(no subject)
Потихоньку прихожу в себя. Какой-то момент казалось, что все кончилось. Теперь приходит понимание, что все только начинается. Начинается другая жизнь. Новая. Без папы. Теперь я отвечаю за всех.
Папа был хорошим человеком, добрым, тихим, скромным, нетребовательным. Он очень любил свой уголок на кухне, устроенный им под себя. Удобный, все рядом, все под рукой - инструменты, документация, пепельница, телевизор, книги... Любил компании, быть в центре внимания, и в то же время у него никогда не было на это сил. Выйти из дому не по работе, не на базар, не в магазин - событие. Нужно же очень тщательно привести себя в порядок, нарядно одеться... Он всегда очень скромно одевался. Все и всегда себе жалел: "Зачем мне? Я же испорчу на работе, испачкаю, прожгу..." Ворчал на нас с мамой, что мы вечно находим место, где можно вымазаться, выпачкаться, как-будто, специально ищем. "Везде сухо! А тебе, как той хрюшке, обязательно надо в лужу вляпаться! Где ты ее вообще нашла?" - ворчал он. - "Вот заставлю саму один раз все почистить!" И никогда не заставлял. До последних дней не хотел испачкаться. За два дня до его смерти я вышла с ним на улицу подышать свежим весенним воздухом. Мы сидели на скамейке. Ему уже трудно было сидеть на скамейке без спинки. Я сказала: "Ложись на скамейку, а голову положишь ко мне на колени". Не захотел. Сказал, что вымажет брюки в краске. Итак, уже руку вымазал. Действительно, вымазал. Так и похоронили с полоской зеленой краски на руке.
Папа выполнял в доме всю мужскую работу. Лучше, хуже... Делал все, что было в его силах. Краны никогда не текли. Дом без электричества никогда не оставался. Чуть пропал свет, сразу десяток звонков от соседей: "А не мог бы Лёня пойти посмотреть, что там произошло, что случилось? Может, он опять предохранители поменяет?" Даже вора умудрился поймать пару лет назад, который счетчики электроэнергии по ночам воровал :).
У нас в доме до сих пор нет стиральной машины. Всегда стирал папа. Стирал, шил, чистил одежду и обувь, гладил всем брюки (потому что у меня, например, получалось по две-три стрелки на штанину). Иногда, к празднику или просто под настроение мог приготовить что-нибудь вкусненькое: пожарить картошку, мясо в вине, утку с яблоками. А какой он варил кофе! Никто не умел ТАК варить кофе. И посуду в доме тоже папа мыл. Когда он уезжал на лечение или возвращался, то очень многое приходилось делать мне. Я в шутку ему выговаривала, что сколько можно лечиться и что он это все специально в воспитательных целях. Папа только посмеивался, что, мол, Золушка вышла из строя.
Еще, он был мастером своего дела. Много лет занимался ремонтом холодильного оборудования. Он чинил все: холодильники промышленные, холодильники домашние, витрины, кондиционеры. Ему сейчас беспрерывно звонят постоянные клиенты. Начался сезон...
Когда папа заболел, он передал часть клиентов своему коллеге и очень боялся, что потеряет их. Он планировал жить и не понимал, что умирает. Верил врачам, беспрекословно принимал лечение, верил, что его вылечат, и все опять будет по-прежнему. В Киевском институте онкологии ему сказали, что он пройдет шесть обязательных курсов химиотерапии и сможет вернуться к нормальной жизни. Извинялся перед мамой, что они не пошли в этом году приводить в порядок могилы их отцов. Обещал осенью. Говорил, что летом еще не сможет, будет слишком слаб, а вот осенью... Он не дожил до лета 11 дней.
Мама как-то сказала папе, что все будет хорошо, что в Москве ей сказали, что с таким диагнозом как у него и через десять лет больные приезжали. Он не понял, переспросил: "Как десять лет? А потом?" Ему мало было десять лет. А оказалось всего полгода.
Он много лет терпел мою душевнобольную бабушку, помогал нам с ней, терпел наше постояное нытье, придирки и замечания. Любил меня больше всего на свете, готов был достать звезду с неба или просто уйти с кухни, когда у меня были гости. Только за то, что я это я, и что я у него есть. Любил маму. Ночью перед 8-м марта, или маминым днем рождения, или годовщиной их свадьбы, или просто так, потому что захотелось, тихонечко выкрадывался из дому и бежал в цветочную будку, которая торговала круглосуточно, за букетом для любимой жены. Покупал ей розы, или белые гвоздики, или ромашки. Любил книги. Покупал их до последней возможности. Во время лечения в Киеве не вылазил с "Петровки". Привез оттуда гору книг. Он не очень хорошо ориентировался в современной жизни, но великолепно знал историю, любил порассуждать о политике. Обожал гулять по Староконному рынку, выбирать инструменты, копаться в "железных" развалах, болтать с продавцами...
Ничего этого больше никогда не будет.
Папа не дождался ни моего замужства, ни внуков, ни даже окончания ремонта в моей новой квартире. Что-то из этого когда-то обязательно исполнится. Только рядом не будет папы.
Он спрашивал маму, за что ему это? В чем он провинился?
Мама спрашивает меня, как мы теперь будем жить.
Я говорю маме, что папа был счастливым человеком. Его любили, о нем заботились, он мог себе позволить ничего не делать, сидеть на кухне и мечтать с книжкой в руках. Он даже ушел сравнительно легко для своей болезни. Не страдал, не мучился долго, не понадобились наркотики, верил, что его спасут, что будет жить...
Он тихо жил и тихо умер. Мне его очень не хватает. Пусть там, где он есть, если он все-таки есть где-нибудь, ему будет хорошо и спокойно. Его любили, любят и будут любить и помнить всегда.