаточного фундамента для культуры анархии остается практически нереальной.
Но анархическая традиция все еще сохраняет важный элемент, ключевую позицию, которая могла бы помочь восстановить эти важнейшие основы. Сторонники анархии обычно с ностальгией относятся к спокойным периодам прошлого. В зависимости от индивидуальных позиций, эту мифо-поэтическую эру они могут увидеть в неолитических селениях, примитивных христианских общинах, средневековых коммунах, доколумбовой жизни американских индейцев и в др. Однако, в каждом случае, эти идиллии некорректны в двух отношениях. С одной стороны, их жителям не удалось предвидеть и предотвратить их насильственное подавление. И, с другой стороны, вся их репутация подорвана некоторыми проблемами (например, военными элементами или гендерным разделением) разной степени значимости. Пока нет ни совершенного, ни идеального общества, они предлагают основные примеры для восстановленного будущего. Основная задача современных анархических мечтателей, таким образом, состоит в устранении недостатков первичных моделей анархии с помощью ее синтеза с творческими идеями.
Однако, эти поиски, в свою очередь, являются неадекватными ввиду отсутствия глубины. Они недостаточно радикальны, потому что не способны докопаться до сути проблемы. Ни одно прошлое общество не может быть идеальным, все эти предлагаемые примеры являются, в той или иной степени, зараженными древним социопатическим вирусом, который настолько укоренился и настолько незаметно действует, что отравляет даже самые благоприятные или революционные намерения. На сегодняшний день он настолько глубоко укоренился, что принял биопатический и биоцидный характер. Но аналитический инструмент, которым пользуется большинство анархистов, недостаточно внимателен и не способен добраться до сути проблемы. Различные факторы: Государство, капиталистические отношения производства, иерархия, технологическое господство, патриархат или их сочетание, - были предложены как источники угнетения, но каждый из них не может быть удовлетворительной причиной первичного импульса. Безусловно, эти факторы являются аспектами глобальной системы контроля, но что привело к тому, что человечество отказалось от земного рая в пользу авторитарной системы? Часто, анархические писатели смещают акцент, обращая внимание на свободные сообщества, которые были захвачены и порабощены внешними силами. Но это только создает новый вопрос о том, что стимулировало экспроприаторов. На мой взгляд, только значительный тектонический катаклизм, с проявлениями которого мы сталкиваемся и по сей день, мог привести к подобным пагубным изменениям. Такое потрясение (Ледниковый Период) неизбежно влечет за собой осуществление крайне чрезвычайных мер для обеспечения выживания. Но, с затягиванием кризиса, чувствительность сообществ летально падала и в них развивались определенные процессы, которые привели к зарождению власти. Мы до сих пор все живем в условиях постоянного чрезвычайного положения.
Для того, чтобы определить истоки будущей культуры анархии, по-прежнему, необходимо изучить время до катаклизма, ознакомится с историей безмятежной жизни в первобытное время. Далее, для этого, я буду опираться на замечательную, но забытую работу Генри Бейли Стивенса "Восстановление Культуры". Стивенс, сам по себе, не был анархистом, но он был провидцем - чего-то сразу заметного в его произведении, в котором границы между видениями и идеологией слишком очевидны. Его реконструкция первобытных человеческих модальностей остается беспрецендентной, но она омрачена наличием в ней Карлилианского упора на Великого Мужчину, как мотиватора социальных перемен. Следовательно, подобные внешние элементы мы будем игнорировать.
Основные положения Стивенса состоят в следующем. До Ледникового Периода существовала "Абсолютная Культура", единое "объединение этики (культа), искусства (культуры) и плодородия почв (агрокультуры)". (1) Эта абсолютная культура была сосредоточена вокруг садов или, точнее, фруктовых садов, которые лучше всего охарактеризовать авестийским словом pairidaeza, от которого произошло слово рай (paradise). Подобные места не следует путать с садами иудее-христиаской религии, которые находились под полным контролем. Скорее, как центры курганных культур, они были отделены от дикого мира лишь функциональными траншеями, которые мешали диким животным портить продукты. Подобным культивируемым продуктом был Aval, современным производным этого слова является слова яблоко (apple), но который первоначально был общим названием всех фруктов. С помощью этимологических исследований, Стивенс установил, что Aval-культура начала распространяться с мест в регионе острова Ява (Avalon). Во всем этом регионе садоводство (horticulture) остается основой культуры. Культивирование использовалось не в целях получения прибыли, а ради экологического, общего и характерологического питания. Это была не добывающая промышленность: отношения человек-растение были симбиотическими и требовали деятельности, едва ли тяжкой по самым жестким подсчетам, которая была больше похожа на игру, чем на труд. Сад был не заводом, а храмом (слова temple изначально имело значении "священная роща"). Он был буквально местом зарождения первичной духовности и культуры. Таким образом, по-прежнему, не удивительно, что глобальные символы человеческого духовного опыта: ось мира, золотые яблоки, извивающийся охранник змей или дракон, энергия кундалини (Стивенс предполагает, что первоначально змеи были одомашнены, чтобы отпугивать других животных от уничтожения фруктов), - вытекают из этой эмпирической реальности. Эти ненасильственные, коммуналистические, матрифокальные, разнообразные анархии изобилия были настоящими земными раями, в которых тяжелый труд и нужда были неизвестны, которые предоставляли широкие возможности для празднований, ритуалов и творчества.
Стивенс утверждает, что существует третий важный элемент этой объединенной "искусство-этика-почва культуры". (2) Этический компонент был взят из глубокой экологической чувствительности и почитания природы. Представители культуры садоводов могли проводить сложные эксперименты семенного отбора, совершенствования и гибридизации, но подобное они считали не нарушением, а сотрудничеством с природой. Они не могли представить себя в разрыве с ней, по сути, они были "первичной культурой". (3) И их этические представления возникли из этого признания. В основе их этики лежало уважение и любовь ко всем другим видам. Рацион, строго плодоядный рацион, лежал в основе их фундаментального этического принципа: именно двоюродным братьям и сестрам, независимо от того животные они или люди, не должен быть причине ущерб, они не должны быть экплуатированы, убиты или съедены. "Существует множество свидетельств того, что их стиль питания играл важную роль в подобной этике, и что садовые поселения поддерживали плодоядную культуру первичных семей." (4) Подобной позицией, представители этой культуры решительно заявляли о своем обезьяньем происхождении. У не человекообразные приматов не замечены случаи эксплуатации, случаи убийства довольно редки, кроме случаев самозащиты, а также они разделяют вместе с людьми физиологическое строение, которое является подходящим не для хищного, всеядного, или травоядного, но для плодоядного стиля питания. (5) Человеческий вклад в эту "естественную" этику состоял в том, чтобы сделать ее полностью равноправной, устраняя любые пережитки животного "порядка клевания" (теория иерархии).
Как сказано выше, этот райский образ жизни был буквально порабощен мародерскими иерархическими патриархальными группами военных. Но, в конечном счете, ответственность за их подавление должна быть приписана космологической энергии, которая ускоряла Ледниковый Период. Это, само по себе, должно стать темой для размышлений тем, кто многословно предполагает, что Дух Земли автоматически поддерживает подобные стремления. Но основной вопрос заключается в том, чтобы изучить эффект этого тектонического сдвига на живущие тогда сообщества и, в частности, его роль в формировании фундамента биоцидного менталитета.
По мнению Стивенса, когда ледники сходили с севера, человечество подверглось фатальному раздвоению, которое осталось в основе современного глобального кризиса. В то время как большинство общин отступили на юг, в поисках более благоприятных климатических условий, разбросанные племена, которые не хотели или не могли покинуть свои поселения, оказались затянуты на материк или полуостров, или между горными хребтами и океаном. Вместо изобилия, они столкнулись с условиями крайней нехватки средств существования. Садоводство уже не могло обеспечить выживание, поэтому радикальные изменения в образе жизни, включая и стиль питания, были необходимы для этого. В этих тяжелых и исключительных условиях, возник охотничий промысел, при котором люди охотились и убивали двоюродных братьев и сестер животных ради пищи и одежды. В эволюционных терминах, подобные действия представляли собой огромный атавизм, который, возможно, может быть оправдан в исключительных случаях и на ограниченном времени. Даже после того, как чрезвычайная ситуация прошла и подобные действия больше не могли быть оправдано, они сохранялись с помощью интернализации (усвоение индивидом социальных норм, ценностей, установок, представлений, стереотипов, верований и т. д. общества или группы и встраивание их в собственную систему норм и ценностей в процессе социализации), влияния корыстных интересов и культурных лишений. И все это продолжается до сих пор, извращая и подавляя любую попытку полного освобождения.
Среди этих северных племен, целостная культура, разработанная до этого, была раздроблена и разрушена в каждом из ее трех аспектов. Растениеводство было забыто, этическая чувствительность обесценилась из-за эксплуатации животных (следовательно, и людей), и возможности развития совместной духовно-творческой культуры исчезли. Эти травматические культурные потери с сопутствующим искажением чувствительности основали фундамент биоцидного менталитета.
Человеческое физиологическое строение не является подходящим для переваривания мяса. Токсические выделения при разложении мяса, которые не могут быть поглощены или уничтожены, остаются в человеческом организме и действуют в качестве раздражителей. Этого физиологического фактора, в сочетании с позорным результатом нарушения основных этических принципов, было достаточно для создания неопределенного нездорового ощущения (как внутреннего ощущения болезни, так и несвободы, и внешней раздражительной воинственности) в северных племенах. Это конституационное вырождение постепенно усугубилось другими экологическими факторами. В условиях ограниченных ресурсов конкуренция, вместо взаимопомощи, характерной для предыдущей культуры, стала неизбежным явлением. Работа, а не ритуальные игры, стала основным родом деятельности, что постепенно привело к разделению труда, разграничению обязанностей и полномочий, иерархическому контролю. Учитывая то, что охота стала основной деятельностью, и то, что мужчины лучше физически приспособлены к подобным задачам, матрицентрический фокус подобных сообществ постепенно замещался патриархальной структурой. Это постепенно привело к огромным изменениям в сфере духовности. Поскольку они стали менее зависимы от агрокультурной продукции, и, следовательно, менее связаны с какой-либо конкретной местностью, северные племена стали кочевыми, двигающимися вместе с миграцией их добычи. Это постоянное движение разрушило духовную и культурную силу женщин, которые были связаны с землей и процессами прорастания зерна. (6) Патриархальная идеология, которые возвысила линейную мужскую сексуальность над связанным с землей женским менструальным циклом, нарушила тонкий баланс противоположностей матрифокальной духовности и заменила его иерархической жреческой религией, которая делала акцент на небесном за счет средств земного. Небесные боги заменили духов Земли, бог Солнца заменил богиню Луны, анимизм стал анимализмом, тайны менструального цикла были искажены, став жертвенной кровью. Начался "Век Крови", который продолжается и по сей день. Забой животных вскоре распространился и на убийство людей. Конкуренция за скудные ресурсы среди кочевых групп неизбежно приводила к конфликтам, и появлению института войны. Охота и война нуждались в орудиях убийств, породив начало торговли оружием. Необходимость координации этих различных типов деятельности в прочной командной структуре под контролем правящей элиты, в конечном итоге, привела к созданию прототипа Государства. Таким образом, можно заметить, что основные элементы, из которых состоит современная система контроля (или цивилизация), обнаруживаются в своих начальных формах среди северных племен во время Ледникового Периода.
Стивенс усматривает 2 этапа развития северной "Культуры Крови", которые оба были, в целом, сосредоточены на обращении с животными и окружающим миром. (8) Охотничий этап, он считает, впоследствии заменился животноводством, которое началось со спадом оледенения:
"Когда лед начал отступать и растительные продукты снова стали обильными, роль земли увеличилась. В регионах, привыкших к охоте, началось выращивание сельскохозяйственных культур. Таким образом, в конечном итоге, человечество в Каменном Веке состояло из двух культур: одна - спокойная культура юга, первичного характера, символизируемая деревом; и другая - охотничья культура севера, хищного характера, символизируюмая кровью." (9)
Можно только себе представить к какому кровопролитию привели различия двух этих культур; воинственные кочевники без усилий уничтожали садоводов, которых они воспринимали их как захватчиков своих территорий. Факт того, что прошло несколько поколений перед тем, как варвары ощутили себя достаточно уверенными для подобных действий, свидетельствует о их относительной слабости по сравнению со стойкостью культуры садоводов. Но кажущиеся согласие северян на мирное сосуществование внушало садоводам ложное чувство безопасности, что сделало их конечное порабощение более легким. Последнее было обращено на смертельный компромисс:
"Хотя и философский контраст между культурами был довольно резким, конфликт между ними долгое время был скрытым, до тех пор пока в неолите не произошло одомашнивание животных. Нет никаких доказательств войны между охотников и представителями культуры садоводов. Экономически их интересны различны. Действительно, охотники сокращая количество диких животных выполняли туже роль для садоводов, что и хищные звери; когда диких животных меньше - растения выращиваются намного успешней. Поэтому охотники и рыболовы, ввиду их войны с большинством животного царства, были в неком мире с садоводами." (10)
Стивенс спекулирует, указывая что одомашнивание животных возникло у садоводов, утверждая, что они приручили животных не для забоя или хозяйства, а как помощников и защитников сельскохозяйственных культур от диких птиц и грызунов. Варвары, однако, преобразовали этот доброжелательный симбиоз в эксплуатацию животных, нечто более подходящее для их хищного кочевого образа жизни. Крупный рогатый скот, козы и овцы использовались ради получения их молока, мяса и шкур; лошади использовались как орудия войны и господства. А садоводам не удалось противопоставить что-то подобному развитию, или если они все таки успели, то этого не хватило и было уже поздно. Стивенс предлагает для описания этого конфликта историю Каина и Авеля: плодоед-садовод убивает хищника-пастуха в ответ на захват скота в его саду. Но возмездия было недостаточно, потому что распространение животноводства шло быстрыми темпами. Частная собственность, вместо сообщества товаров, постепенно становится преобладающей. Aryan'ский термин для обозначения войны буквально значит "желание большего количества коров". Война с животными стала войной с людьми, а потом и в войну с природой, и, в конечном счете, в войну против всех форм жизни во имя всеобщего господства. Скотобойни, концентрационные лагеря, газовые камеры и ядерное оружие - все это возникает из одного и того же комплекса.
Основание для насилия садоводов было подготовлено инфекцией, в буквальном и символическом смыслах. Садоводы, с их интуитивным пониманием космического равновесия посредством взаимности, уже давно признавали значимость жертвы первых плодов, то есть, позволяли первому урожаю сезона опадать и оставаться не собранным. Подобное подношение восстанавливало землю за счет мульчирования и обогащения верхнего слоя пищи, который в свою очередь увеличивал следующий урожай. С появлением домашних животных, было также обнаружено, что распространение их экскрементов под ветвями деревьев приводит к еще большему увеличению урожайности. Но азот, который есть в фекалиях животных и способствует росту растений, также был обнаружен пастухами в большем количестве в животной крови. Стивенс предполагает, что воздействие этого откровения на садоводов было разрушительным, положительный ответ деревьев на кровь, как представляется, привел к божественному одобрению убийств животных и, в частности, принесению их в жертву. Космологические представления изменились, и Марс, первоначально бог растительности, стал Богом Войны.
Это подорвало позиции садоводов еще сильнее, чем то, что они были в военном рабстве. Эта демонстрация кажущейся достоверности в религии, разработанной специализированным священством варваров (в отличие от всеобщей духовности и случайного шаманизма среди садоводов) привела к фатальной дегенерации среди плодоядного населения. В период охоты-рыбалки, северяне уже начали свою биоцидную деятельность, в результате чего многие виды, например мамонт, исчезли. Эту тенденцию, похоже, удалось преодолеть, несмотря на массовость убоя животных, с помощью перехода к животноводству. Но видимость этого был обманчива. Очевидные кратко-срочные выгоды стали причиной долговременных экологических разрушений. Садоводы были уже не в состоянии противостоять силам, которые буквально разрушали их образ жизни:
"Чрезмерное использование пастбищ стадами домашних животных подорвало плодородие почвы. Зерновые стали более восприимчивы к разнообразным болезням, которые всегда были угрозой. Если сезон становился благоприятным для тех невидимых грибков, темные пятна покрывали листья и распространялись с дерева на дерево. Затем листва засыхает и свисает, а пятна распространяются на фрукты. И священники говорят, что дереву необходима чистая кровь. Но у нас не было животных. И тогда болезнь все равно приходила, распространяясь от дерева к дереву; земля истощалась и начали приходить пески; тогда появились волшебники и сказали нам, что они уверены в том, что нужна кровь. Боги, по их словам, разгневались на нас, и есть только один способ их успокоить." (11)
Так Убийство стало разрешено. Жертва первого урожая заменилась на животную жертву, дополняемую ритуальными убийствами людей, что превратилось в систематические массовые убийства практикуемые ацтеками, предшественниками современного тоталитаризма. Синхронное рабство садоводов установило "основной образец" цивилизации: цепи угнетения, порочный круг постоянного ухудшения, разрешающие социо-экономические изменения и развитие техник контроля, что по-прежнему используются. (12) Военные государства обеспечивают свое господство с помощью экономической эксплуатации и сопровождающим ее классовым разделением, гендерными и этническими различиями, учебными и религиозными указами, введением денежной системы и многим другим. Их вассалы, в свою очередь, охотятся и порабощают животных, намеренно занимаясь разведением их в избытке для экплуатации и убийств, что, в конечном итоге, истощает почву и приводит к голоду. Тем не менее, среди привилегированных классов или регионов, плоть животных остается элементом рациона, но эта "не видовая пища" портит "внутренние органы, вызывая в результате скудоумие, тяжелые заболевания и большой спрос на медицинскую помощь." (13) Кратко говоря, это усиливает поддержку и зависимость от авторитарных структур контроля, создавая предрасположенность к нечувствительности. Экологически, социально и характерологически поражение вирусом плоти животных, в конечном счете, остается катастрофическим источником современного биоцидного тоталитаризма.
С учетом этих ужасающих изменения, нет ничего удивительного в том, то садоводство исчезло, а стили жизни, которые оно поддерживало, стали не доступны. Атлантида затонула, Авалон исчез, рай переместился в небеса и можно лишь надеяться попасть туда после смерти. Но для тех из нас, которые хотят обратить этот процесс вспять и возродить земной рай, таких утешений недостаточно. Возрождение стает возможным только благодаря действиям, основанным на полном понимании всей природы первобытного межкультурного конфликта. Для того, чтобы восстановить культуру, открыть основы культуры анархии, по-прежнему, необходимо возродить первобытную абсолютную культуру, объединение искусства, этики и садоводства. С этой точки зрения, все остальное остается весьма испорченным из-за загрязненности биопатическим вирусом.
Лучшие элементы современной культуре (культуре лишь в патологическом смысле) представляют из себя лишь восстановленное из первичной культуры. Но черпать вдохновение в строго ограниченных освободительных попытках Парижской Коммуны, Испанской Революции или Мая 1968 для анархистов остается абсурдным. В этих случаях, восставшие требовали настолько мало и (не удивительно, учитывая их ситуацию) делали лишь минимальные шаги к восстановлению культуры. Возможно, анархистам стоит переориентировать свое внимание на Адамитов, радикальную группу средневековой коммуны Табора:
"Большинство таборитов были крайними пуританами в своей личной жизни, но меньшинство, подвергшееся влиянию доктрины 'Свободного Духа' Пикарти, считало что Золотой Век уже начался. Они были царством избранных, и все законы для них были отменены. Четыре сотни людей были изгнаны из Табора в 1421 и блуждали нагими по лесам, пели и танцевали, утверждая, что они стали как Адам и Ева до их падения. Обращая внимание на замечания Христа о мытарях и блудницах, они согласились с целомудрием греха и, возможно, проводили свое время в постоянных сексуальных оргиях." (14)
Кочевой, не связанный с землей образ жизни показывает свои ограничения стремлением восстановления культуры, но он, по-прежнему, остается намного лучшим примером освобождения, чем приведенный выше. В отличие от последнего, он содержит четкое понимание того, что цивилизация представляет из себя широкие отклонения и нарушения закона природы, основы познания, на которой строится альтернативный стиль поведения (культура в упрощенном виде) Адамитов.
Современная культура и большинство ее проявлений остаются пронизанными вонью гниющей плоти животных, источника тоталитарного биоцида. Чтобы стать полностью противоположным ей, нужно чтобы вопрос абсолютной революции определялся и базировался на необходимости восстановления абсолютной культуры. Только таким образом культура анархии сохранит свою состоятельность.
1. Henry Bailey Stevens, The Recovery of Culture (New York: Harper and Brothers, 1949), 166,198.
2. Ibid., 198.
3. Ibid., 165.
4. Ibid., 85.
5. За дополнительными доказательствами, см. Jon Wynne-Tyson "Food for a Future: The Complete Case for Vegetarianism" (London: Centaur Press, 1979). Различия между человеческими и животными существами имеют не онтологический, а эпистемологический характер. Люди умеют и общаются с помощью более разнообразных, но не обязательно более сложных, методов, чем животные.
6. Во-первых, то, что регенеративные функции возлагаются на женщин, не следует понимать только в узком смысле родов, но и в более широком смысле творчества и изобретательности. Во-вторых, я осознаю, что мое описание северной "культуры крови" слишком резкое и несколько преувеличенное. Безусловно, верно то, что в некоторых случаях (например, в некоторых американских индейских племенах) патриархально/иерархические элементы были являлись частью более широкой эгалитарной структуры. Война потом стала спортом для подсчета подвигов, в то время как возможности развития богатой культуры все еще сохранялись. Тем не менее, хоть эти общества и являются более предпочтительными по сравнению с их западными коллегами, они все равно остаются загрязненными тем же кровавым вирусом, который серьезно распространился среди центральных американских племен, например, среди ацтеков. И, в любом случае, это резкое описание все равно остается подходящим для западного пути развития.
7. Stevens, 106,
8. Ibid., 153.
9. Ibid., 33.
10. Ibid., 34.
11. Ibid., 121.
12. Ibid., 157.
13. Ibid.
14. Kenneth Rexroth, Communalism: From Its Origins to the Twentieth Century (New York: Seabury Press, 1974), 89.