ХРАНИТЕЛЬ ВНУТРЕННЕГО ЯЙЦА
Мы поднимаемся в октябрьские риоханские горы от деревни Энсисо.
Сюда нас завлекли обожаемые нами следы драконов, которые, почему-то, считаются динозавровыми. Ну, тот, кому нравится считать, пусть себе считает, а для нас они - драконьи, и точка!
Дорога крутая и каменистая, покрыта толстым слоем светлой мельчайшей, пыли. Ею припорошены вдоль дороги трава и деревья.
За нами клубы пыли долго не оседают, наш путь можно проследить на несколько километров назад, почти до подножия горы. Пыль пудрит машину, мы не опускаем стекла. Через минуту ничего позади не видно, а если чуть замедлишься, то и вообще все вокруг исчезает в догнавшем нас пылевом облаке. По заднему стеклу пыль стекает струйками, как вода, а ветровое стекло покрывается сплошным, белесым туманом. Тогда уж- стоп. А стоп не получается, машина продолжает катиться по этим мерзким камешкам, скрытым в пыли. И хорошо, если нет впереди крутющего поворота над обрывом, который надо проходить на скорости 5 км/час, ведь фиг замедлишься резко. Лучше на этих 5 км двигаться и не тормозить, пока не пройдем участок с крутым серпантином. Всё же останавливаемся на подъеме, смахиваем пыль со стекол.
Сейчас тут местность гористая, а миллионы лет назад эти крутые скалистые склоны были дном огромной мелкой илистой лагуны, в которой бродили бесчисленные стада любимых наших чудищ. Земля вздыбилась однажды, ил превратился в сланец и получилось, что чудовищами истоптаны все горы окрест.
Отпечатки лап и хвостов легко находить, они глубокие и четкие, будто настоящие, свежие.
Где-то тут, на перегибе горы, должно быть брошенное поселение Гаррансо. Garra, по-русски лапа. Может быть из за следов и название? Те, древние люди, что жили здесь, тоже не сомневались, как и мы, что тут наследили драконы.
После зловещего Туррункуна, печального Эско и потерянной Руэсты, нас уже руинами и призрачными деревнями не удивишь. Даже с имечком Лапища. Заметили мы эту деревню снизу, издалека, еще с первой петли серпантина, забирающегося на хребет. Потом она спряталась от нас на время в складках местности и возникла вдруг совсем рядом, за глубоким темным оврагом с журчащим ручьем на дне. От мостика через овраг сохранились только два древних опорных камня, покрытых мхом.
-Это она, брошенная,- шепчу я Коту, сплюнув пыль.
-Не похоже. Большинство домов будто бы целые.
-Но, смотри, какие пугающе-черные провалы окон без рам и стекол, хотя крыши еще держаться на своих местах.
Дорога сделав пару петель, миновала, наконец, царство пыли, и мы - наверху, у парадного въезда в деревню.
Тишина и запустение, только древнее пыльное авто спрятано в тени ореха. Судя по толщине пылевых отложений, забытое тут кем-то еще в прошлом веке.
Вблизи деревня оказалась и впрямь почти сплошь разрушенной, с уцелевшей чудом парой домов. Один из них сверкал на солнце целыми стеклами второго этажа и заплатами из новой черепицы на крыше. Нижний этаж оживлялся красными кирпичными вставками на месте окошек, и здоровенной дубовой дверью, выкрашенной зеленым. Настоящая крепость. Видимо, отремонтировали один из уцелевших домов охотники, чье авто пылится у дороги. Сейчас самое начало сезона войны со всем живым, они должны быть где-то рядом. Нам спускаться в деревню совсем неохота. Улицы сплошь заплетены колючей непролазной ежевикой, а единственная проходимая тропка ведет как раз к этому обитаемому жилищу. Меня привлек шорох в развалинах церкви. За ее фасадом-стеной начинали свой спуск крутые улочки деревни. Я заглянула в дверной проем. Ни потолка, ни пола за проемом не оказалось, только несколько бревен перекрытия упирались на сохранившуюся противоположную стену. Между бревнами свисали пласты штукатурки и доски. Внизу шарахнулись бродячие коровы, дремавшие там, в сумраке полуразрушенных помещений. Беспечные, придавит их однажды падающими балками. Мы заметили, что местная одомашненная скотина тяготеет к человеческому жилью и к его останкам, хотя сама к хлевам непривычная. Круглый год пасется себе в горах, будто дикая и в загон ее приглашают только по праздникам, в качестве главного блюда.
Я отступила назад, чтобы найти хороший ракурс для съемки.
Над головой вдруг что-то пронеслось с шумным хлопаньем и обрушилось на меня, крепко вцепившись когтями в мою бедную голову. Я суматошно замахала руками, как мельница крыльями, чуть не выронив фотик. Крупная белая птица отпустила меня, взлетела, шаркнув по лицу крылом и тяжело плюхнулась на стену.
Голубь! Нет, курица, пронеслось в потрясенной башке. Птица обернулась, глянула прозрачным лукавым оком.
Попугай! Это был белоснежный хохлатый какаду! Австралийский пришелец - обитатель руин в пыльных испанских горах, иммигрант. Мистика какая-то.
Первым моим движением, после пережитой суматохи, было сцапать красавца. Я стремительно прыгнула, установив , наверно, мой личный рекорд по прыжкам в высоту. Такая дорогая экзотика - и пропадает бесхозная!
Птицы я не достала, ростом не вышла. Тогда я сделала доброе лицо, протянула попугаю руку и замурлыкала, запела - "Гуля, гуля, цыпонька, цыпа, иди ко мне, глупенькая птичка!"
Не прокатило. Птица, наслушавшись моих зазываний, навострила хохолок и отошла подальше по стеночке. Чёрт! Как же ловят этих хитрых попугаев?
-Ладно уж, птаха, хватит ломаться и топай ко мне.- Я протянула ей палку, подобранную в кустах и продолжила:
-зима скоро, пропадешь ведь совсем от холода и голода. На счастье твое нашлись таки добрые люди, согласные тебя бедную подобрать и приютить. Мы с тобой одной крови - иммигранской!
-Пожалуйста, не пугайте птицу, ей нельзя летать! - неожиданно воскликнули за спиной. Кричал человек, вдруг появившийся из развалин позади нас. Он был стар, бледен, огненно рыж, высок и светлоглаз. Явно не местный тип. Немец, или голландец.
Но как же грубо и бесчеловечно устроен мир! Стоит только встретиться с чем-то реально прекрасным и загадочным, как тут же, следом, невесть откуда, возникает бдительный собственник и разрушает хрупкое очарование тайны неуместными воплями.
Я перестала скакать и с сожалением рассталась с палкой. Да, еще постаралась придать лицу невинное выражение, подчеркивающее полнейшую мою непричастность к птицеловам и похитителям попугаев.
Он между тем, изучал номер нашей машины.
-Я из Страны Басков. Ведь вы же из Бильбо?
Номер наш на "B" начинается, поэтому все думают сразу про Бильбао. Ага, рыжий, высокий баск, так я и поверила, как же!
-Я, - говорит, - живу тут летом с попугаями, плохо нам в городе. Дом вот восстановил в деревне. Чужие сюда редко заглядывают. Вы бы меня и не заметили, птица выдала, общительная она.
В присутствии хозяина хищная бестия вдруг перестала стесняться, перебралась на мое плечо и, окончательно потеряв стыд, нагло пыталась запихнуть мне в рот свой противный жесткий и, наверняка, грязный клюв.
-Что это она вытворяет? Стоило мне открыть рот, как птица сразу же укусила меня за язык. Это что же происходит? Похоже мной хотят закусить!
-Нет же! Она тебя целует!
Какая же гадость - эти попугайские поцелуи!
Непонятны мне эти попугаихи, сперва голову тебе когтями рвут, потом ласками донимают. Я отмахнулась от неё, как от мухи.
-Нет, нет! Не сгоняйте, ей нельзя летать! - повторил птичий хозяин загадочную фразу и добавил: - У нее внутри яйцо и если она неудачно приземлится, яйцо разобьется.
Вот ведь какая нежная! Людей заживо жрать ей можно, а летать нельзя.
-Пока яйца в птице , они мягкие и не бьющиеся, - не сдаюсь я.
-Она хоть разговоры разговаривать умеет или только глупостям одним обучена?
-Нет, ей не с кем болтать, я - молчун, зато она танцует, - отвечает "баск".
Птица, поняв наверное, что ответной любви ей не добиться, перебралась с меня на ветровое стекло машины. Вертя головой, она прислушивалась к музыке, будто звучащей в салоне. Послушав немного, попугаиха принялась выстукивать ритм мелодии когтем по стеклу. Только дело в том, что радио в машине было выключено и никакой музыки в салоне не звучало. Птица наигрывала когтем свою внутреннюю музыку.
Музыку внутреннего яйца.
Сюда нас завлекли обожаемые нами следы драконов, которые, почему-то, считаются динозавровыми. Ну, тот, кому нравится считать, пусть себе считает, а для нас они - драконьи, и точка!
Дорога крутая и каменистая, покрыта толстым слоем светлой мельчайшей, пыли. Ею припорошены вдоль дороги трава и деревья.
За нами клубы пыли долго не оседают, наш путь можно проследить на несколько километров назад, почти до подножия горы. Пыль пудрит машину, мы не опускаем стекла. Через минуту ничего позади не видно, а если чуть замедлишься, то и вообще все вокруг исчезает в догнавшем нас пылевом облаке. По заднему стеклу пыль стекает струйками, как вода, а ветровое стекло покрывается сплошным, белесым туманом. Тогда уж- стоп. А стоп не получается, машина продолжает катиться по этим мерзким камешкам, скрытым в пыли. И хорошо, если нет впереди крутющего поворота над обрывом, который надо проходить на скорости 5 км/час, ведь фиг замедлишься резко. Лучше на этих 5 км двигаться и не тормозить, пока не пройдем участок с крутым серпантином. Всё же останавливаемся на подъеме, смахиваем пыль со стекол.
Сейчас тут местность гористая, а миллионы лет назад эти крутые скалистые склоны были дном огромной мелкой илистой лагуны, в которой бродили бесчисленные стада любимых наших чудищ. Земля вздыбилась однажды, ил превратился в сланец и получилось, что чудовищами истоптаны все горы окрест.
Отпечатки лап и хвостов легко находить, они глубокие и четкие, будто настоящие, свежие.
Где-то тут, на перегибе горы, должно быть брошенное поселение Гаррансо. Garra, по-русски лапа. Может быть из за следов и название? Те, древние люди, что жили здесь, тоже не сомневались, как и мы, что тут наследили драконы.
После зловещего Туррункуна, печального Эско и потерянной Руэсты, нас уже руинами и призрачными деревнями не удивишь. Даже с имечком Лапища. Заметили мы эту деревню снизу, издалека, еще с первой петли серпантина, забирающегося на хребет. Потом она спряталась от нас на время в складках местности и возникла вдруг совсем рядом, за глубоким темным оврагом с журчащим ручьем на дне. От мостика через овраг сохранились только два древних опорных камня, покрытых мхом.
-Это она, брошенная,- шепчу я Коту, сплюнув пыль.
-Не похоже. Большинство домов будто бы целые.
-Но, смотри, какие пугающе-черные провалы окон без рам и стекол, хотя крыши еще держаться на своих местах.
Дорога сделав пару петель, миновала, наконец, царство пыли, и мы - наверху, у парадного въезда в деревню.
Тишина и запустение, только древнее пыльное авто спрятано в тени ореха. Судя по толщине пылевых отложений, забытое тут кем-то еще в прошлом веке.
Вблизи деревня оказалась и впрямь почти сплошь разрушенной, с уцелевшей чудом парой домов. Один из них сверкал на солнце целыми стеклами второго этажа и заплатами из новой черепицы на крыше. Нижний этаж оживлялся красными кирпичными вставками на месте окошек, и здоровенной дубовой дверью, выкрашенной зеленым. Настоящая крепость. Видимо, отремонтировали один из уцелевших домов охотники, чье авто пылится у дороги. Сейчас самое начало сезона войны со всем живым, они должны быть где-то рядом. Нам спускаться в деревню совсем неохота. Улицы сплошь заплетены колючей непролазной ежевикой, а единственная проходимая тропка ведет как раз к этому обитаемому жилищу. Меня привлек шорох в развалинах церкви. За ее фасадом-стеной начинали свой спуск крутые улочки деревни. Я заглянула в дверной проем. Ни потолка, ни пола за проемом не оказалось, только несколько бревен перекрытия упирались на сохранившуюся противоположную стену. Между бревнами свисали пласты штукатурки и доски. Внизу шарахнулись бродячие коровы, дремавшие там, в сумраке полуразрушенных помещений. Беспечные, придавит их однажды падающими балками. Мы заметили, что местная одомашненная скотина тяготеет к человеческому жилью и к его останкам, хотя сама к хлевам непривычная. Круглый год пасется себе в горах, будто дикая и в загон ее приглашают только по праздникам, в качестве главного блюда.
Я отступила назад, чтобы найти хороший ракурс для съемки.
Над головой вдруг что-то пронеслось с шумным хлопаньем и обрушилось на меня, крепко вцепившись когтями в мою бедную голову. Я суматошно замахала руками, как мельница крыльями, чуть не выронив фотик. Крупная белая птица отпустила меня, взлетела, шаркнув по лицу крылом и тяжело плюхнулась на стену.
Голубь! Нет, курица, пронеслось в потрясенной башке. Птица обернулась, глянула прозрачным лукавым оком.
Попугай! Это был белоснежный хохлатый какаду! Австралийский пришелец - обитатель руин в пыльных испанских горах, иммигрант. Мистика какая-то.
Первым моим движением, после пережитой суматохи, было сцапать красавца. Я стремительно прыгнула, установив , наверно, мой личный рекорд по прыжкам в высоту. Такая дорогая экзотика - и пропадает бесхозная!
Птицы я не достала, ростом не вышла. Тогда я сделала доброе лицо, протянула попугаю руку и замурлыкала, запела - "Гуля, гуля, цыпонька, цыпа, иди ко мне, глупенькая птичка!"
Не прокатило. Птица, наслушавшись моих зазываний, навострила хохолок и отошла подальше по стеночке. Чёрт! Как же ловят этих хитрых попугаев?
-Ладно уж, птаха, хватит ломаться и топай ко мне.- Я протянула ей палку, подобранную в кустах и продолжила:
-зима скоро, пропадешь ведь совсем от холода и голода. На счастье твое нашлись таки добрые люди, согласные тебя бедную подобрать и приютить. Мы с тобой одной крови - иммигранской!
-Пожалуйста, не пугайте птицу, ей нельзя летать! - неожиданно воскликнули за спиной. Кричал человек, вдруг появившийся из развалин позади нас. Он был стар, бледен, огненно рыж, высок и светлоглаз. Явно не местный тип. Немец, или голландец.
Но как же грубо и бесчеловечно устроен мир! Стоит только встретиться с чем-то реально прекрасным и загадочным, как тут же, следом, невесть откуда, возникает бдительный собственник и разрушает хрупкое очарование тайны неуместными воплями.
Я перестала скакать и с сожалением рассталась с палкой. Да, еще постаралась придать лицу невинное выражение, подчеркивающее полнейшую мою непричастность к птицеловам и похитителям попугаев.
Он между тем, изучал номер нашей машины.
-Я из Страны Басков. Ведь вы же из Бильбо?
Номер наш на "B" начинается, поэтому все думают сразу про Бильбао. Ага, рыжий, высокий баск, так я и поверила, как же!
-Я, - говорит, - живу тут летом с попугаями, плохо нам в городе. Дом вот восстановил в деревне. Чужие сюда редко заглядывают. Вы бы меня и не заметили, птица выдала, общительная она.
В присутствии хозяина хищная бестия вдруг перестала стесняться, перебралась на мое плечо и, окончательно потеряв стыд, нагло пыталась запихнуть мне в рот свой противный жесткий и, наверняка, грязный клюв.
-Что это она вытворяет? Стоило мне открыть рот, как птица сразу же укусила меня за язык. Это что же происходит? Похоже мной хотят закусить!
-Нет же! Она тебя целует!
Какая же гадость - эти попугайские поцелуи!
Непонятны мне эти попугаихи, сперва голову тебе когтями рвут, потом ласками донимают. Я отмахнулась от неё, как от мухи.
-Нет, нет! Не сгоняйте, ей нельзя летать! - повторил птичий хозяин загадочную фразу и добавил: - У нее внутри яйцо и если она неудачно приземлится, яйцо разобьется.
Вот ведь какая нежная! Людей заживо жрать ей можно, а летать нельзя.
-Пока яйца в птице , они мягкие и не бьющиеся, - не сдаюсь я.
-Она хоть разговоры разговаривать умеет или только глупостям одним обучена?
-Нет, ей не с кем болтать, я - молчун, зато она танцует, - отвечает "баск".
Птица, поняв наверное, что ответной любви ей не добиться, перебралась с меня на ветровое стекло машины. Вертя головой, она прислушивалась к музыке, будто звучащей в салоне. Послушав немного, попугаиха принялась выстукивать ритм мелодии когтем по стеклу. Только дело в том, что радио в машине было выключено и никакой музыки в салоне не звучало. Птица наигрывала когтем свою внутреннюю музыку.
Музыку внутреннего яйца.